Борис Стругацкий: «Вселенная может «иметь смысл» только в представлении религиозного человека».
Фото ИТАР-ТАСС
Борис Стругацкий редко появлялся на экране, очень редко, а вот ответить на вопросы, присланные по электронной почте, соглашался и в последние годы. Это интервью – одно из последних в его жизни – было подготовлено для журнала «Станиславский», который издает «Независимая газета». 19 ноября Борис Натанович умер в Санкт-Петербурге.
Борис Стругацкий великодушно признавал, что сейчас в России есть как минимум 20 писателей, произведения которых стали бы событиями, будь они написаны, скажем, в середине 70-х. Однако они появились лишь в 90-е, став мейнстримом фантастической литературы. Тогда были только Стругацкие.
Их ранние произведения, поэтизирующие научный поиск, космические путешествия, быстро были признаны классикой научной фантастики («Страна багровых туч», 1959; «Шесть спичек», 1959; «Путь на Амальтею», 1960; «Возвращение», 1962; «Стажеры», 1962). Но со временем Стругацких перестала интересовать фантастика ради самой фантастики. Восхищение наукой ушло. На первый план вышли другие темы – моральные, этические. И именно выходящие за рамки жанра «Трудно быть богом» (1964), «Понедельник начинается в субботу» (1964), «Улитка на склоне» (1966), «Пикник на обочине» (1972) стали знаковыми для нескольких поколений. В ситуации острого дефицита честной реалистической прозы выдуманные миры Стругацких сыграли роль зеркала земли.
Стругацкие никогда не ставили себе задачи угадать будущее, но в их зеркале отражалось не только настоящее. В романах Стругацких желающие без труда находят предсказания краха системы, перестройки и нынешних времен. Мы живем в эпоху, похожую на реальность «Хищных вещей века» (написанных, кстати, в 1965 году, то есть 47 лет назад). Что будет дальше? Неизвестно. Единственное, в чем убежден сегодня Борис Стругацкий: мечта тех, кого называют шестидесятниками, мир-в-котором-хотелось-бы-жить, мир Полудня недостижим («Полдень, XXII век»).
«Присылайте ваши вопросы. Только постарайтесь придумать что-нибудь новенькое: не хотелось бы повторяться», – написал Борис Стругацкий в ответ на нашу просьбу об интервью. Поняв, что удивить фантаста Стругацкого вряд ли удастся, спросили о том, о чем давно хотели спросить.
– Как случилось так, что ваш вымысел стал частью нашей реальности?
– Все совпадения предсказаний фантастов с реальностью суть либо удачные случайности, либо результат довольно банальных рассуждений о реальности. Например, нас часто спрашивают: «Как вам удалось предсказать постперестроечную разруху и инфляцию?» Но ведь это неизбежный результат любой разрушительной затяжной войны. СССР вел такую войну с целым миром – идеологическую, политическую, экономическую – и проиграл ее. Чего же, кроме разрухи и инфляции, могли мы ожидать? Вообще предсказать (по-настоящему) можно разве что дух, атмосферу, ауру Будущего. Конкретности же, как правило, непредсказуемы.
– Ваша первая профессия – астроном. Как произошло ваше первое самоопределение?
– В те времена у меня было два увлечения (оба – результат влияния старшего брата) – физика (ядерная) и астрономия. На физический меня не приняли, я был, помнится, очень огорчен и пошел в астрономы. О чем никогда не жалел впоследствии.
– Какие впечатления детства вам кажутся самыми сильными?
– Наверное, впечатления времен блокады и эвакуации. Впрочем, сильными их уже назвать нельзя. Время делает прошлое не только тусклым, но еще и каким-то «чужим».
– Что для вас фантастика – прием или образ мысли?
– Фантастика – это безусловно литературный прием. Изображение реального мира, искаженного, измененного, преобразованного вторжением Чуда. Для меня это не образ мысли, конечно, а скорее способ видения, такой специальный метод работы воображения.
– Ответили ли вы себе на вопрос: как устроена Вселенная? Если да, то как? Есть ли в ней разум, смысл? Если нет, то можете ли вы наметить путь, который вы прошли в интеллектуальном понимании Вселенной?
– Это все – тема для книги. Но я замечу, что Вселенная может «иметь смысл» только в представлении религиозного человека. Я же – агностик и смысл (отсутствие смысла) способен видеть только в действиях разумного существа. Смысл есть цель, а цель может быть только у Разума. Или у Бога, который, впрочем, тоже не что иное, как Высший Разум.
– Как вы думаете, как будет развиваться жанр фантастики в будущем?
– Представления не имею. Конкретности непредсказуемы. Десяток-полтора лет назад я все предсказывал (и ждал!) появления Новой, Совершенно Новой фантастики, которая придет на смену нашей – фантастике 60-х. И она пришла – в виде фэнтези. Какое разочарование!
– Сейчас появилось много словосочетаний: альтернативная научная фантастика, исторические, эпические, приключенческие фэнтези. Как бы вы определили жанр ваших произведений?
– Мы называли его «реалистическая фантастика» или «фантастический реализм» – как ни парадоксально это звучит. Наш любимый жанр. Максимум сцепления с реальностью, минимум (самый необходимый) фантастики как таковой. Острая приправа – ее не должно быть слишком много. Мы всегда были категорическими противниками тезиса «Фантастика должна быть фантастична». Фантастика должна быть реалистична, только в этом случае сохраняется у нее шанс стать Настоящей литературой.
– Девяносто процентов работ, поданных на конкурс в Литературный институт, сейчас написаны в жанре фэнтези. Тиражи книг, написанных в этом жанре, в разы превышают тиражи реалистической прозы и даже классики. Как вы думаете, в чем причина популярности этого жанра? Временное ли это явление? Связано ли оно как-то с экономической и политической ситуацией в стране?
– Жизнь суконно скучна и однообразна. Хочется сказки. Хочется уйти в другой, увлекательный, неведомый (и в то же время простой, понятный) мир. Эскапизм чистой воды. Наше время – время эскапизма. Впрочем, оно и всегда было таким, только сейчас эскапизм, наконец, разрешили.
– Не кажется ли вам, что фэнтези задавило фантастику?
– Несомненно.
– Во что вы верите?
– В дружбу, любовь и работу. Ничего ценнее этого у человека нет. И быть не может – точнее, не должно.
– Есть ли что-нибудь, что вас до сих пор удивляет?
– Пожалуй, нет. Всему всегда находится объяснение. Просто информации иногда не хватает.
– «Трудно быть богом» – знакомо ли вам это ощущение? Испытываете ли вы удовольствие, удовлетворение, создавая новые миры? Чувствуете ли вы ответственность за мир, который вы создаете, или, написав, вы позволяете этому миру жить, как ему заблагорассудится? Ведь не секрет, что то, что мы придумываем, нередко живет не так, как мы предполагали, и не так, как нам бы того хотелось.
– Придумывать новые миры – всегда большое удовольствие и даже наслаждение. Это самое интересное, что есть в литературном процессе. Что же касается «ответственности»… Я отвечаю только за новизну и достоверность, все прочее – от лукавого.
– В каком из созданных вами миров вам хотелось бы жить?
– В Мире Полудня. Собственно, он и писался (изначально) как Мир-в-котором-нам-хотелось-бы-жить.
– На вашем форуме вы неоднократно отвечали на вопрос об экранизациях ваших произведений. А есть ли вообще экранизации фантастики (необязательно по вашим произведениям), которые бы вам нравились? Если есть, то какие и чем они вам нравятся?
– Собственно, хорошая экранизация (перевод прозы на язык кино) – это большая редкость. Причем чем лучше исходное произведение, тем труднее создать его хорошую экранизацию. И это касается не только фантастики. Вспоминаются: «На последнем берегу», «Пепел и алмаз»… первая серия «Тихого Дона» как образец хорошей экранизации хорошей книги… вот и все, пожалуй.
– Нам известно очень мало попыток поставить фантастику в театре. Как вы думаете, почему театр не берется за фантастические произведения?
– Там тоже не понимают, что фантастика должна быть реалистична. А «фантастичная фантастика» выглядит в театре дико и нелепо.
Леонид Ярмольник, актер
Стругацкие – целая эпоха. Они пытались рассказать о судьбах нашей страны, а рассказали про весь мир. Они писали о том, что вокруг них. О том, что было, что есть и что нас ждет. Про человеческие отношения. И это литература на все времена. Герман пытался снять «Трудно быть богом» еще в конце 60-х. Снял только сейчас. И мне кажется, это будет великий фильм. Не с художественной точки зрения (на это мы можем только надеяться), а с точки зрения темы, которая там поднимается. Ведь Дон Румата – не герой. Он понимает, что не может ничего изменить. Он несет свой крест. Мне кажется, Румата – сегодняшний своеобразный антигерой. Стругацкие – самые удивительные демократы в нашей стране. Я бесконечно им благодарен.
Георгий Соловьев 
