Идеалы скопцов живы

В глазах этих людей нет настоящего оптимизма. Скорее экзальтация, искусственный подогрев своей страсти. Фото Reuters

Слава богу, каких-либо зримых следов начавшегося разрушения российской экономики нет. Дыры от разбитых окон и дверей еще не зияют у нас в стенах разрушенных зданий. Напоминаний о катастрофе 1917 года и недавней катастрофе 1991 года пока что нет. Но особенность начавшегося на наших глазах нового кризиса, кризиса уже послекрымской России, состоит в том, что у нее духовный, экзистенциальный распад идет явно впереди экономического, тем более политического. Обвал веры русского человека в будущее России происходит быстрее, чем обвал сложившегося за последние десятилетия достатка.

Почему по темпам девальвации рубля все еще тучная Россия обогнала девальвацию слабенькой украинской гривны? Наши золотовалютные запасы несравненно выше, чем золотовалютные запасы растерзанной войною Украины. Наверное, наша девальвация обогнала украинскую потому, что измученные надвигающейся нищетой украинцы все же больше верят в свое национальное будущее, чем мы, русские, сегодня. Взрыв нашей гордости оттого, что Крым вернулся в Россию, странным образом соединяется в сознании многих людей с ожиданием черных дней. И трагедия состоит в том, что вера в будущее России испаряется прежде всего у так называемого креативного класса, у тех, кто сохранил способность думать, видеть факты такими, какие они есть, соотносить принимаемые нашей властью решения с их очевидными, неизбежными последствиями. Но разве не было понятно, что после присоединения Крыма к России Украина откажется от своего внеблокового статуса и заявит о своем желании вступить в НАТО. Почему же мы устраиваем истерику по поводу того, чего уже нельзя избежать после «исторического» поворота апреля 2014 года? Ведь мы показали, что рассчитывать всерьез на территориальную целостность могут только те бывшие советские республики, которые стали его членами.

Катастрофа и мы

Русская интеллигенция всегда отличалась катастрофизмом, но никогда в нашей истории страницы массовых изданий не пестрели заголовками «Россия вперед ногами», не было сравнений своей страны с «лопающимся пузырем последнего вздоха отходящего исторического организма». Даже у нынешних воинственных патриотов наша Россия тоже на самом деле «отходящий организм». Вдумайтесь в смысл их причитаний по поводу того, что «не будет Путина – не будет России». Если будущее страны целиком связывается со смертной личностью, совсем не молодым человеком, тогда на самом деле нет никакой веры ни в свой народ, ни в свою национальную тысячелетнюю историю. В начале 90-х, накануне распада СССР, все сторонники суверенитета РСФСР как мантру повторяли: «А Россия, несмотря ни на что, возродится из пепла». Никогда не забуду, как писатель Леонид Латынин, отец Юлии Латыниной, еще в 1991 году, накануне распада СССР, на своей кухне убеждал меня, что грядущая катастрофа – это благо, ибо, цитирую почти дословно, чем разрушительнее будет распад, тем быстрее новая Россия восстанет из пепла. И тогда у Леонида Латынина глаза действительно горели блеском оптимизма, восторгом по поводу неизбежного грядущего разрушения своей страны. Но теперь те, кто призывает нас идти на решительный бой с Западом, постоять за наши евразийские идеалы, ничего не излучают, кроме какой-то растерянности. Наверное, от страха.

В старой России к лету 1918 года уже многие погибли от голода. Кошмар начавшейся Гражданской войны унес уже сотни тысяч жизней, а русские мыслители, издавшие в эти дни свой сборник «Из глубины», все как один заявили о своем историческом оптимизме, о вере в русского человека и о том, что рано или поздно Россия освободится от большевиков. С одной стороны, у них описание ужасов разразившейся катастрофы, а с другой стороны, теплые, пронизанные добротой слова о будущей России. «Русский народ низко пал, но в нем сокрыты великие возможности, и ему могут раскрыться великие дали». Эти слова принадлежат Николаю Бердяеву. И у каждого русского мыслителя, теперь мы называем их гениями, бесконечная вера в счастливое посткоммунистическое будущее России была связана с надеждами, что русский человек, вырвавшись из пут туранщины, пойдет на Запад, впустит в свою душу ценность человеческой жизни, идею личности, осознающей себя и свободной, и ответственной за свою судьбу, и, конечно же, «ценность ежедневного труда».

И вот что меня настораживает в новой, послекрымской России: даже нынешний взрыв патриотизма, гордости за то, что мы не дали себя в обиду америкосам, как это ни поразительно, не сопровождается ощутимым оптимизмом, ростом веры в будущее России. Не светятся верой в будущее даже глаза тех, кто с утра до вечера как мантру повторяет: «А все-таки Крым наш!» И, конечно, меньше всего веры в будущее у тех, кто еще в начале 90-х обращал внимание, что постсоветская Россия слаба, что она, как они говорили, «ничего не может взять из своего прошлого». И меня еще пугает тот факт, что у тех, кто видит признаки надвигающегося кризиса, называет вслух и открыто его причины, кто решается критиковать нашу внешнюю политику, куда больше мыслей в словах, куда сильнее аргументы, чем у тех, кто буквально изрыгает свой агрессивный патриотизм и всячески проклинает Запад и все западное. Наверное, даже в дни расцвета «черносотенства» патриотизм не был таким мутным, импульсивным и раздражительным, как сейчас.

На мой взгляд, мы поймем, что происходит с нами сейчас, если распознаем глубинную природу того, что мы называем «историческим переломом 2014 года». На самом деле этот перелом действительно произошел, и он, на мой взгляд, является восстанием против здравого смысла, против здравомыслия, как любили говорить в старой России. Мы сегодня начали покушаться на основы человечности, на права разума. Вдумайтесь в слова, которые произносят идеологи «охранительского оптимизма»: «Да, мы знаем, нас ждут тяжкие времена, инфляция будет измеряться двузначными цифрами, снижение уровня жизни населения неизбежно, в результате девальвации рубля люди потеряли значительную часть своих сбережений, не будет у нас иностранных инвестиций, необходимых для диверсификации производства. Нам, в силу экономических трудностей, действительно угрожает снижение рейтинга финансовой системы до мусорного». А в итоге – неожиданная фраза: «Но все равно мы идем правильным путем, и будущее за нами».

Почему же Россия, заявившая на сочинской Олимпиаде всему миру о своей успешности, о своей способности побеждать на ниве спорта, труда, созидания, вдруг неожиданно соскочила на поле брани, открытой конфронтации не только с Украиной, но и со всем нынешним могущественным Западом? Почему страна, производящая всего лишь несколько процентов мирового ВВП, вдруг сознательно пошла на откровенную конфронтацию с лидерами мировой экономики? Почему мы начали снова играть в свою любимую «русскую рулетку»? На мой взгляд, модные ныне в России, и прежде всего в либеральной прессе, рассуждения о непреодоленных русских настроениях имперскости как о причине и войны на Украине, и конфликта с Западом, мало что объясняют. Ностальгия об утраченном великодержавии СССР, о том времени, когда «нас все боялись», наверное, присутствует у какой-то части населения. Но, полагаю, эти настроения реванша и сведения счетов с прошлым, с девяностыми, не являются определяющей причиной нашего сползания в катастрофу. Ведь именно русские дважды в течение ХХ века, в 1917 году и в 1991-м, по собственной воле разрушили сначала царскую империю, а потом советскую. Никто сейчас не стремится присоединить к России ни Среднюю Азию, ни Южный Кавказ, ни даже Прибалтику. И Донбасс, как выясняется, на самом деле не нужен подавляющей части нынешних россиян. Рискну утверждать, что радость по поводу присоединения Крыма тоже не связана с так называемым имперским синдромом. Просто Крым – это красиво, приятно, туда можно поехать, как к себе домой…

Геополитика как сакральность

На мой взгляд, причину нашего очередного русского желания заглянуть в глаза смерти куда лучше объясняют старые русские философы, чем нынешние разоблачители так называемого «непреодоленного синдрома русского империализма». Просто те, кто писал 100 лет назад, не свели концы с концами, не соединили свой оптимистический прогноз на будущее со страшной правдой о русском человеке, которую они обнаружили, анализируя причины катастрофы 1917 года. Они говорили, что особенность русской «самочинности» (не путать с украинской «нэзалэжностью») состоит в уникальной способности к саморазрушению, в понимании исторического творчества как способности самому, своими руками разрушить то, что для меня представляет ценность. Обращали внимание, что за катастрофой 1917 года стоит не столько жажда свободы, равенства и даже не жажда расправы с «бывшими», а прежде всего жажда саморазрушения. Какое-то утонченное изуверство самоистязания! А все остальное – и русский максимализм, и русский дефицит чувства реальности, и отсутствие инстинкта самосохранения, и русская внушаемость, податливость к соблазнам красивого слова и красивых идеалов, и то, что Федор Достоевский называл «зверем гневливости, – лишь приложение к нашей жажде испытать себя на прочность в самом опасном начинании.

И кто где давал гарантии, что посткоммунистический русский человек освободится от всех страстей, которые привели его предков к катастрофе 1917 года, освободится от своей привычки находить радость, смысл своего существования в изуверстве саморазрушения? Откуда Бердяев брал свою веру в то, что русский человек в конце концов станет западником, начнет ценить и свою, и чужую жизнь, начнет ценить человеческую свободу, закон и права личности? К тому же было очевидно, что на самом деле советская эпоха со своей марксистской идеологией только усугубит нашу русскую недооценку ценности человеческой жизни и ценности свободы личности. Меня поразило, что Владимир Путин, отвечая во время своей пресс-конференции на вопрос о погибших в Донбассе волонтерах из РФ, делал акцент на том, что они были добровольцами, а не наемниками. Но так и не высказал своего сожаления по поводу гибели, наверное, нескольких сотен наших соотечественников, молодых людей, на Украине. То есть геополитика как сакральная ценность превыше всего. Человеческие жизни для нас как не были важны раньше, так и не важны сейчас.

Вопреки надеждам русских философов посткоммунистическая Россия пошла не на Запад, а вернулась к своим азиатским, туранским корням, к своей привычке мучить себя во имя очередного мифа. Но все-таки один раз в своем описании путей «оздоровления России» тот же Бердяев вдруг неожиданно сбивается со своего оптимизма и начинает говорить, что все же, наверное, не случайно мы, русские, – нация, породившая скопцов, что только русские додумались до того, чтобы доказывать свою верность Богу не просто самоистязанием, а самокастрированием, превращая себя своими руками в евнухов. И мне думается, что все, что происходит с нами сейчас, – это на самом деле рецидив нашей русской традиции скопчества. Ведь мы сами, своими руками набросили на себя вместе с присоединением Крыма, как петлю на шею, неизбежные санкции. И все произошедшее – историческая ловушка. Крым отдать нельзя, ибо мы убьем себя в этом случае морально, но, с другой стороны, вместе с Крымом мы навечно превращаемся в государство с непризнанной территорией. И понятно, что никогда в ближайшем будущем по крайней мере США не откажутся от нынешней политики полного и окончательного разрушения России.

Мы можем каждый день испытывать новые баллистические ракеты, пугать США, что мы превратим их города в ядерную пыль, но все это бряцание оружием только ускоряет неизбежный экономический кризис в России. И дальше, как писал Федор Михайлович Достоевский, «нелепость за нелепостью»: вместо того чтобы расширять экономические предпосылки роста «боеготовности» и «боеспособности», мы их сужаем как шагреневую кожу. И при этом мы мало задумываемся о том, как скажется вызванная нашей внешней политикой, нашей борьбой за достоинство медведя снижение экономического потенциала страны на сохранившиеся до сих пор центробежные настроения, на стабильность на Северном Кавказе.

Самое поразительное, что мы до последнего времени мало придавали значения вот чему: ставка на новую холодную войну ведет к возрастанию опасности горячей войны. А что, если традиции скопчества возобладают на Западе? И, на мой взгляд, Михаил Эпштейн абсолютно прав, что этот очередной праздник русского скопчества (он называет его праздником «человека из подполья») сейчас куда опаснее, чем праздник большевиков, разрушающих «старый мир до основанья». В том-то и дело, что мирозлобие героя Достоевского, его желание отправить в небытие весь свет, лишь бы пить чай, как ему хочется, где ему хочется, не было опасно в 1917 году, ибо тогда еще не было ядерного оружия, не было опасности спалить весь мир во имя самочинности и суверенитета любителей попить чай. А сегодня… Даже накануне Нового года и Рождества идеологическая инициатива на каналах телевидения была отдана лидерам «партии войны», всем тем, кто призывает Россию к смерти во имя сохранения своего антизападного, евразийского достоинства. И меня, кстати, очень обрадовало, что Владимир Путин во время своей пресс-конференции 16 декабря успокоил нас, заявил, наконец, о своей самоиронии и сказал, что на самом деле «он не совсем озверел», что он кого-то любит и его любят. А то в последнее время многие на страницах наших российских газет пугают мир тем, что Путин и сам ушел в другие измерения жизни, и готов всех нас туда потянуть. А тут все-таки нормальный человек, который умеет шутить и проявляет здравый смысл.

Ошибки и надежды

Конечно, есть соблазн связать наш нынешний срыв в очередной русский экстрим, в испытание на прочность и Запада, и самих себя с особенностями психологии Путина, с особенностями психологии окружающих его силовиков. Только силовики советского розлива могли бы создать «вертикаль власти», которая помогла сохранить Россию. И действительно, вместе с Путиным, первый раз в истории России пришел к власти северорусский национальный тип, по-научному – «московский тип личности» со своеобразным характером. Брежнев и Горбачев представляли южнорусский тип. Первый был смесью русского с польским, второй – украинского с русским. А Путин действительно выражает характер, который был изучен в образе героев Достоевского. У московского типа русскости куда больше упорства, воли, самочинности и куда меньше способности к компромиссам.

Ошибка Запада в отношении Путина состояла в том, что Запад сделал ставку на экономические интересы окружения Путина, на то, что он, как они рассчитывали, в состоянии обуздать свою гордыню во имя процветания своего ближайшего окружения. Но они не учли русский национальный характер, гордыню русской самочинности, не учли нашу готовность на многое, чтобы сохранить свою «суверенность». Надо понимать, что у военных, к которым принадлежит Путин, готовность к конфронтации выше, чем у бывших партийных работников, которые руководили СССР. Но от этой военной, тем более «подпольной», разведывательной профессии – и сакральное отношение к геополитике, и соблазн перескочить от скучной и нудной работы по возделыванию поля жизни на поле брани, жажда какой-то зримой воинской победы, а отсюда – убеждение военного человека, что сохранение достоинства страны с ядерным оружием превыше всего. Несомненно, наша нынешняя, на мой взгляд, опасная внешняя политика идет не только от коварства и происков американцев, но и от психологии людей, которые оказались у власти сегодня. И тут понятие вины не работает. Это уже судьба нашей России.

И только ничего не понимающий в русской психологии, в русском человеке Обама может поверить в то, что отставка Путина, переход власти к либералам избавит его от всего, что связано с непредсказуемостью русского характера. Разве не либералы (кстати, при помощи США) сохранили в октябре 1993 года власть за Ельциным и тем самым открыли дорогу русским силовикам к власти? В том-то и дело, что на самом деле никто не знает, что надо сделать, чтобы русские одолели свои садомазохистские привычки, чтобы они по собственной воле не встретились уже в последний раз лицом к лицу со своей смертью.

Надежда есть. На самом деле мы отказались от проекта «Новороссия», заговорили о территориальной целостности Украины, делаем явные шаги для того, чтобы избежать дальнейшей конфронтации с Западом. Но, на мой взгляд, для коренного перелома в нашей судьбе нам дальше надо, как завещал тот же Федор Достоевский, обуздать свою гордыню, привести свои эмоции, страсти в соответствие со своими возможностями. Бывают минуты в истории, когда приходится жертвовать самолюбием во имя сохранения жизни, тем более жизни тысячелетнего государства, жизни десятков миллионов людей. Речь идет не о том, чтобы пойти на поклон к Западу, как это сделал в свое время предшественник Путина Ельцин со всей его командой. Речь идет о том, чтобы отказаться от ставшей модной ныне в России привычки: гордиться тем, что мы можем игнорировать здравый смысл и получать наслаждение от того, что мы жертвуем экономическими интересами миллионов своих сограждан. Правда состоит в том, что люди, которые призывают нас воевать с Западом, на самом деле в реальной жизни не обременены заботами о хлебе насущном. Сегодня сохранение России зависит от нашей способности совладать с претензиями претендующего на власть абсурда, претендующей на власть нашей традиционной мистики, которая убивает все живое. Смерть на миру, которую любит российский человек, сегодня не красна, а, напротив, черна, ибо может привести к гибели всего человечества. И пора перестать гордиться тем, что мы не боимся того, чего боится здравомыслящий и расчетливый Запад, что мы не боимся влезть в очередной раз в русскую катастрофу. Если эта катастрофа произойдет, то она на самом деле будет последней.

* * *

Мне кажется, что нам не хватает до сих пор здравого смысла, и прежде всего во внешней политике, потому что мы так и не вышли за рамки советского иллюзорного мира и самих себя. Да не был СССР великой державой, нет никакого величия в том, что мы держали в страхе от нашей русско-советской непредсказуемости 40 лет все человечество, что мы олицетворяли на самом деле угрозу термоядерной войны. Мы упустили, как писали те же русские философы, возможность стать полноценной, великой европейской державой еще в 1917 году. В конце концов ни США, ни Запад не несут ответственности за то, что мы начали свой безумный 70-летний коммунистический эксперимент, выбрали, как писал тот же Путин, «тупиковый путь развития». Но по определению выход из советской истории, из советской системы не может быть простым. За 70 лет мы создали сами, своими руками многие препятствия на пути цивилизационного развития. За 70 лет, за Будапешт-1956, за Прагу-1968 мы создали море неприязни к России. Мы никак не можем понять, и это настоящая драма, что для некоторых народов бывшего СССР зверства НКВД были куда более чувствительны и болезненны, чем зверства гестапо. За многими нынешними антирусскими настроениями стоит тяжелое наследство сталинских методов строительства социализма. И если бы мы более трезво относились и к так называемым достижениям советской эпохи, и к самим себе, то, наверное, у нас было бы больше здравомыслия и уменьшилась бы опасность сползания страны в очередную русскую катастрофу. В сложившейся ситуации пора привести нашу внешнюю политику в соответствие с нашими экономическими возможностями, с интересами сохранения государства с тысячелетней историей, с интересами русского человека, который измучен 70-летним советским экспериментом и который завоевал право на нормальную, полноценную жизнь. Ведь на самом деле эта жизнь дана нам Богом всего лишь один раз.