Виктор Ерофеев
Брать и тащить – это стратегия и образ жизни. Так кто же виноват?
Фото Василисы Деюн
Россия погружается в ненависть. Не в первый раз, но скорее всего в последний. Ей не привыкать захлебываться во взаимных лающих обвинениях либералов и мракобесов, богатых и нищих, правителей и революционеров, церковников и атеистов, силовиков и слабаков, националистов и космополитов, коммунистов и демократов. Ей не привыкать терзаться вопиющими вопросами, превратившимися в отстой: «Кто виноват?» и «Что делать?» Но с каждым разом погружения в ненависть Россия редуцируется, становится все более абсурдной и беспомощной. На вечные вопросы Герцена и Чернышевского она отзывается дребеденью ответов. Она тонет в ненависти под свист и улюлюканье распавшейся русской мысли.
Свистом и улюлюканьем встретили в нашей критике и появление второго романа Натана Дубовицкого «Машинка и Велик». Да и как могло быть иначе? Если его первый роман «Околоноля» стал сенсацией, все жадно бросились искать, кто же его подлинный автор, перешагнув через содержание книги, то второй, впопыхах прочитанный, удостоился в основном звонких пощечин. Ну да: автора уже разгадали или по крайней мере поверили в свою разгадку, а все остальное превратили в точечную ненависть к правящему классу.
В самом деле, кем бы ни был реальный автор двух романов, Владиславом Сурковым или безродным призраком, гуляющим по коридорам Кремля, или, наконец, мутантом и кентавром (по некоторым опубликованным слухам, Сурков, оказывается, писал «Околоноля» вместе со мной), ясно, что романы написаны «сверху» и потому представляют угрозу нашему просвещенному обществу. Почему угрозу? Потому, что сверху лучше видно во все стороны горизонта, но если поверить этой точке зрения, то можно поддаться на провокацию и получить картину страны в искаженном, сознательно извращенном виде. Уже не писатель, а сама российская власть, вечнозеленый гибрид Муравьева-вешателя с Лаврентием Берией, в таком случае издевается над читателем и тем более над критиком (он же критик власти). В искренность «писателя сверху» никто не верит, как никто не верит и в то, что сверху могут быть какие-либо писатели. Власть по определению в России тлетворна, тем более если она оказалась отчасти в руках одиозного идеолога.
Но помимо беспощадного анализа власти есть еще и бесстрастный анализ текста. Если большевики в 1920-е годы печатали мемуары белогвардейских генералов при всей своей ненависти к ним, то это было правильным решением победителей. Либерал, если на крыше дома оказался вражеский телескоп, загляни в него, чтобы лучше ориентироваться на местности! Анализ текста позволяет определить меру таланта и искренности автора.
Так вот перед нами сильная, своевременная книга. Между романом «Околоноля» и вторым романом (с нарочито «детским» названием) нашего автора существует определенная разница. Если вернуться в вековечные координаты «Кто виноват?» и «Что делать?», то в первой книге в свинском состоянии страны виноват народ точно так же, как для известных авторов-либералов постреволюционного сборника «Из глубины» и Максима Горького, который все ужасы революции свалил на жестокость крестьян. «Околоноля» в некотором роде был романом подспудного оправдания власти, которой достался такой вот «отработанный» народ, простой и непростой, молодой и старый, но одинаково аморальный, распавшийся под действием родной Истории и собственной ментальности, и которая должна его вести твердой рукой на переправе между коммунизмом и капитализмом. «Люди так глупы, что их насильно нужно вести к счастью», – утверждал еще Белинский. Так что на второй вопрос «Что делать?» автор сверху отвечал, что есть некоторые авторитарные средства, которые оправдывают благородную цель целостного и приличного будущего страны. Роман настаивал на этом положении, живописуя с куражом и мастерством ужасы и экстремизм переходной поры. Мысль о действительно подпорченном генофонде невольно приходит в голову, когда сравниваешь, допустим, «Русскую идею» Николая Бердяева, воспевавшего нестяжательство и бескорыстие народа как основу идеологии всех ранних революционеров, с кровавым маразмом последующих поколений. Автор «Околоноля» оправдывал заодно и самого себя в качестве идеолога и писал со знанием постмодерна, но вполне реалистично картину разложения своих подвластных клиентов.
Что же касается второй книги, то надо быть просто слепцом, чтобы не увидеть перемены. Автор зашел за перевал, и в его случае ценителя явных и скрытых цитат это стал грозовой перевал.
Автор существенно изменил сам стиль письма. Вместо автора-реалиста пришел в самом деле фиктивный Натан Дубовицкий, повествователь, оторванный от автора и обращенный к сказу в гоголевско-щедринском стиле. Сказ – это жестокий жанр. Он не терпит героев, он любит только кукол. Но перемена, произошедшая с повествователем, и не подразумевает появления положительных персонажей. Очевидной первопричиной переосмысления «Кто виноват?» становится тема чудовищного положения детей в нашей стране, заложников взрослых идиотов. Не случайно книга названа именами двух детей: Машинки и Велика. Именно детская тема взорвала идеологические конструкции автора. Не перемещение по политической кривой, а мысль о том, что огромное количество детей в России живут в аду нищеты, наплевательского, гнусного к ним отношения и пропадают, гибнут от рук маньяков, буквально сбила автора с толку. Не правда ли: нервный автор? – слышится ржач. Слишком впечатлительный? Непозволительно гуманный?
Пейзаж страны для него оказался невыносимым. Колет глаза. Закончилось оправдание власти (радость революционера: иные верхи уже «не хотят»…). Исламистка и сионист, забавно обменивавшиеся террористическим опытом в книге «Околоноля», теперь отдыхают: власть и бандиты, садисты и алкоголики, попы-расcтриги и профессора превратились в единую сборную команду, в большой грязный ком, который катается по стране. Дети пропадают без следа, народ оживляется лишь тогда, когда ворует, власть разложилась, смердит трупным запахом (автор, конечно, имеет в романе дело с региональной властью, не выше того).
Но, вглядевшись в глаза Родины-матери, понимаешь, что это – камуфляж, у нее глаза верховной власти и стальная челюсть. Бабушка, бабушка, почему у тебя такие большие зубы? Для осмысления такой фантастической картины общенациональной катастрофы нужно быть фантастическим писателем во всех смыслах этого слова, и автор, по моему мнению, взрослеет на глазах: градус повествования растет, вместо «околоноля» мы имеем жаровню преисподней, уже не имитатор постмодернизма, а гневный разоблачитель, используя приемы гротеска и театра абсурда, бурлеска и рок-н-ролла, плюя на жалкие законы правдоподобия, издает вопль отчаяния.
Ни фига себе! С кем ты, мастер политического харакири? Тут в самую пору либеральным критикам кричать о провокации. Но если это провокация, то чему она служит? Из книги вылетают странные слова. Лучше быть каракалпаком, чем русским. Делай добро, а там будь что будет (кстати, это любимое кредо Короленко)… Во как! Критики-однодневки бесятся. Им подавай новых народников типа Прилепина. Но Натан-то как писатель круче Прилепина! И что нам всем с этим делать? Впору звать варягов-каракалпаков. А если автор порой пробуксовывает или по старой памяти покусывает своих привычных противников, то в этом нет ничего удивительного: от радикальной перестановки политического мышления можно рехнуться и не совладать с выводами. Однако вывод все-таки угадывается: в романе нет места социально-политическому решению вопроса. Автор принципиально не отвечает на вопрос «Что делать?».
И тогда в роман вползают две иные силы. Метафизика и лирический герой, двойник самого автора. Только чудо может воскресить убитых детей! Полиция не справится – она сама их убила! Да и вообще: сколько можно жить этой сраной политикой, сколько можно, читая газеты и новостные ленты Интернета, убеждаться, что сегодня хуже, чем вчера, а завтра будет еще хуже? Так что либо точи кинжал, либо вали отсюда, либо отрекись от политического труположства. Да здравствует вечная жизнь! Есть вещи, которые гораздо более интересны, чем власть. Интеллигентным людям, которым власть неведома, но априорно противна, такие вещи известны – это экзистенциальная метафизика, прикладная наука о смысле жизни. Но автор и тут беспощаден. Его метафизика не радует. Она потешна и списана с песен наших бывалых трубадуров. Но не потому, что автор не справился с ней, а потому, что мы достойны карикатурной поп-метафизики. В книге есть демиург и спаситель: капитан Арктика. Это наш новый метафизический рулевой. Однако, судя по книге, он, огнедышащий и ледовитый, имеет своего земного клона в качестве шарлатана и циркача. Это приговор уже не власти и народу, а состоянию нашей русской души.
Но даже в этом неустойчивом состоянии общей морали спаситель-капитан Арктика делает свой непростой выбор в пользу спасения похищенных детей, а не воскрешения моряков «Курска». «Курск» снова на глазах читателей трагически и картинно уходит под воду. Дети спасены. Но что дальше с ними будет? Натан Дубовицкий, который выводит и себя лично не в лучшем виде в этом романе (он причастен к офшорным махинациям), готов попробовать на подлость любого взрослого героя, и даже самый лучший из худших, отец Велика, ученый-математик-алкоголик Дублин, похоже, тоже маньяк.
И тогда автору остается отмежеваться от текста. Придумать нечто романтическое и небывалое – вроде помещиков второго тома «Мертвых душ». В роли этого отчуждения от поэтики повествования в романе появляется идеальный следователь – красавица и умница, юморная интеллектуалка, жонглер иронических слов и разоблачительница преступлений, которые ассоциируются с самой Россией. По законам разумного эгоизма, открытым тем же Чернышевским, можно предположить, что автор не выдерживает своей художественной чернухи и выводит себя в женском платье. Впрочем, сказ сопротивляется положительной героине и превращает ее образ в комикс.
Так что же? На вопрос «Что делать?» есть только метафизические ответы, ассоциированные с капитаном Арктикой. На вопрос «Кто виноват?» звучит: а кто не виноват? И это вопрос, идущий сверху. Ну, может быть, не с самого верха, но все равно оттуда. Целостность повествования поставлена под сомнение, как и целостность державной идеи. Дошли до ручки. Но власть добровольно не сдастся. И все будут по-прежнему ненавидеть всех. Россия утопает в ненависти. Дай бог, в последний раз.
Дарья Гармоненко