Леонид Васильев
Белая ленточка – символ сопротивления. Средний класс заявляет о себе.
Фото Reuters
В День России, 12 июня, президент Путин выступил за диалог власти с обществом на основе компромисса. Трудно в атмосфере недоверия к преследуемым активистам, на фоне второпях принятых суровых законов о митингах желать большего. Можно даже представить, что президент склонен от бесперспективной политики лавирования перейти к тактике медиации с тем, чтобы создать наконец условия для взаимопонимания и уважения, о чем мельком в речи тоже было упомянуто. Если так, то это может означать, что власть поворачивается лицом к весьма недовольному ею обществу и что мы на пороге весьма значимых новаций. Однако следует ли сопровождать новации репрессивными акциями? Правилен ли, разумен ли такой образ действий, весьма напоминающий именно традиционное лавирование? Давайте разбираться.
Главный упрек в адрес митингующей оппозиции, которой недавно вообще почти не было заметно (диссиденты советского времени не в счет), сводится к отсутствию стратегии. И действительно, лозунги типа «Путин, уйди!» или митинговые шумные полуречевки типа «Мы здесь власть!» к ней отношения не имеют. А она нужна, без нее энергия оппозиции уходит в поднимаемый ею шум. Это не значит, что шум ничего не стоит; свое дело в условиях настойчивости разгоняемых митингов и возрастающей активности групп недовольных он делает и будет делать. Более того, люди привыкают, что протестовать можно и нужно, хотя и подставляться власти, склонной к жесткой репрессии, не стоит. Но все же должна быть оформленная цель, ясны всем средства ее достижения, обусловлены этапы продвижения к цели. Здесь, однако, и начинаются проблемы.
Первая и основная – определить общие понятные цели. Для раннего этапа протестного движения, когда оппозиция сплочена воедино и в этом единстве ее сила, годились сомнения в легитимности власти. Но произвол счетных комиссий, фальсифицировавших итоги выборов, который умело прикрывался лукавыми уловками зависимых от власти судов, доказал, что сомнения повисают в воздухе. Оппозиция ничего поделать не могла. Приходилось также учитывать, что за пределами наиболее продвинутого в смысле гражданской зрелости образованного электората больших городов власть легитимно получала голоса, так что в целом по стране она, безусловно, лидировала. И потому объявить ее нелегитимной непросто.
Этот пункт – сомнение и стремление избавиться от нелегитимной власти – главное, что сплачивает оппозицию. Когда он исчезнет (а он исчезает), вскоре не станет серьезных оснований для ее единства. Потому-то оппозиция и зримо теряется в оформлении целей и пути. Новый этап организованного ее существования потребует четкой стратегии, что объективно неизбежно приведет к расколу. Большинство активистов этого не сознает, они не согласятся с рассуждениями такого рода. Но стратегия у разных партий с разными конечными целями не может быть одинаковой, она должна быть и непременно будет разной. В чем разница и от чего она зависит – вот вопрос.
Анализ сложившейся ситуации приводит к выводу, что принцип сводной оппозиции, сделав важное дело, вынудит складывающееся гражданское общество переформироваться. Отряды оппозиции, сохраняя контакт друг с другом, не смогут не осознать, что у каждого своя цель и свой путь. В этом выгодном для нее направлении подталкивает оппозицию и власть, щедро разрешившая всем создавать свои партии. Но слабость оппозиции при ловком запрете на коалиции очевидна. Это предусмотрел лишь Михаил Прохоров в своем варианте партии. Думаю, всем либерально-демократическим партиям Центра стоит сделать примерно так же: только 500 членов для регистрации, остальные пусть остаются в свободном плавании для создания в любой момент нужных коалиций. Ведь без коалиций, ясное дело, ничего не добиться.
Стратегия власти и радикалов
До того, как говорить о стратегии, обращу внимание на то, что власть, если воспринимать ее в целом, близка к склонной к экстриму радикальной оппозиции. Казалось бы, странно, особенно в свете обысков и преследований именно экстремистов – во всяком случае, их прежде всего. Ведь внутренне наиболее враждебны власти, ориентирующейся на капиталистический рынок и опирающейся на богатых предпринимателей, должны быть скорбящие о коммунистическом прошлом или националистически настроенные. У них масса сторонников среди ностальгирующих по поводу утраты имперской мощи или привычного для многих общинно-деревенского равенства и элементарной справедливости. Но на деле все сложнее. Власть генетически тоже связана с прошлым. Как и община, она не чужда генеральному принципу бескомпромиссного членения всех на своих и чужих. Это норма, восходящая к древности и строго охранявшая свое, обычное и привычное, от чужого, необычно-непривычного и потому неприемлемого, важна для власти. Для власти чужое таит опасность крушения комфортного своего.
Когда нечто чуть другое превращается во что-то всерьез твоему уюту грозящее, отношение к этому другому становится сперва тихой и неафишируемой, но со временем более явной и неприкрытой, затем и пылающей нестерпимым огнем ненавистью. Для русской общины ненависть по отношению к Западу, несущему неприемлемые, потому и страшные для нее перемены, стала знаковой много столетий назад. С той далекой поры она не утихала, легко перекидываясь на отчуждавших себя от общины вроде бы своих, но не вполне своих, а то и вовсе не своих дворян-помещиков, потом чиновников, затем образованных по западному стандарту городских интеллигентов. В период реформ, в 60-х годах XIX века, эти интеллигенты задумали было идти «в народ», чтобы избавить его от крепостного социопсихологического примитива. И потерпели крах, а ненависть основной массы населения страны (в начале ХХ века – 80–85%) к Западу и к несущей его идеи и идеалы образованной части страны была очень умело использована большевиками: они натравили крестьян на социальные верхи, что помогло им победить.
О том, что затем сделали они с крестьянами, и говорить не стоит. Но важно заметить, что те из общинников, кто уцелел и переместился в города и поселки, принципиально не изменились. Люди надолго остались полны ненависти ко всему чужому, не похожему на них, к причастной к Западу образованной городской интеллигенции. Власть при вожде, уничтожившем образованно-идейных «комиссаров в пыльных шлемах», вышла из той самой изуродованной общности, больше ей неоткуда было взяться. И отношение к образованным, что вождь хорошо знал, у нее оставалось таким же. Увы, социопсихологические стереотипы не меняются легко, тем более если не меняется само общество, остающееся репрессивным, базирующимся на искусственно подогреваемой ненависти ко всем не таким, как оно само. Потому по накалу страстей и методам проявления активности власть сегодня так похожа на экстрим крайней левой или правой оппозиции. Левые навечно отравлены идеями коммунизма, правые – национализма. Те и другие, от верных поклонников вождя до охотнорядских «хоругвеносцев», а то и зауральских «пролетариев», недовольны умалением роли своих по сравнению с чужими. (Речь здесь идет не о наличии или отсутствии гражданства РФ; имеются в виду лозунги типа «Россия для русских!»)
И вот теперь о стратегии. Как легко понять, она близка у власти к той, что характерна и для основной массы населения, и для радикальных крыльев оппозиции. Они едины во всем том, что вызывает неприязнь и ненависть к чужому и ко всему связанному с ним, а наиболее страшное чужое, как известно, идет с Запада с его буржуазно-демократическим либеральным капитализмом. Разница лишь в том, что у возбуждаемой левыми и правыми невежественной массы такое восприятие искреннее, она готова всегда быть среди своих, а вот власть, причастная к либерально-буржуазному миру, играет на этом чувстве, строит на нем политику. В итоге нетерпимость и ненависть составляют основу стратегии и у власти, и у экстремальной оппозиции, и у разъяренной массы не слишком образованных недовольных. И этот объяснимый и далеко не случайный парадокс стоит принять во внимание, так как он объясняет суть стратегии, присущей этим социальным группам: она в ставке на конфронтацию и конфликт.
Масса зараженных экстримом и откровенные экстремисты едины в ненависти; отсюда радикальные основы их стратегии. Но власть такова же, хотя с ней дело обстоит сложнее. Часть ее, силовики, с теми, кто ненавидит; со времен большевиков и вождя ненависть и склонность к палачеству и садизму – их хлеб. Другая, более образованная, связанная с бизнесом и с внешним миром, – иная, ей разжигать ненависть ни к чему. Есть и промежуточные слои (в том числе из все той же образованной городской интеллигенции), те, кто удовлетворен положением дел и не жаждет, даже боится перемен, отчего готов поддерживать власть. Эти различия важно принимать во внимание, они в кризисный момент могут оказаться решающими. Есть и ни на что всерьез не реагирующее болото (так именовали во Франции тех депутатов революционного Конвента, кто не был ни с якобинцами, ни с жирондистами). Поэтому за всю умеренную часть причастных к власти, да и за отнюдь не мертвое болото очень даже стоит бороться; им конфликт и мятеж тоже ни к чему, а от их позиции может многое зависеть.
Стратегия вменяемых
Стратегия умеренной оппозиции не заражена ненавистью. Ее цель – перемены в демократическом направлении. Мозговые центры (либералы, консерваторы, социал-демократы, христианские демократы, экологи и т.п.) еще не слишком четко определились, но в любом случае у них есть все резоны активно поддерживать сотрудничество с той частью власти, что ориентирована на буржуазный рынок и либеральную демократию. Следует ориентироваться на то, что образованный средний класс понимает смысл либеральной демократии и что в конечном счете многие из тех, кто во власти и около нее, кто ее поддерживает, может, не противодействуя ей активно, влиять на нее, чтобы спасти страну. Отсюда вывод: стратегия, направленная против конфронтации и конфликта и на борьбу за максимально возможную часть соотечественников (в том числе как-то причастных к власти), единственно разумна.
Можно надеяться, что продуманные коалиции новых, близких друг к другу партий сумеют сплотиться в борьбе за эту самую либеральную демократию, за гражданское общество с правами и свободами и безо всяких репрессий и ограничений в важных институтах (электоральные процедуры, независимый суд, единый для всех закон и т.п.). Их требования пусть не сразу, но получат поддержку в стране. В этом случае цели коалиций, олицетворяющих формирующийся средний класс образованных граждан, будут спокойнее восприниматься, а то и поддерживаться населением. Население наше – немалая проблема. С ним еще долго будет совсем не просто. Но важно, что гражданам нетерпимость и ненависть несвойственны по определению. И хотя класс этот пока численно невелик, влияние его на электорат может расти, особенно в момент кризиса, когда все общество будет объективно нуждаться в его умных головах. Итак, стратегическая цель – либерально-демократическое общество граждан. Средства достижения ее – договор и компромисс.
Констатация этого не означает, что в поиске консенсуса оппозиция будет уступать силовому нажиму власти. Напротив, власть не сможет не ощущать: ситуация пока, несмотря ни на что, развивается против нее. Потому она будет уступать. Ее следует вынуждать делать это. В постоянном давлении на власть – действенность нашей стратегии. В современном мире, где шаги истории очень резко ускорились, следует учитывать невозможные в недавнем еще прошлом, незаметные и сейчас, но вероятные вскоре темпы перемен. И они не будут в пользу власти. Основной смысл действий, отвечающих стратегическим целям, в том, чтобы, умеренно и целенаправленно сотрудничая с властью, заставлять ее не противостоять вменяемой оппозиции, но идти навстречу ей.
Конкретные шаги в каждый данный момент будут разными и легко изменяющимися. Главной останется стратегия. Разумеется, многое будет зависеть от обстановки, от соотношения сил и в обществе, и в правящей элите.
Какова альтернатива?
Предположим, что власть и тяготеющая к ней часть элиты не сдвинутся в сторону интеллектуальной вменяемой и довольно влиятельной оппозиции образованных и осознающих свои интересы граждан. Что тогда? Ведь коль скоро другого выхода не будет, а ситуация начнет обостряться, молодые и наиболее активные недовольные – а они обычно склонны к экстремизму – могут перейти к серьезным нелегальным акциям. Это будет означать, что тех, кто готов и стремится к обострению, власть толкает на конфликт. Опубликованный недавно очередной доклад Центра стратегических разработок (Михаила Дмитриева) сурово предупреждает: дело может идти именно к этому, к форс-мажору.
Что это такое? То, что невозможно предвидеть, предсказать, изменить; нечто неодолимое, не зависящее от желания и усилий противоборствующих сторон. Словом, когда и если стороны не захотят или не смогут договориться, форс-мажор станет реальностью. В нашем случае это значит, что страну – а приходится иметь в виду не только активистов-энтузиастов, включая многочисленный отряд маргиналов-экстремистов, но и огромную косную массу, толпу, чьи инстинкты сразу же начнут сказываться, – осознанно провоцируют на мятежное протестное движение. Вряд ли власть этого не понимает. Правда, июнь 2012-го свидетельствует о том, что ее понимание пока не адекватно реалиям. Она явно переоценивает свои возможности, когда делает понемногу возрастающую ставку на запугивание оппозиции. Конечно, ничто не мешает власти идти на риск, считая, что она либо силой удержится, либо избежит расплаты. Однако стоит предупредить, что население наше не привыкло к спокойному решению проблем. И потому этот расчет едва ли оправдается.
Словом, все может оказаться гораздо сложнее, чем представляется. И если власть доведет до форс-мажора – достанется всем, а конец скорее всего будет последней трагедией для страны. Потому не в интересах власти доводить страну до форс-мажора. Но этого не скажешь об экстремистах, шансы которых в таком случае возрастут, хотя конец может стать летальным для всех. Власть обязана это учитывать. Накал не в ее интересах. Деваться ей в случае чего будет некуда.
Представим теперь, что до форс-мажора дело не дойдет и ситуация в соответствии с надеждами власти останется примерно такой же, как сегодня. Что тогда? Очень может быть, все будет скверно.
Почему? На планете седьмой миллиард населения, в основном из обойденных судьбой бедных и отсталых, пополнил прежние шесть всего за каких-нибудь 12–13 лет, с 1999-го. Это резерв экстремистов: в мире с каждым годом ощущается все более резкий крен, причем не столько влево (хотя туда тоже), сколько в сторону суперрадикального экстремизма. И понятно отчего. Ведь параллельно со все новыми миллиардами отсталого Востока население Запада, вследствие недостаточной рождаемости среди европеоидной его части, быстро уменьшается. В итоге неудержимо растущая масса обездоленных в силу необходимости – жить им нужно, сами содержать себя многие не в состоянии – окажется вынуждена год за годом усиливать давление на передовые страны. Понятно, что и России – не слишком, увы, передовой, но с преобладающим европеоидным населением – не миновать того же. Трудно предрекать, к чему это приведет. Но при отсутствии у нас внутреннего консенсуса и тесной связи с миром развитого Запада, а также при наличии мощной оппозиции из экстремистов, реальных и потенциальных, хорошего ожидать не приходится. И это вполне предсказуемая реальность, это наша перспектива упустить свой шанс.
Что может помочь не упустить его? Отказ от недоверия и ненависти ко всему чужому, к тому другому, что могло бы сделать Россию лучше. По сути дела, это инверсия, резкий инвертивный поворот, что социопсихологически не чуждо ментальному русскому стереотипу (в 1598 году всем миром умоляли Годунова стать царем, а в 1605-м довели его до смерти и убили его семью; в 1991 году орали: «Ельцин спасет Россию!», а чуть позже были готовы растерзать реформаторов). Конечно, разумной инверсии нужно помогать, создавая ситуацию, благоприятную для перемен в должном направлении. Дело трудное, без усилий, а то и без принуждения не обойтись. Но если вменяемая оппозиция вкупе с частью тех, кто поддерживает власть, осознают, что провоцируемый мятеж экстремизма способны приостановить только взаимные уступки, на которые власть не хочет идти, – ситуация сможет измениться.
Шанс вполне может быть не упущен. Мы живем не в норме, почти весь ХХ век строили коммунизм, пролив ради этого реки крови. В стране царят невежество и ненависть. Окунитесь в социальные сети – и вы почувствуете это. Комментарии дышат ненавистью, пишут их молодые. Так вот, пока страна не заставит власть покончить с ненавистью и насилием, пока власть, не останавливаясь перед принуждением, не свершит идейно-телевизионный инвертивный поворот в сторону Запада, параллельно установив в России небывалую прежде среднеевропейскую норму (речь не об уровне, а о норме жизни), ничто всерьез не изменится. Мы не уйдем от нависающей катастрофы, для России скорее всего последней. И власть, и ее политтехнологи не могут этого не понимать. Им следует действовать соответствующим образом хотя бы ради самосохранения.
Шанс России – в ориентации на нерушимые и уважающие свободного человека общепринятые нормативные правила общежития и поведения. Раньше для этого существовала религия. В обществе, где ее многие давно уже не уважают (и вполне заслуженно), нужен эквивалент. Коммунизм им не стал и не станет. Но чувство достоинства, уважение к себе и к людям, все то, что с античности создавалось и досталось буржуазно-демократическому Западу (права и свободы, независимый суд, равенство перед законом, строгая и открытая электоральная процедура и многое другое), должны выйти вперед и стать общим достоянием. Необходимо сознавать стратегическую цель и вести дело к ней. В этом суть и смысл стратегии тех, кто ныне противостоит власти и выступает против очень близкого и родственного ей экстремизма.
Дарья Гармоненко 
