Александр Ципко
Вожди большевизма работали ради идеи, требовавшей насилия.
Троцкий, Ленин, Каменев. Фото 1919 года
Все верно. Как настаивают авторы стандартов, необходима выработка у школьников «сознательного исторического отношения к историческим деятелям», и воспитание патриотических чувств следует связать с формированием «позитивного настроя к своей национальной истории». Но ведь сам позитив зависит целиком от того, с чем в вашем сердце связано это патриотическое чувство, от того, что для вас дорого в российской истории. Если для вас Россия прежде всего православная христианская страна и все самое главное – национальные святыни, достижения национального духа, культуры – связано с православием, то для вас героями будут все те, кто, начиная от Сергия Радонежского и кончая участниками «белого похода», почитал Святую Русь и умирал за нее. Но если для вас Россия – это прежде всего страна, которая совершила великую революцию 1917 года, которая якобы открыла человечеству новый, коммунистический путь развития, то ваш патриотизм уже будет советским и героями для вас будут, напротив, все те, кто разрушал старую царскую Россию и тем самым расчищал путь к светлому атеистическому будущему человечества. В первом случае для вас героями будут Лавр Корнилов и Антон Деникин, а во втором – Ленин, Троцкий, Дзержинский. Кстати, авторы стандартов, отдавая дань уважения Великому Октябрю, забыли вспомнить о решающей роли Льва Троцкого в организации победы красных над белыми.
И третьего на самом деле не дано. Есть что-то противоестественное в патриотизме КПРФ, которая клянется одновременно в верности и Святой Руси, и идеалам ленинского Октября. Наиболее явственно ощущается потребность во внятной идеологической позиции при оценке перестройки Горбачева и лежащей в ее основе политики гласности. Если вы считаете, что наш советский строй был ответом на вызовы человеческой истории, если вы действительно исповедуете марксизм, то вы вправе назвать предпринятый Горбачевым и его командой демонтаж идейных и политических основ советской системы «предательством». Но если вы исповедуете гуманистические, я уже не говорю христианские, ценности, если вы исходите из общечеловеческой морали, то вы не можете не приветствовать хотя бы предпринятое перестройщиками разрушение железного занавеса, отказ от государственного атеизма, провозглашение свободы слова, возвращение российскому народу права на правду, на полноценную историческую память. Нельзя считать себя христианином, русским человеком и не видеть, что возрождение православия в России при всей его запоздалости началось именно благодаря перестройке Горбачева.
Так чем же гордиться?
Я ни к чему не призываю авторов концепции, я не вправе им что-то навязывать, хотя, честно говоря, удивлен, что они отдают дань юмору Жванецкого в деле нравственного оздоровления советской России, но забыли сказать о важной роли перестроечной публицистики в реабилитации исторической правды. Я просто пытаюсь обратить внимание авторов концепции на то, что на самом деле вне морали невозможно создать учебник о российской истории, а тем более о драматическом русском ХХ веке. И авторы, и тем более редакторы стандартов несут в себе и выражают в созданном ими тексте вполне определенную мораль и вполне определенную идеологию. На мой взгляд, исходный логический и одновременно духовный изъян стандартов как раз и состоит в том, что он создан на основе шестидесятничества, которое в силу целого ряда причин несло в себе одновременно две противоположные морали. Христианскую, общечеловеческую – при оценке сталинской эпохи и особенно при критике его, Сталина, репрессивных методов строительства социализма – и противоположную марксистскую антимораль при оценке Октября и революционного творчества ленинской гвардии. Когда читаешь раздел концепции, где рассказывается об эпохе сталинской индустриализации, во время которой новые цеха соседствовали с вышками ГУЛАГа, то слышишь голос Христа, учившего: «Не убий». А когда читаешь рассказ авторов концепции об Октябре, о «великой революции», то, напротив, слышишь ленинское «нравственно все, что служит делу победы коммунизма».
Я согласен с авторами концепции в том, что обильной почвой для воспитания патриотизма, гордости за свою страну являются не только победы русского оружия, герои русской воинской славы, но и выдающиеся достижения русской культуры, нашей русской религиозной философии. Ценность стандарта в том, что в нем есть упоминание о «Вехах», о достижениях русской религиозной философии ХХ века. Но нельзя не знать, не учитывать, что наша действительно великая религиозная философия и великая русская литература от начала до конца были пронизаны христианским учением о добре, противостояли всему тому, на чем было основано марксистское учение о пролетарской революции, о революционном ниспровержении буржуазного частнособственнического общества. Кстати, Сталин, который вернул советскому человеку Гоголя, Пушкина и Толстого, положил начало – сам того не понимая – антикоммунистической контрреволюции, которая завершилась перестройкой Горбачева. Что же касается русской религиозной философии, то она вся была посвящена критике исходной моральной ущербности марксистского учения о пролетарской революции, она предупреждала и Россию, и Европу о том, что возможная победа марксизма приведет к террору по отношению ко всем тем, кто живет сегодня и кто не дорос до высот коммунистического идеала. Но авторы концепции призывают учить патриотизму как на основе гордости за великие достижения российской культуры и российской философии, так и на основе гордости за Великий Октябрь. Надо сказать, что авторы прежней, прокоммунистической концепции учебника истории первой половины ХХ века, созданного в 2008 году под руководством профессора Александра Данилова, были более последовательны в своем мировоззрении. Конечно, за попыткой «рационального» оправдания сталинских репрессий стоял откровенный цинизм. Но в концепции 2008 года уже не было призыва учить патриотизму на основе достижений великой русской культуры.
Конечно, к счастью, есть предмет русской гордости и русской славы, где не актуален вопрос об идеологии. Еще Петр Струве в далеком от нас 1918 году подсказал, как примирить тех, кто верит в «социализм» и «общину», с теми, кто верит в «республику», если они, как добавлял Струве, действительно хотят стать патриотами и чтить величие прошлого России. Речь в данном случае шла о несомненном подвиге и героизме великих русских полководцев, в частности о Суворове и Нахимове, и о великой русской литературе, так называемой «поэзии Гоголя, Пушкина, Толстого». Сегодня нас действительно не интересуют идеология и политические взгляды по крайней мере Суворова, Нахимова и Кутузова, и мы можем безоговорочно славить их героизм, их подвиги во имя России. Можно игнорировать идеологический подход и при выстраивании линейки выдающихся русских ученых.
Но при определении самой сущности русскости, при определении того, что есть добро и зло в советской истории, чему служили и как служили отечеству вожди Октября, вы уже не сможете встать по ту сторону спора о том, что есть добро и зло и что несли в себе большевизм, его великая революция. С полным основанием можно поставить советских военачальников времен войны с германским фашизмом в конце списка русских героев, который начинается с Суворова и Нахимова. Но вы уже не поставите Ленина и Сталина в список духовных пастырей России, который у вас будет начинаться с Сергия Радонежского и митрополита Филиппа, восставшего против кровожадности Ивана Грозного.
Патриотизм не имеет смысла, если в нем нет сердца, нет сопереживания болям и страданиям тех, кто оказался жертвой нашей бесконечной русской драмы. Не верю в силу патриотизма, в котором нет понимания того, что на преступлениях, на муках невинно убиенных, замученных голодом никакого счастья, никакой великой России не построишь.
Левые акценты
При чтении «концепции» у меня вообще складывалось ощущение, что сейчас не второе десятилетие XXI века, а конец 1960-х – начало 1970-х, когда мы, представители советской интеллигенции, радовались, что можно сказать уже всю правду о сталинской коллективизации и сталинской индустриализации, о репрессиях конца 30-х, что можно хотя бы при оценке сталинской эпохи быть в ладах со своей совестью и моралью. И тогда отнюдь не вся советская интеллигенция восторженно относилась к Ленину и к его Октябрю. Но все же и у тех, кто испытывал отвращение к красному террору, сохранялась вера, что можно реформировать ленинско-сталинский социализм, что можно совместить советскую политическую систему с демократией, вмонтировать рыночные отношения в нашу советскую экономику. Однако сейчас, на мой взгляд, нельзя утверждать, как это делают авторы концепции, что если бы КПСС приступила к реформам не в середине 80-х, а раньше, то можно было бы спасти тот социализм, который они называют сталинским. Разве мы не были свидетелями того, как самый привлекательный, самый «развитый» социализм – я имею в виду социализм на немецкой земле – распался за несколько часов после разрушения Берлинской стены? Разве мы не были свидетелями того, что отмена сталинской цензуры и сталинского политического сыска, отмена руководящей роли КПСС привели к распаду советской политической системы? Разве можно после того, что мы наблюдали в СССР и социалистических странах Восточной Европы в конце 80-х, настаивать на возможности сохранения путем реформирования сталинского социализма? Существенный недостаток концепции как раз и состоит в том, что в ней не отражены очевидные уроки распада сталинского социализма в конце 80-х.
Нельзя не видеть, что характерные для шестидесятничества левые, марксистские акценты расставлены во всех разделах концепции, посвященной толкованию русского ХХ века. Концепция, что характерно для советской марксистской исторической науки, игнорирует альтернативность исторического развития, исходит из того, что только социалистические преобразования могли способствовать преодолению промышленной отсталости России. При этом, естественно, игнорируются успехи николаевской модернизации и индустриализации, ничего не говорится о темпах промышленного роста, развитии села и о преодолении неграмотности до 1913 года. Ведь для объективной оценки, к примеру, успехов сталинской коллективизации надо знать, что СССР еще в начале 60-х производил на один гектар меньше зерна, чем Россия в 1913 году.
Обращает на себя внимание какое-то нейтральное (что, кстати, было характерно для шестидесятников) равнодушное отношение к судьбе русского крестьянства. В концепции ничего не говорится о начатой еще при Ленине политике уничтожения крепкого крестьянина, политике раскрестьянивания России. Авторы концепции в этом мировоззренческом отношении далеки от Путина, который постоянно напоминает о том, что за успехи индустриализации мы заплатили гибелью русского крестьянина. Характерное для шестидесятников и идущее от их атеизма равнодушие к мученичеству православного духовенства проявляется в том, что в концепции ничего не говорится о большевистских репрессиях по отношению к РПЦ, начиная с 1917 года и заканчивая 30-ми. Поразительно, что авторы стандартов, якобы создающие своим текстом основы для патриотического воспитания нового поколения, начисто забыли о роли «деревенской прозы» конца 60-х – начала 70-х в пробуждении русского национального сознания. Ведь именно сопереживание болям и мукам коллективизированного русского крестьянства пронизаны, к примеру, «Драчуны» Михаила Алексеева, «Кануны» Василия Белова. О шестидесятниках вспомнили авторы концепции, но о «деревенской прозе», о творчестве действительно великих советских писателей, о творчестве Виктора Астафьева, Василия Белова, Валентина Распутина, Владимира Солоухина – ни слова.
Дело даже не в идеологических предпочтениях авторов концепции. Сегодня, на мой взгляд, мы должны считаться прежде всего с императивом исторической истины. Ведь сегодня все факты говорят о том, что в сталинском социализме не было ничего, чего бы не было в социализме ленинской гвардии. Сегодня наука говорит о том, что Сталин просто перенес логику Гражданской войны на период социалистического строительства и что по-другому, без насилия, по крайней мере коллективизировать сельское хозяйство было невозможно. Факты говорят о том, и, на мой взгляд, это должно быть последовательно отражено в концепции, что никакого особого сталинского социализма не было. НКВД использовал на самом деле методы пыток, апробированные еще в ЧК, характерные для конца 30-х репрессии против «потенциальной пятой колонны» были продолжением ленинских массовых репрессий. Кстати, историческая правда требует, чтобы мы наконец в своих учебниках рассказали о качественном отличии красного террора от белого. Большевики убивали людей прежде всего за их классовую принадлежность, за возможные выступления против новой власти. Белые расстреливали людей за реально доказанное нарушение законов военного времени. В первом случае расстреливали за возможное, потенциальное преступление, во втором – за совершенное преступление. Честно говоря, как-то нелепо винить Сталина за установление железного занавеса, когда, как известно, при Ленине, сразу после революции было отменено право на иммиграцию. Я посоветовал бы авторам концепции прочитать «Некрополь» Владислава Ходасевича, где рассказывается о муках семьи Сологуб, ожидающих от Луначарского и Ленина разрешения на выезд из большевистской России. О том, как жена Федора Сологуба покончила с собой, бросилась в Неву, узнав, что ее мужу, как и Александру Блоку, не разрешают покидать красную Россию.
Еще более нелепым является обвинение Сталина в том, что он заложил в основу СССР не рыночную экономику, а «мобилизационную модель», основанную прежде всего на внеэкономическом принуждении к труду, ставящем во главу угла идеологические стимулы, а потому, с точки зрения авторов концепции, «эффективную лишь в экстремальных условиях форсированной модернизации». В конце концов надо знать азбучные истины марксизма, а именно тот факт, что идея применить в процессе создания новой, некапиталистической экономики армейскую организацию (так называемые трудовые армии) лежит в основе учения Карла Маркса о коммунизме. Надо в конце концов помнить и знать, что Ленин сразу же после Октября, при активной поддержке Троцкого начал строить, в соответствии с Марксом, именно мобилизационную, военизированную экономику, в которой каждый обязан работать «не на себя, не на ближних, а на дальних». Повторяю, шестидесятническая вера в то, что можно создать социализм без мобилизационной экономики, без насильственной коллективизации, без сталинских репрессий имела под собой какое-либо оправдание в момент ее зарождения, в 60-е, по крайней мере до перестройки. Но сейчас просто неприлично и с научной, и с моральной точки зрения не учитывать уроки перестройки, не учитывать весь опыт существования сталинской модели социализма, в том числе и опыт Кубы, Северной Кореи и т.д. Пора наконец понять, что сама по себе во многом закономерная победа красных над белыми во время Гражданской войны не отменяет пустоту и утопичность коммунистического идеала, учения Карла Маркса о преимуществах коллективного коммунистического труда над капиталистическим. В концепции ничего не сказано о моральных уроках советского периода истории, о том, что, как выяснилось, на насилии, муках и гибели миллионов людей ничего прочного построить невозможно. Если бы СССР действительно был великой державой, имеющей прочные корни и историческое будущее, он никогда бы не распался в течение нескольких дней. Не надо себя обманывать.
* * *
Скажу о самом главном, что, на мой взгляд, должен учитывать Путин, решая судьбу стандартов. Дело в том, что на основе шестидесятнического прочтения советской истории невозможно воспитать какой-либо подлинный российский патриотизм. Надо в конце концов понять, что если для вас Октябрь с его тотальными разрушениями, с надругательством над всем тем, что до революции называлось святынями, является великим событием, то тогда вы должны, следуя логике, назвать все дооктябрьское, то есть тысячелетнюю историю России, низким, ущербным. Надо в конце концов понять, что марксисты называли Октябрь великим прежде всего потому, что они нигилистически относились к царской России, к тому, что мы сейчас называем «Святой Русью».
И последнее. Я так и не пойму, почему последовательное проведение морального подхода к оценке советского периода русской истории мешает воспитанию патриотизма и национального оптимизма. Да, мы так и не смогли показать человечеству путь в счастливое коммунистическое будущее. Но наш великий Федор Достоевский показал человечеству моральную несостоятельность атеистического социализма, обратил внимание на те разрушения человечности, которые несет в себе учение, утверждающее, что Бога нет, а потому все дозволено. Что мешает нашим историкам рассказать о революции 1917 года как о национальной трагедии, как ее, кстати, оценивали основатели русской религиозной философии, рассказать о том, что русская революция, за которой стояла «вера в ее идеалы меньшинства народа… разнуздала темный вихрь порока, бесчинства и корысти»? Что мешает нам рассказать о великом подвиге российского народа, который, несмотря на ужасы и репрессии, строил и созидал и в конце концов сам нашел в себе моральные силы отказаться от самых одиозных черт коммунистической идеологии, нашел в себе силы вернуться к морали, к правде и к чувству добра?
Дарья Гармоненко