Виктор Шейнис
Политическая борьба выплеснулась на улицы и обернулась насилием. Фото Фреда Гринберга (НГ-фото)
Октябрьские события 1993 года – одна из самых трагических страниц в истории постсоветской России. Потому что в схватке, которую можно и должно было предотвратить, на улицах столицы погибали люди. Потому что способ завершения острого политического кризиса наложил трагический отпечаток на всю последующую жизнь страны. Страница не перевернута, спор продолжается. Участники тех событий и их наследники, разошедшиеся по разным делянкам нынешнего политического поля, не в состоянии договориться о вине и ответственности сторон, каждая из которых защищала и продолжает отстаивать свою правду.
Политический кризис
Сейчас уже трудно вернуться в атмосферу тех дней – ситуацию глубокого раскола политического класса, «войны без правил», которую вели меж собой в 1992 – 1993 годах две стороны конфликта. Борьба шла за то, кто будет определять путь дальнейшего развития страны.
В схватке, которая с декабря 1992 года грозила опрокинуть государство, страна хотя и не единодушно, но явным большинством поддержала Ельцина и ориентированные на него силы. Таков был не всеми ожидавшийся и потому особенно оглушительный политический итог апрельского референдума 1993 года. Но юридически из этого не вытекало ровным счетом ничего. Демократы могли сколько угодно критиковать установленный порядок определения большинства от списочного состава избирателей, а не от числа тех, кто принял участие в голосовании. Однако не только решение IX съезда народных депутатов о порядке учета результатов референдума (беспристрастность этого порядка можно было оспаривать), но и, казалось бы, «компромиссное» заключение Конституционного суда, определившего, что для досрочных, то есть не предусмотренных Конституцией, перевыборов любой из ветвей власти требуется вердикт квалифицированного большинства, закрепляло патовую ситуацию. Выйти из нее теперь можно было, только изменив «правила игры» – Конституцию.
После референдума конституционный процесс разделился на два русла. Президент, по статусу председатель Конституционной комиссии (КК) Съезда, дистанцировался от ее работы и выступил со своим проектом Конституции, который был вынесен на обсуждение им же сформированного Конституционного совещания (КС) Этот довольно представительный форум (свыше 800 представителей – депутаты, руководители и эксперты из регионов и муниципалитетов, лидеры партий, общественных организаций и конфессий, видные предприниматели – люди разных политических ориентаций) доработал исходный президентский проект и существенно его «облагородил» по ряду позиций. Но ввести его в жизнь мог только Съезд народных депутатов (или референдум).
Другой проект прокатывался на Съезде. В мае 1993 года Конституционная комиссия (КК) представила свой одиннадцатый (не считая промежуточных) вариант – итог напряженной трехлетней работы, в котором она постаралась примирить несовместимые позиции разных сил, представленных в депутатском корпусе. Но и обновленный проект не удовлетворил критиков. Коммунисты, либералы, державники и «суверенизаторы» из национальных республик – все со своих позиций – неизменно отвергали проект КК. Между тем в этом проекте, при всех его действительных и мнимых несовершенствах, были зафиксированы прогрессивные основы нового общественного строя, права человека выведены на уровень мировых демократических стандартов, а прерогативы ветвей власти (прежде всего президента и парламента) были взаимно уравновешены не хуже, а лучше, чем в проекте, вышедшем из стен КС.
Съезд мог немедленно утвердить новую Конституцию. Сделать это депутатам должна была подсказать политическая мудрость. Лучше всего – чтобы вернее подойти к компромиссу, – сделав ряд шагов навстречу вырабатывавшемуся на КС проекту, в который уже были включены некоторые важные положения из проектов КК. Но на пути к такому решению стояла и инерция противостояния с президентом, и расчеты каждого течения на Съезде еще кое-что выторговать в свою пользу в тексте Конституции. Беда была в том, что на Съезде невозможно оказалось собрать требуемые две трети голосов ни под какой вариант Конституции. Депутаты не смогли понять, что промедление смерти подобно. Так была пройдена предпоследняя развилка на пути, за которой открывалась возможность – пусть только возможность, но и это немало! – мирного разрешения обострявшегося и каждым днем политического и конституционного кризиса.
Между тем становилось все более очевидно, что дело идет к развязке. Пока в Кремле перебирали, оценивали на глаз и на вкус варианты, нетерпеливая часть демократических политиков продолжала подталкивать президента к решительным действиям. Проводили собрания, на которых тон задавали самые бесшабашные ораторы. Неустанно повторяли, что импульс победы на апрельском референдуме затухает с каждым днем. Публиковали обращения к президенту, в которых все настойчивее звучало: доколе же мы будем терпеть спектакли, разыгрываемые в Белом доме?! (Благо, Верховный Совет давал к тому немало поводов.) Готовили аналитику, собирали подписи среди депутатов, готовых сложить полномочия, чтобы лишить Съезд кворума.
Странным образом эта часть демократического сообщества вела себя как начинающие шахматисты, рассчитывающие лишь ближайший ход. В качестве аксиомы принималось, что, раз будут проведены выборы, они дадут заведомо лучший парламент или Учредительное собрание, которое примет подготовленную на КС Конституцию (о серьезных дефектах вынесенного президентом на КС проекта его сторонники не задумывались). И что президент, освобожденный от необходимости соизмерять свои действия с парламентом, избавленный от угрозы импичмента, что бы он ни делал, тогда-то и поведет Россию прямым путем к рынку и демократии.
Была, правда, и иная позиция. «Без глупостей, господа!» – предупреждал в начале сентября известный историк и политолог Григорий Водолазов. У большинства населения ВС и его спикер вызывают «чувства, близкие к отвращению», но, «пока Конституция, законы не изменены – плачь, страдай, кусай локти, пальцы, но живи по этим законам. Иной вариант может вроде бы дать быстрый эффект, но зато потом бумерангом ударит по тем, кто счел революционно (или реформаторски) целесообразным, в благих целях прибегнуть к действиям, опирающимся не на закон, а на насилие». Водолазов не знал, когда писал эти строки, что бесповоротное решение уже принято. Не знали об этом и депутаты фракции меньшинства в демократическом движении «Согласие ради прогресса», которые в сентябре, незадолго до объявления указа, предприняли безуспешную попытку остановить двинувшийся каток. Сомнения в том, что выбранный президентом путь верен, не обошли и его ближайших помощников, которые наблюдали развитие событий изнутри и располагали значительно более полной информацией. Среди них были Сергей Филатов, Егор Гайдар, возвращенный в правительство 18 сентября, другие министры, помощник президента по правовым вопросам Юрий Батурин, вложивший, может быть, более других труда и изобретательности в порученное ему президентом юридическое оформление указа.
Х Съезд против Указа 1400
Указ 1400, запоминающийся «круглый» номер которого был зарезервирован нарочито, и последовавшие за ним шаги президента и его команды были третьей – вслед за декабрем 1992-го и мартом 1993 года – попыткой Ельцина односторонне покончить со сковывавшим его действия парламентом. На этот раз он пошел значительно дальше, и попытка была доведена до конца.
Над указом кремлевские юристы потрудились на славу. В преамбулу поместили политическое и квазилегитимное обоснование очевидного выхода за рамки действовавшей Конституции во имя ценностей «более высоких, нежели формальное следование противоречивым нормам, созданным законодательной ветвью власти». Для реализации обозначенных в указе целей (сохранение единства и целостности РФ, вывод страны из кризиса и т.д.) президент прерывал «осуществление законодательной, распорядительной и контрольной функций» СНД и ВС (а также работу Конституционного суда), объявлял, что заседания Съезда не созываются, а полномочия депутатов прекращаются. Конституция и законодательство РФ и ее субъектов сохраняли действие лишь в части, не противоречащей данному указу. Это было главным.
Указ определял, как будет происходить реорганизация институтов власти в переходный период. Конституционной комиссии и Конституционному совещанию поручалось представить к 12 декабря «единый согласованный проект Конституции РФ в соответствии с рекомендациями Рабочей группы Конституционной комиссии». Тогда предполагалось, что утверждать его будет уже новый парламент. На его рассмотрение выносился и сам указ 1400. А до того вводилось положение «О федеральных органах власти», подготовленное на основе проекта новой Конституции. В новом парламенте – Федеральном Собрании предусматривались две палаты. Нижнюю – Государственную Думу – надлежало избрать 11 – 12 декабря (впоследствии решено было проводить выборы в один день) на основе Положения, разработанного инициативной группой депутатов РФ и участников КС. Функциями верхней палаты наделялся Совет Федерации, составленный из руководителей субъектов РФ. Депутатам, состоявшим в Межпарламентской ассамблее стран СНГ и в Конституционной комиссии, была оставлена возможность продолжения работы в этих органах, а сотрудникам аппарата предоставили оплачиваемый отпуск до 13 декабря. В указе было также обстоятельно прописано, кто и что теперь должен делать, кто и кому должен быть переподчинен, кто чему должен содействовать и как следует поступать с «лицами, препятствующими...».
К принятому решению президент подходил, перебирая альтернативные варианты, замахиваясь и отступая, прикидывая достижимость устраивающих его компромиссов. И находясь под давлением, с одной стороны, общественного мнения, доминировавшего в СМИ, большинства демократов, своих сторонников, ослепленных враждой к главе Съезда Руслану Хасбулатову и его клиентеле, к завладевшей парламентом оппозиции, а с другой – вызывающих эскапад противников. Наконец, он принял решение. Его теперь не покидает ощущение свободы: «Больше такого парламента у России не будет», – напишет он вскоре после событий, не подозревая, какие жалкие побеги даст 20 лет спустя парламентаризм, «взбодренный» его указом.
Указ 1400, хотя и содержал ссылки на ряд статей Конституции, равно как и на итоги апрельского референдума, выводил ситуацию из правового поля, очерченного действовавшей Конституцией. Насколько обоснованны и адекватны поставленным целям были действия президента с политической точки зрения?
Рубикон был перейден, взрывное стратегическое решение – принято. На кон была поставлена власть президента и судьба парламента. Теперь все зависело от того, как быстро и какой ценой удастся заместить шатающуюся под ударами конфликтующих сторон двоевластную государственную конструкцию переходными институтами, детально прописанными в Указе 1400. Между тем печать импровизации, лежавшая и на многих прежних акциях президента, сразу дала себя знать. Не до конца было продумано, как будет проходить операция даже при благоприятном ходе событий, а тем более – при сопротивлении парламента, который, как и следовало ожидать, вовсе не собирался уходить в небытие.
Противник быстро сорганизовался, закрепился в своей резиденции и предпринял ответные шаги. Тогда из кремлевской администрации, действовавшей методом проб и ошибок, пошел поток указов и распоряжений, дополняющих, ревизующих и корректирующих друг друга. 23 сентября был издан указ, назначивший на 12 июня 1994 года досрочные выборы президента. Указ этот нимало не умерил решимость его противников сопротивляться (они увидели в нем лишь «слабину» Ельцина) и вызвал недоумение среди его приближенных и сторонников. Вслед за тем был издан еще один указ, проливавший на народных избранников, которые приняли предписанные условия, поток всевозможных благ. Возможно, он повлиял на поведение какой-то части депутатов из «болота». Но число тех, кто после этого указа, прельстившись воздаянием, ушел из Белого дома, было не так уж велико. На действия Съезда, и без того работавшего без кворума, их уход не оказал влияния. Зато потери общества, материальные и особенно моральные, оказались весьма ощутимы. Позднее, уже в октябре, день выборов в Думу будет нагружен также прямым избранием членов Совета Федерации и голосованием по проекту Конституции, ряд положений которого были после победы над депутатами исправлены в пользу президента.
Линию поведения, избранную антипрезидентскими силами, также трудно признать оптимальной. Переворот хотя и нарушал Конституцию, но был запроектирован и начал осуществляться в относительно мягкой форме. Указ оставлял оппозиционным депутатам приемлемый и достойный алгоритм поведения: идти на выборы, завоевывать позиции в новом парламенте и с этих позиций возобновить спор с президентом о Конституции, экономической реформе и по другим вопросам или попытаться найти формулу компромисса. Конечно, такой выбор был сопряжен с риском, ибо результат выборов, завершающих полосу острого противостояния, предсказать не мог никто. Но антипрезидентские силы не были разгромлены, они могли выступить на выборах под знаменем Фронта национального спасения, объединившего вчерашних коммунистов, националистов, державников, опереться на местные элиты во многих регионах.
Предотвратить насильственный разгон парламента мог бы лишь впечатляющий гамбит – заявленная и доказанная готовность идти на соглашение. Оно могло бы предусматривать некоторую коррекцию выработанного на КС конституционного проекта с учетом интересов законодательной ветви власти (что было бы с точки зрения исторической перспективы важно), одновременные перевыборы депутатов и президента, возможно, еще кое-что. Правда, это надо было делать несколько раньше. Но ни Хасбулатовым, ни лидерами агрессивной оппозиции такой вариант даже не рассматривался. Противники президента, добившиеся, наконец, полного контроля над парламентом и сделавшие его главным орудием в борьбе за власть, вовсе не готовы были примириться с утратой этой действительно очень сильной позиции. Более того, они полагали, что противостояние подошло к переломной точке, ибо своим опрометчивым поведением противник резко ослабил себя и теперь решительная победа близка. Они непрестанно твердили, что конфликт должен быть разрешен на основе действующей Конституции. Это не было выигрышно конъюнктурно-политически, ибо уважение к закону никогда не было в России существенной чертой ни народного менталитета, ни воззрений как интеллигентов, так и «образованцев». Это не давало и морального выигрыша, ибо все видели, какого толка политики отстаивают конституционную законность, и мало кто заблуждался относительно их истинных мотивов и намерений.
Шаги, сразу же предпринятые оппозицией, были оперативны и уверенны, но не отличались строгим следованием закону. Едва лишь был объявлен указ президента, сначала президиум ВС, даже не дождавшись постановления Конституционного суда от 21 сентября, а затем и сам ВС на следующий день, опираясь на заключение КС (поддержанное девятью голосами против четырех), приняли решение о немедленном прекращении полномочий Ельцина, вступлении вице-президента Александра Руцкого в должность главы государства и о назначении новыми «силовыми» министрами одного из участников ГКЧП и двух лиц, против которых были выдвинуты ранее (и не расследованы до конца) обвинения в коррупции. Все эти решения требовали подтверждения на Съезде. Когда 23 сентября в 22 часа открылся Съезд, было объявлено, что прибыли и зарегистрировались 638 депутатов, а кворум рассчитывается от невесть откуда взявшегося количества – 941 (на IX съезде в марте числилось 1037 избранных депутатов). То есть собрание депутатов, поименовавшее себя Х съездом, до двух третей не дотягивало и законным правовым статусом не обладало изначально. Чтобы поправить дело, ВС 23 сентября внес изменения в закон о статусе депутата, которые позволяли прекращать полномочия депутатов, поддержавших государственный переворот или не явившихся на съезд без уважительных причин, досрочно. На следующий день это изначально неправомочное собрание лишило полномочий 98 депутатов: трех – как занимающих посты в федеральной исполнительной власти и 95 – как то ли поддержавших переворот, то ли не явившихся в собрание без уважительных причин.
Стало быть, все решения (в том числе менявшие конфигурацию и состав высших органов власти), принятые до того, как было утверждено усекновение депутатского корпуса, были незаконны при любом счете. Нелегитимна была и операция с понижением кворума. Проведена она была в пожарном порядке: депутатов изгоняли на основе бог знает как и кем составленного списка, никого не выслушав, ни с кем не разбираясь персонально, не выяснив, кто «поддержал государственный переворот», а кто «не явился без уважительных причин». 24 сентября число зарегистрированных депутатов возросло сначала до 653, чуть позже – до 689, но и это не дотягивало до законного кворума. В последующие дни число присутствовавших стало снижаться до 300, 250 человек и еще менее. 2 октября в регламент внесли изменение, уменьшив кворум с двух третей до половины состава, но и это не сделало собрание правомочным. Иными словами, решения таявшего на глазах собрания, поименовавшего себя Х Съездом, юридически были ничуть не более легитимны, чем указ №1400. Конечно, можно было ссылаться на условия «крайней необходимости», но тогда следует отдать отчет в том, что вопрос переводится из правовой в политическую плоскость.
И все же нелегитимный Х Съезд представлял верхушку сформировавшейся в России к концу 1993 года достаточно активной оппозиции и шедших за нею сил. Правомерно поэтому поставить вопрос: насколько реалистичны были поставленные ими политические цели и сколь эффективна оказалась использованная тактика? В какой мере вообще были достижимы (а не казались таковыми) в сложившейся ситуации объявленные цели: пользуясь моментом, убрать Ельцина, остановить реформы, сохранить данный парламент и действовавшую Конституцию (или воспроизвести в новом Основном законе те положения, которые и были камнем преткновения в конституционном процессе 1991 – 1993 годов)? Сейчас представляется очевидным, что оппозиция переоценила свои силы и возможности.
Вообще-то предъявление неких завышенных требований в политической борьбе не является заведомо негодным приемом. Но при этом надо адекватно оценивать соотношение сил, ресурсы и намерения противника, учитывать изменения в ситуации и при необходимости своевременно понижать планку собственных запросов. Однако ни правильно оценить ситуацию, ни сориентировать с учетом этого свои действия оппозиция не сумела. И лидеры белодомовского противостояния, и активисты Фронта национального спасения (ФНС), Русского национального единства (РНЕ) и других организаций (вплоть до совсем маргинальных и экстремистских) возбуждали друг друга, черпали энтузиазм из самой атмосферы, царившей в здании ВС и вокруг него. Ораторы соревновались в бесшабашности обличений. Лишь упоминание одного из депутатов о компромиссе («многие умные люди говорили, что на компромисс идет сильнейший») вызвало взрыв эмоций: «С уголовными преступниками я ни на какой компромисс не пойду».
Из Белого дома неслись призывы к рабочим, трудовым коллективам, военным, молодежи, студентам, женщинам, ученым, работникам министерств, отдельно к москвичам, к прихожанам православных храмов и т.д. – кажется, не была забыта ни одна категория граждан. Руцкой обращался к руководителям регионов, министрам и работникам министерств, высокопоставленным военачальникам, предписывал воинским частям придти на помощь центру сопротивления, огороженному по распоряжению Ельцина колючей проволокой... Назначили на 27 сентября всеобщую политическую забастовку.
В многомиллионном городе эти призывы какой-то отклик получили. У здания парламента, в различных точках Москвы собирались граждане, подчас вооруженные. Звучали речи, в которых ораторы совсем уж в выражениях не стеснялись. Открыто призывали к насильственным действиям – через несколько дней это взбадривание принесет кровавые плоды. Но ни по массовости, ни по организованности и дисциплине эти собрания не шли ни в какое сравнение с митингами и шествиями десятков и сотен тысяч людей в 1990 – 1991 годах, которые были организованы демократами. Проводившиеся различными социологическими центрами опросы свидетельствовали, что президента в сентябрьские дни поддерживали 60 – 80% опрошенных, ВС – 10 – 20% Если лидеры оппозиции при таком раскладе сил не готовы были отказаться от жесткого противостояния, то им ничего не оставалось, как опереться на ополчение, в которое, наряду с прошедшими школу коммунистических политорганов офицерами и молодыми идеалистами, влились элементы весьма сомнительные: рижские омоновцы, участвовавшие в попытке переворота в январе 1991 года, волонтеры из Приднестровья, казачья сотня, боевики РНЕ... Конечно, и в здании на Краснопресненской набережной, и среди демонстрантов на улицах были не одни только реваншисты и реакционеры. Но тон задавали именно они. Достаточно было почитать листовки и надписи на стенах, разжигавшие национальную вражду, зоологический антисемитизм, взывавшие к насилию, достаточно было вглядеться в физиономии Макашовых, Стерлиговых, Анпиловых, Тереховых и им подобных «защитников «Конституции». В одной из аналитических разработок, взятой позже следователями, значилось: «Собрать в кабинете Хасбулатова и под его личным руководством всех лидеров улицы без всякого чистоплюйства и вплоть до Анпилова».
Им действительно было не до «чистоплюйства». Кризис затягивался. К этому болезненно относились в Кремле. Но еще острее это ощущалось в Белом доме, лишенном света, воды и лифтов для передвижения по девятнадцати этажам. С каждым днем становилось все более очевидно: Кремль игнорирует брошенный вызов. 1 октября по инициативе Патриарха в Свято-Даниловом монастыре начались переговоры между представителями Белого дома и Кремля. На них был сделан первый – очень маленький, правда, – шажок к достижению политического компромисса. Мирное завершение конфликта стало вырисовываться в виде сначала изъятия оружия из рук башибузуков, заполнивших помещения Белого дома и совершавших оттуда вылазки, и одновременных перевыборов президента и парламента и утверждения на всенародном голосовании новой Конституции в перспективе.
Чтобы пройти трудный путь, требовалась добрая воля с обеих сторон. А ее-то и не оказалось. Когда посланцы парламента вернулись с переговоров, на авансцену вышел и отверг договоренности «Военный совет обороны Дома Советов» – орган, разумеется, Конституцией не предусмотренный, возглавляемый тремя назначенными Съездом силовыми министрами и представлявший собой не что иное, как военную хунту. Это был неприкрытый ультиматум – теперь уже депутатам, продолжавшим считать себя Х Съездом. Протокол был денонсирован, состав белодомовской делегации изменен (во главе ее поставили одного из «ястребов»), переговорную позицию резко ужесточили. В течение двух следующих дней переговоры прокручивались на холостом ходу, а 3 октября – сорваны, потому что изменилась ситуация на московских улицах.
Финал
Последняя развилка была пройдена. Уличные беспорядки в Москве, начавшиеся 2 октября и продолжавшиеся в течение следующих двух дней, наполнили собравшихся в Белом доме пьянящим чувством приближающейся победы. Можно понять политиков, которые не согласились с нарушением Конституции и в первые дни после 21 сентября попытались воспрепятствовать ему ненасильственными средствами, хотя они тоже вышли за правовые рамки. Но когда в качестве ударной силы «защитников Конституции» стали выступать боевики, приведенные известными провокаторами, когда заклинания: «Отступать некуда!» зазвучали из уст людей, в симпатиях к парламентаризму и демократии не замеченных; когда все они стали разнуздывать, а затем и эксплуатировать стихию, когда они вынесли свой спор с президентом на улицы и попытались взять власть силой, – они вступили на безответственный путь, чреватый смертельной опасностью для страны, и поставили себя вне закона и морали.
Пока борьба велась хотя бы и нелегитимными, но политическими средствами и ее исход предстояло решить избирателям на выборах, экстремистский черносотенный ресурс не укреплял, а ослаблял антипрезидентское сопротивление. Он резко восстанавливал против парламента, не гнушавшегося такими защитниками и союзниками, основную часть интеллигенции, которая тогда еще не утратила роль, обретенную в перестроечные годы. И к ней прислушивался народ. Но как только агрессивное и беспощадное меньшинство, увлекая за собой толпы людей, политически, а нередко психологически неустойчивых, повело своих сознательных и бессознательных приверженцев на штурм власти, ситуация стала меняться самым угрожающим образом. Опасность гражданской войны, а затем и реставрации авторитарного режима, еще более свирепого, чем советский в последние десятилетия его существования, сделалась вполне реальной.
На политическое, но удерживаемое в известных границах насилие со стороны президента его противники ответили насилием, масштабы которого ограничивала лишь численность сбежавшегося под их знамена воинства, на изоляцию своей резиденции – штурмом мэрии и телецентра, на неконституционные действия президента – вооруженным мятежом. Лидерство, как всегда бывает при обострении борьбы, переходило к самым непримиримым силам. Среди демонстрантов, вышедших «на защиту Конституции», были люди, сбитые с толку, поверившие демагогии, не ведавшие, что в самой Конституции соседствуют несовместимые положения. Эти люди образовали лишь массовку, инструмент в руках реваншистов и реакционеров. Но тон задавали именно эти элементы. Они ставили задачи, определяли идеологию, предписывали стратегию и тактику мятежа. Чтобы убедиться в этом, достаточно было послушать дебаты на съезде и прочесть листовки и надписи на стенах, призывавшие к расправам, разжигавшие национальную вражду, зоологический антисемитизм.
Возбужденная призывами к насилию толпа уже днем 2 октября учинила беспорядки на Смоленской площади. Группы провокаторов принесли паклю, бутылки с бензином, зажигательной смесью. Начали разбивать и поджигать машины. В безоружных милиционеров полетели куски арматуры, покатились подожженные автомобильные покрышки. Силы правопорядка дрогнули. Продолжавшиеся несколько часов бесчинства вдохновили их организаторов на провокации еще большего масштаба и ничему не научили власти, застигнутые врасплох тем, что повторилось на следующий день. Нависавшую угрозу не оценил и президент, посетивший в тот день милиционеров, которые несли службу в оцеплении Белого дома, и отправившийся вслед за тем на дачу.
А 3 октября собравшиеся на Калужской площади демонстранты за час, почти бегом, преодолели 4 – 5 км и, сметая на своем пути милицейские кордоны, оказались у стен Белого дома. Воссоединившись с собравшимися там людьми, они деблокировали здание, захватив при этом у обращенных в бегство омоновцев каски, бронежилеты, дубинки, а также автомобили и автобусы. Так эскалация была поднята на новую ступень. От разжигания истерии оппозиция перешла к призывам к мятежу, а затем и прямому участию в нем. Камеры зафиксировали эпизоды тех дней: захват здания московской мэрии, штурм телецентра «Останкино», выступления Руцкого и Хасбулатова с балкона Белого дома, их призывы брать мэрию и «Останкино», штурмовать Кремль...
С безответственностью лидеров оппозиции, призвавших своих сторонников на вооруженный мятеж, сопоставима была безответственность власти, решившейся направить ход событий по рискованному пути, но не оценившей силы сопротивления еще не поверженного противника. Люди, напряженно всматривавшиеся и вслушивавшиеся в передачи радио и телевидения, где в режиме непрерывного вещания воспроизводились не всегда проверенные и часто противоречивые известия о том, что творилось в «горячих точках» столицы, понимали: инициатива находится в руках белодомовских формирований, улицы Москвы пустынны, по ним беспрепятственно проносятся на захваченном транспорте боевики, откликнувшиеся на призыв Руцкого и Хасбулатова, милиция спряталась, войска где-то застряли. Президент на исходе дня прибыл в Кремль, но не поступало никакой информации о том, чем он занимается, чего добился. На экранах ТВ он появится лишь утром следующего дня.
Улицы и площади Москвы на несколько часов оказались под ударом погромщиков. И если они не натворили больших бед, то только потому, что на стороне оппозиции сражались не столь уж многочисленные отряды волонтеров, а хвастливое заявление новоназначенных министров о сотнях и тысячах обученных военных, перешедших якобы на сторону «защитников Конституции», были предназначены для взбадривания депутатов, принимавших в эти критические часы свои бессмысленные постановления и обращения.
У оппозиции не хватило сил, чтобы в ночь с 3 на 4 октября переломить неустойчивое соотношение сил в свою пользу. Но выяснилось это позже, а в те вечерние и ночные часы вспыхнут или не вспыхнут в стране всполохи гражданской войны, зависело от того, что будет противопоставлено мятежу. Во многом – от исхода боя за телевидение. Выход в эфир лидеров и ораторов оппозиции на центральных каналах должен был стать ясным сигналом и для поддерживавшего ее активного меньшинства, и для колеблющихся, выжидающих людей. Но даже экран, погасший на время необходимое, чтобы перекоммутировать трансляцию на передатчики за пределами Останкина (впрочем, тоже плохо защищенные), свидетельствовал о серьезности положения. Уже к вечеру 3 октября стало ясно, что сил милиции и внутренних войск, верных президенту, не хватает, чтобы справиться с мятежом. В главном ход событий зависел от способности президента, его ближайших сотрудников и сторонников преодолеть замешательство в коридорах исполнительной власти, вязкую апатию генералов и продемонстрировать ошарашенному обществу волю к победе – во всяком случае, не меньшую, чем та, которая прозвучала в призывах вождей оппозиции. И тогда на авансцену вышли «завлабы», ученые, журналисты, о якобы непригодности которых к государственной деятельности было сказано немало речей. За 14 минут управление каналом было перекоммутировано в резервную студию. С экранов, с микрофонов «Эха Москвы» выступали не ушедшие еще в тень «властители дум» перестроечной поры.
По-разному видели они причины событий, не обошлось без критики власти, но согласны все были в одном: сегодня ночью силам правопорядка надо остановить насилие, удержать столицу, завтра уже может быть поздно. С призывами к подавлению мятежа выступили и политики, которых нельзя было заподозрить ни в чрезмерной благожелательности к Ельцину, ни в одобрении указа 1400: Григорий Явлинский, лидеры Гражданского союза. И поэтому, когда после треволнений тревожной ночи танковые снаряды стали попадать в оконные проемы верхних этажей Белого дома (что лживая версия поныне выдает за «расстрел парламента»), очень многие испытывали чувство освобождения от смертельной угрозы и расценили происшедшее как справедливое воздаяние.
Конечно, обстрел здания собственного парламента из танковых орудий на виду у страны и всего мира (операторы американской CNN работали высокопрофессионально) – скверный символ и Конституции, которая вслед за тем была введена, и демократии, которую таким способом защищали. Под обстрелом оказались очень разные люди. Около двух сотен депутатов из числа тех, кто накликал беду. Боевики, укрывавшиеся здесь после провала своих вылазок. Люди, которые видели события иначе, чем президент и его сторонники, и считали, что защита Верховного Совета, каким он стал к 1993 году, – их гражданский долг. Да и просто те, кто выполнял собственные служебные обязанности: от не покинувших посты милиционеров департамента охраны до журналистов и буфетчиц. Можно ли было действовать как-то иначе? Так, чтобы не запечатлелись в памяти многих и почерневшие от копоти стены белокаменного здания, и языки пламени, вырывавшиеся из окон?
Мятеж был подавлен. Очаг, из которого полетели искры, грозившие если не пламенем гражданской войны, то локальными пожарами, был потушен. Когда ощущение острого шока миновало, оценки происшедшего стали смещаться не в пользу победителей. Жертвы среди гражданского населения, среди ослепленных людей, взявших оружие (или даже не бравших его), были велики, особенно на фоне почти бескровного августа 1991-го. А пир победителей – унизительное обращение со сдавшимися, угрозы, избиения и т.п., – это бессудное и безразборное торжество мести было отвратительным. Способ разрешения и особенно завершения схватки нанес тяжкие потери всем – побежденным, победителям, обществу.
Зарубка на память
В октябре 1993 года коалиция, объединившая новую бюрократию, новобуржуазные слои и демократов, победила другую, не менее разнородную коалицию, в которой к этому времени тон задавали старосоветские бюрократы и хозяйственные руководители, коммунистические фундаменталисты, националисты и державники. Но представлены в ней были и участники демократического движения 80 – 90-х годов, по разным причинам порвавшие с Ельциным и его командой. В государственно-правовом плане это была победа исполнительной власти над законодательной. Коалиции вскоре рассыпались, а доминирование исполнительной власти над законодательной закрепилось и принесло горькие плоды. Президент, правда, на двух следующих выборах не получил покорного парламента, на который он рассчитывал. Перетягивание каната будет продолжаться все 90-е годы. Но по введенной в 1993 году Конституции силы участников этого любимого национального игрища, в отличие от предшествующего периода, стали неравными. Президент отвоевал право формировать по своему усмотрению высший эшелон исполнительной власти, не подотчетный обществу и гражданским институтам, и заменять высших чиновников, никому не давая объяснений. Этим правом он стал пользоваться произвольно, нередко поражая и общество, и свое ближайшее окружение кадровыми «рокировочками». А вслед за тем – и определять, как записано в Конституции, все основные (и не только основные) направления внутренней и внешней политики государства. Оборотная сторона этого процесса – унижение парламента, сокрушительный удар по российскому парламентаризму, делавшему нетвердые шаги после перерыва в три четверти века.
Но трансформация государственного устройства на этом не остановилась. В России никогда не было особого уважения к закону, а правилом – его несоблюдение. В 1993 году это обыкновение получило подкрепление. Зафиксировав права и свободы на уровне мировых демократических стандартов, государство сломало и несовершенные механизмы системы сдержек и противовесов. Это открывало широкое поле повсеместному нарушению декларированных прав, беззакониям на разных уровнях, распоряжению властью по-феодальному, по-чиновничьи.
Новую подпитку получила и другая российская традиция – решение вопросов государственной и общественной жизни посредством не компромисса, а насилия. Конечно, система государственного насилия коммунистических времен не была восстановлена. Но поскольку законодатели уже в 1994 году поторопились амнистировать участников госпереворота 1991 года и насилия (с обеих сторон) 1993 года, кровавый рубец в сознании общества сохранился. Насилие, даже самые зверские его формы остаются неотъемлемой частью нашей социальной жизни. Прямым продолжением октября 1993 года в Москве стали декабрь 1994 года в Грозном и многое другое, что затем последовало в Чечне, где беззаконное насилие становилось орудием обеих сторон, образом жизни. И далеко не только в Чечне.
Наконец, с еще большим основанием, чем в августе 1991 года, российские демократы могли сказать: мы потерпели победу... В ночь на 4 октября они в последний раз наложили отпечаток собственной воли на ход событий. Зависимость президента
Дарья Гармоненко 
