Александр Ципко
Фигуры Сталина, Муссолини и Гитлера сделаны из воска. А их идеи по-прежнему полнокровны. Фото PhotoXPress.ru
Не могу понять, почему российская интеллигенция с какой-то отстраненностью, поразительным равнодушием наблюдает за дискуссией, спровоцированной законодательной инициативой фракции ЛДПР в Думе сажать в тюрьму до трех лет тех, кто «публично приравнивает политический режим СССР к режиму нацистской Германии». Кстати, инициатива Жириновского косвенно защищает и фашизм. Ибо в нацистской Германии так же жестоко преследовали инакомыслие, как и в СССР. Критика советской политической системы как тоталитаристской, родственной тоталитаризму режимов Муссолини и Гитлера, согласно этой инициативе, рассматривается не только как посягательство на моральную ценность победы 1945 года, но и как посягательство на моральную ценность «отечественной истории» вообще.
Не ведают, что творят?
А что будет, если абсурдную инициативу поддержит ЕР, в рядах которой очень много прокоммунистических депутатов? Обращает на себя внимание то, что инициативу ЛДПР может активно поддержать часть бывших силовиков при власти.
Теперь мы не можем говорить о том, что Гитлер в отличие от «стыдливого» фашиста Муссолини не скрывал, свидетельством чему «Майн кампф», что его учение о диктатуре фашистской партии повторяет «удачный опыт» русских марксистов с «их ставкой на централизм», с превращением партии в «боевой отряд рабочего класса».
К слову, Жириновский со своей провокационной поправкой в статью 354.1 УК «О реабилитации нацизма» на самом деле не ведает, что творит. Если советский режим эпохи Сталина сакрален, находится вне критики, если, упаси бог, нельзя говорить правду о родстве (здесь я цитирую Бердяева) «вождей масс, наделенных диктаторской властью», о родстве Гитлера и Сталина, «не стесняющихся никакой жестокости», если нельзя говорить о том, что в основе и советской системы, и фашистских политических систем лежал, как говорил Муссолини, принцип «всеобщей власти», всевластия «руководящей партии», то тогда (как полагают некоторые действующие политики) Горбачев, а за ним Ельцин были «предателями», ибо покусились на святое, разрушили безукоризненную во всех смыслах систему. В таком случае, если быть последовательным, если и перестройка, и август 1991-го тоже результат заговора против России (опять же, как полагают некоторые действующие политики), тогда и те, кто стал политиком всероссийского масштаба благодаря этим событиям, порождение заговора ЦРУ. И с тем, что запрет на правду о советской истории подрывает историческую легитимность властвующей элиты, включая президента Путина, надо считаться депутатам от «Единой России», когда они будут определять отношение к инициативе Жириновского.
Следует понимать и то, что законодательная инициатива ЛДПР – вызов и отечественной культуре, творчеству выдающихся представителей русской общественной мысли, в том числе работам Николая Бердяева. И тут мы снова рискуем воссоздать очередной русский абсурд. С одной стороны, Бердяев для нашего президента – несомненный авторитет в вопросах определения консерватизма. А, с другой стороны, мы будем сажать в тюрьму тех, кто повторяет мысли Бердяева об исходном идейном и политическом родстве русского коммунизма и национал-социализма.
Да, Бердяев говорил, что «русское коммунистическое государство» было до прихода Гитлера к власти «единственным… в мире типом тоталитарного государства, основанным на диктатуре миросозерцания, на ортодоксальной доктрине, обязательной для народа. Коммунизм в России принял форму крайнего этатизма, охватывающего железными тисками жизнь огромной страны». Бердяев обращал особое внимание на «вождизм нового типа, который выдвигает вождя масс, наделенного диктаторской властью». Бердяев обратил внимание на то, что ставка Сталина на строительство социализма в одной стране, превращение социалистического советского государства в сакральную ценность сблизило русский коммунизм с фашизмом и в целях. Дело в том, что национальное государство было сакральной ценностью для Муссолини и Гитлера. «Сталинизм, – писал Бердяев, – то есть коммунизм периода строительства, перерождается незаметно в своеобразный русский фашизм. Ему присущи все особенности фашизма. Тоталитарное государство, государственный капитализм, национализм, вождизм и, как базис, милитаризованная молодежь». Понятно, объяснял Бердяев, главным жрецом абсолютной истины – марксизма – в этой советской иерархии должен быть вождь партии. Гримаса истории, писал Бердяев, состояла в том, что после Ленина малообразованный начетчик Сталин, «лишенный всякой философской культуры», становился главным судьей в спорах о марксизме. И соответственно в фашистской Германии «так же и Гитлер будет признан судьей в философской истине». И ничего неожиданного, непредвиденного в этом не было. Диктатура миросозерцания ведет к диктатуре «основанного на ней авторитарного строя».
И с чем тут можно спорить? Только циник от политики или невежда может утверждать, что именно Бжезинский придумал миф о советском тоталитаризме. Что отличало советскую систему? Закрепленная в Конституции руководящая роль Коммунистической партии. А что было сердцевиной фашизма? Муссолини говорил прямо: «То, чего раньше не было в истории», а именно «партии, управляющей тоталитарно нацией». И здесь же Муссолини добавлял: фашизм – это «всеобъемлющая власть всеобъемлющей партии».
Конечно, история с законодательной инициативой ЛДПР и призывы облеченных властью людей предать анафеме августовскую демократическую революцию 1991 года говорят о серьезном изменении политической и идеологической ситуации в стране после событий в Украине. Еще несколько лет назад даже прокоммунистические публицисты, к примеру, создатель учения об особой советской цивилизации Сергей Кара-Мурза, исходили из очевидного, из того, что «немецкий фашизм и русский коммунизм – два тоталитаризма», что в их лице мы имеем дело с «двумя мессианскими проектами», что большевики и гитлеровцы применяли «сходные политические технологии» и во «взаимосвязи партии и государства», и в проводимых ими «репрессивных мерах». Несомненно и то, признавал Кара-Мурза, что и фашизм, и коммунизм нанесли своим обществам «травмы». Но, повторяю, серьезный научный анализ идейного родства русского коммунизма и фашизма, примером чему – размышления Сергея Кара-Мурзы на эту тему, становится преступлением против национальной государственности в современной России.
Сталинский патриотизм
На мой взгляд, корни законодательных инициатив, запрещающих под страхом тюрьмы напоминать о карательной, репрессивной сущности созданной большевиками социалистической системы надо искать не в желании придать сакральную ценность победе 1945 года, а прежде всего в доминирующих настроениях властвующих элит, которые были спровоцированы вторым изданием холодной войны. События в Украине привели к погружению страны в мобилизационный дискурс, к милитаризации национального мышления, ожидания, более того, – у некоторой части населения жажды войны. Отсюда и разговоры о готовности народа на новые жертвы и лишения, вплоть до повторения тягот и голода блокадного Ленинграда. Руководство страны даже заявляло о готовности применить ядерное оружие во имя сохранения за Россией «сакрального» Крыма.
В морально-политической ситуации, когда война во имя сохранения национального достоинства и восстановления государственного суверенитета России как великой державы стала новой повесткой дня, неизбежно должен был быть поставлен вопрос о полной реабилитации советской системы. Россия была великой державой в военном смысле только в советскую эпоху. На наших глазах либеральный, белый патриотизм, который был характерен еще недавно для речей Путина, вытесняется сталинским, красным патриотизмом, советскими традициями борьбы с врагами советского режима.
Если Запад снова наш главный враг, как утверждает власть, угрожает нашему существованию как суверенной стране, если встал вопрос «Быть или не быть?», тогда, по логике военного времени, все идеологические проблемы упрощаются, выпрямляются. Тогда подавляющей части населения не до драматизма нашей истории, тогда все наше, и даже сталинский социализм является хорошим, а все западное – плохое, чуждое нам. Мы вошли в эпоху, когда третьего не дано, когда не может быть оттенков, а моральный подход вреден, когда снова мыслить не надо, не надо сравнивать нашу жизнь с жизнью людей в странах Запада.
Милитаризация сознания неизбежно ведет к его примитивизации. Отсюда и нынешний гламур войны 1941–1945 годов, нежелание упоминать о причинах катастрофы 1941-го, о том, как трудно было превратить «защиту социалистического Отечества» в «победоносную Отечественную войну». Логика холодной войны неизбежно ведет и к примитивизации патриотизма, отрицающего сегодня за русским человеком способность вместе с правдой любить свою страну вопреки катастрофам, трагедиям, которые выпали на ее долю в ХХ веке. Возрождение военизированной мобилизационной экономики неизбежно должно вести к примитивизации мышления людей. Нельзя забывать и то, что мобилизационная экономика держалась еще на том, что рядом со стройками коммунизма маячили вышки ГУЛАГА.
И надо отдать должное политическому чутью Жириновского. Он своей сокрушительной победой декабря 1993 года обязан тому, что Россия «сдурела» после расстрела Ельциным Белого дома. А теперь он пытается получить дивиденды от того, что Россия озверела после событий в Украине.
Опять перед выбором
В новых условиях, когда страна вновь встала перед выбором, во имя чего дальше жить, на мой взгляд, крайне важна правда об античеловеческой и антинациональной сущности большевизма, правда, которая была под запретом в СССР и о которой после августовской демократической революции 1991 года, во многом по вине команды Ельцина, забыли. Я не говорю о цивилизационном выборе новой России, ибо советская мобилизационная модель, сталинское крепостное право, основанное на всесилии ЧК–КГБ, не несла в себе, в сущности, основных ценностей европейской цивилизации. Советская мобилизационная модель, как и мобилизационная модель Гитлера, отрицала европейский гуманизм, право человека на жизнь, на свободу выбора и т.д. Возвращаясь назад, к мобилизационной экономике, мы возвращаемся к антигуманизму, то есть к античеловечности.
Настаивая на том, что «Россия – не Запад», что нам чужды ценности буржуазной свободы и буржуазного индивидуализма, ценности сытой жизни, нынешняя политическая элита дословно повторяет Гитлера. В силу советского невежества она не знает, что идеология национал-социализма – это бунт против буржуазных ценностей, и прежде всего бунт против индивидуализма и права человека на жизнь, на достойную жизнь.
Кстати, нынешние настроения «партии войны», которые обнародовал в своих заметках в «Литературной газете» политолог и публицист Вардан Багдасарян, то есть убеждение, что мы не вернем утраченный суверенитет и величие державы, пока не пойдем на откровенное военное противостояние с Западом, очень похожи на настроение Муссолини. Дуче, придя к власти, настаивал на том, что Италия только тогда вернет себе величие Древнего Рима, когда одержит внушительную победу в кровопролитной войне. И об этом, о близости милитаристских настроений нашей «партии войны» к настроениям фашистов, жаждущих реванша, надо говорить вслух и не бояться. Ибо происходящий на национальном уровне отказ от позднесоветского «лишь бы не было войны» возвращает нас не столько в СССР, сколько в Италию и Германию накануне прихода к власти фашистов.
Знание об истоках и психологии фашизма нам необходимо. Потому что по неведению, ставя во главу угла восстановление национального суверенитета и утраченного великодержавия как самоцели, любой ценой, мы можем оказаться на пути фашизма, отвергнутого человеческой историей. Надо знать, что именно иррациональная жажда войны, жертв, равнодушие к гибели миллионов как раз и сближали вождей большевизма и фашизма.
Жажда крови
Однако анализ текстов Ленина, Муссолини и Гитлера дает мне основания говорить, что вождь Октября все-таки чаще публично призывал к убийству и к жертвам. И как только Россия в 1905 году начала дышать революцией, Ленин дает полную волю жажде смерти и видит основную задачу большевистской партии в том, чтобы она научила «пролетариат и крестьянство», как разделаться со всем, что связано с царизмом, «по-плебейски», «беспощадно уничтожая врагов свободы, подавляя силой их сопротивление». При этом Ленин все время наставляет свою партию: революция не должна оставлять врагов живыми, ибо «после победы революции над контрреволюцией контрреволюция не исчезнет, а, напротив, неизбежно начнет новую, еще более отчаянную борьбу».
Муссолини даже обижался, когда его обвиняли в ленинском, чекистском пристрастии к репрессиям. «Обо мне говорили, – жаловался он членам парламента в речи от 3 января 1925 года, – будто я основал ЧК. Где, когда? Каким образом? Никто не может этого сказать. В России без суда и следствия были казнены от 150 до 160 тыс. людей, как показывает приближенная к официальной статистика. В России действительно существовала ЧК, которая систематически применяла террор против среднего класса в целом и отдельных его представителей, то самое ЧК, которое называет себя карающим мечом революции».
Если судить объективно, то в 1925 году Муссолини имел еще право на подобное оправдание. На самом деле сравнение советского тоталитаризма с фашистским – не в нашу пользу. Наш тоталитаризм отличался куда большей жестокостью к своим и потому принес местному населению куда больше страданий, чем фашисты своим народам. И поэтому в России было гораздо сильнее сопротивление большевистской власти, чем сопротивление Германии приходу к власти фашизма. В конце концов Гитлер пришел к власти на основе закона и Конституции. А в России только объявленная Лениным и Троцким политика военного коммунизма и продразверстки вызвала более 2 тыс. крестьянских восстаний. О размахе крестьянского бунта против большевиков свидетельствует многотысячное Тамбовское восстание 1920–1921 годов. И, кстати, Тухачевский, подавляя это восстание, впервые в истории применил газы против собственного населения.
Муссолини со своим «стыдливым» итальянским фашизмом не дорос до апокалипсических размеров смерти, продемонстрированных человечеству Лениным, Сталиным и Гитлером. Но он тоже очень откровенно, как, наверное, никто до него, славит войну вообще, а вместе с ней и гибель людей. Если для Ленина как марксиста праздником истории является революция и развязанная ею гражданская война, то для Муссолини нет ничего более одухотворенного и животрепещущего, как война вообще, в том числе гражданская.
Для фашиста Муссолини, как и для марксиста Ленина, дисциплина централизма, противостоящая анархии буржуазного централизма, обладает особой ценностью еще потому, что стимулирует у трудящихся способность к жертвенности, готовность умереть за святое дело. С точки зрения Муссолини, только через войну, через гибель людей проявляется смысл назначения человека и человеческой истории.
Да, у Ленина, Сталина и Гитлера направленность террора была разной. Большевистский террор с традициями якобинства был направлен прежде всего против своих, был связан, как любил говорить Ленин, с «плебейской расправой» над представителями высших классов, аристократии, дворянства, духовенства, расправой со всем, что связано с ненавистным ему самодержавием. Карающий меч фашистской революции Гитлера, напротив, был направлен против чужих, против еврейского народа, еврейской интеллигенции. Уже в «Майн кампф», изданной в Веймарской Германии в 1926 году, он открыто сожалеет о том, что его родная немецкая нация накануне войны 1914–1918 годов «не решилась задушить ядовитыми газами 12–15 тыс. еврейских вожаков, губящих наш народ».
Без жалости к своим
Но поразительно, что при всем при этом и вожди большевизма, и вожди фашизма, жаждущие расправы над разными врагами, одновременно откровенно жаждут и гибели своих сограждан, своих бойцов, представителей своего класса. И при этом, как я обращал внимание, не только Муссолини и Гитлер, но и Ленин видит в величии массовых неслыханных жертв среди рабочего класса свидетельство величия их исторического дела.
Ни Ленин, ни Сталин, а за ними ни Муссолини, ни Гитлер не задумывались об оправданности человеческих жертв, страданий, которыми должны будут заплатить их народы, человечество за осуществление их программ и идеалов. Никто не спрашивал себя: «А может быть, коммунизм невозможен?», «А может быть, корпоративное государство, основанное на уголовном преследовании за антифашизм и инакомыслие, невозможно в Италии?», «А, может быть, расовое превосходство немцев может обернуться для них катастрофой?» И никто из названных вождей не ставил под сомнение свои цели, свои теории.
Фашисты, как и марксисты, говорили о всемирно-исторической значимости их учений. Бердяев был прав: сакрализация и марксизма, и фашизма была нужна их вождям для того, чтобы оправдать характерную для них сверхжестокость, страсть к убийству, к смерти.
«Не надо стремиться к бескровным пролетарским революциям, – учил делегатов съезда Третьего Интернационала Владимир Ильич, – не надо стремиться к тому, чтобы они, эти революции были не слишком тяжелыми». И ничего страшного нет в том, успокаивал слушателей Ленин, что «диктатура пролетариата в России повлекла за собой такие жертвы, такую нужду и такие лишения для господствующего класса, для пролетариата, какие никогда не знала история, и весьма вероятно, что и во всякой иной стране дело пойдет точно так же». Мы, советские люди, читали эти строки по-советски и никогда не задумывались о дьявольской сущности этих слов. Ведь, как видно из тональности этой речи, Ленин доволен, что без огромных жертв революции невозможны.
Гитлер в «Майн кампф» почти дословно повторяет Ленина и говорит, что национал-социализм, «наше новое учение имеет гигантское, всемирное значение, и именно поэтому мы с первой же минуты считали, что в защиту его нужно и должно идти на самые тяжелые жертвы». Для Гитлера, как и для Ленина, когда речь идет о великой цели, великой идее, не может быть разговора о сохранении человеческой жизни. «Чтобы завоевать массы на сторону идеи национального возрождения, – настаивал Гитлер, – никакие социальные жертвы не являются слишком большими». Как это похоже на призывы нашей «партии войны» идти на любые жертвы, чтобы наказать ненавистных «укропов» и стоящий за ними Запад.
***
Без знания этого удивительного родства античеловеческой сущности и большевизма, и фашизма мы никогда не поймем главный урок страшного ХХ века. Оказывается, инстинкт самоубийства, самоуничтожения всегда жил в человеке, и он может проявиться в любое время, в любую эпоху. Трагедия ХХ века состоит в том, что народы, сначала русские, а потом итальянцы и немцы, по недомыслию, из-за жажды национального реванша, а в России – просто из-за жадности, из-за страсти к халяве, пошли за политиками, которые на самом деле были людьми с больной психикой, страдали жаждой смерти, жаждой разрушения, которые видели в революции, в насилии, в войне красоту и смысл человеческой истории.
Несомненно, что и русский коммунизм, и фашизм были идеологиями смерти. И надо отдавать себе отчет в том, что в России возбудить психоз милитаристских настроений, жажды войны и жажды борьбы с врагами, в том числе выдуманными, все же легче, чем в странах Запада. Ведь у нас жизнь человеческая меньше стоит или вообще ничего не стоит.
В том-то и дело, что, заражаясь психозом войны и милитаристских настроений, мы, русские, можем окончательно заморозить свой разум и потерять остатки инстинкта самосохранения, инстинкта человечности.
