Антон Олейник
Сегодня студенты – завтра управленческая элита. Надо примерить европейский фасон.
Фото PhotoXPress.ru
Российские массовые протесты прошли несколько стадий. На первой, виртуальной с помощью социальных сетей и интернетовских сообществ были установлены контакты и намечены контуры общих интересов. На второй, карнавальной виртуальное сообщество стало постепенно превращаться в реальное, а аватары – в человеческие лица. Для сохранения позитивной динамики протестов теперь должен произойти переход к следующему этапу, который условно можно назвать стадией практических дел.
Опыт аналогичных протестов в других постсоветских странах (Грузии, Украине, Киргизии, Молдове) и новейшая российская история конца 80-х – начала 90-х годов прошлого века убеждают, что весь «пар» может попросту «уйти в свисток». Мобилизация чаще всего заканчивается ротацией групп («команд») во властвующей элите, при этом не затрагивая основ существующей модели власти. Вне зависимости от получающих власть персоналий после окончания эйфории неизменно оказывается, что король все равно остается голым.
Можно ли превратить массовые протесты в орудие изменения характера власти, а не олицетворяющих ее персоналий и «команд»? Ответ на этот ключевой вопрос как раз и зависит от способности участников протестов переориентироваться на достижение конкретных результатов в реформировании системы власти. Одним из таких результатов является выращивание политиков, которые смогли бы выйти за рамки господствующей модели – той, для которой характерно отчуждение власти от основной массы населения.
Проблема в том, что в России одна и та же модель власти превалирует на всех уровнях социальной организации: в политике, внутри организаций (политических партий, фирм, университетов) и даже на микроуровне (в семье). Если присмотреться, то аналоги президента или премьера, вызывающих отторжение у митингующих, можно найти буквально повсюду – в лице авторитарного руководителя фирмы и университета или семейного деспота на худой конец. Откуда же взяться политическим лидерам, которые бы относились к власти не как к ресурсу для ее же укрепления, а как к средству для достижения общего блага?
Импортировать политиков
Первый лежащий на поверхности ответ: если существующая система исключает появление альтернативных моделей власти, то их следует привнести извне. Собственно, попытками привнесения институтов демократии и рынка российские реформаторы и занимались на протяжении 90-х годов прошлого столетия. Сейчас, на волне митинговой активности, этот вариант вновь может показаться привлекательным: почему бы не подумать о соотечественниках, вторичная социализация которых состоялась в странах развитой демократии? Именно среди этой категории людей рекрутировали первых лиц своих государств граждане Литвы, Латвии и Эстонии.
Институциональная экономика, одно из наиболее популярных на сегодняшний день направлений экономической науки в постсоветских странах, специально изучает условия успешной адаптации «трансплантов», то есть перенесенных из других стран институтов и носителей заложенных в них норм. Вывод достаточно неутешителен для России: чтобы «трансплант» прижился, он должен обладать избирательным сродством с хотя бы некоторыми «местными» институтами. А скрестить бульдога с носорогом, то есть демократическую модель власти и преобладающую в России модель, вряд ли получится. Прежде нужно создать очаги демократии внутри страны, а уже потом привносить что-то совместимое с ними из-за рубежа.
Демократия в отдельно взятых муниципалитетах
Отсюда желательность создания очага альтернативной модели власти на локальном уровне. После прохождения школы муниципальной демократии политические лидеры будут значительно лучше подготовлены к изменению правил игры в масштабе всего государства. «История успеха» демократии в Норвегии (эта страна регулярно получает высшие баллы и по качеству жизни, и по транспарентности правительства) во многом объясняется приобретением большинством политиков этой страны опыта демократического управления на муниципальном и региональном уровнях до получения ими постов в центральном правительстве (Eckstein H., Division and Cohesion in Democracy: A Study of Norway. Princeton, NJ, 1966).
Речь идет об участии митингующих и их лидеров в выборах депутатов муниципальных органов власти и их демократизации «изнутри». В рамках существующей вертикали власти полностью подчинить муниципалитеты бюрократическому контролю не удалось. Да и представители центральной власти в качестве одного из возможных компромиссов с протестующими говорят о своей готовности допустить больше демократии на локальном уровне – в частности, благодаря участию партий, которые пока еще не зарегистрированы, в муниципальных выборах.
Если митингующие обратят внимание на местные органы власти, то получат еще одно замечательное преимущество. Нацеленность – хотя бы на этом уровне – на соблюдение демократических процедур позволит сохранить единство чрезвычайно разнородных участников протестов. Пока и коммунистов, и либералов, и националистов объединяет общая ненависть к «ним», то есть к конкретным персоналиям, олицетворяющим власть на центральном уровне. Сосредоточенность не на конкретной идеологии, а на демократической процедуре (именно при этом условии и коммунисты, и либералы, и националисты сохраняют шансы заявить громче о своих идеях, проводя своих депутатов) позволит избежать фрагментации, а значит, и ослабления протестного потенциала в ближайшем будущем.
Высшая школа демократии
Еще один очаг альтернативной модели власти может быть создан в университетах, точнее, в тех из них, которые готовят завтрашнюю элиту: МГУ, МГИМО, СпбГУ, НИУ – ВШЭ. Логика та же, что и в случае муниципалитетов: превратить университет из компании по инвестициям в человеческий капитал в генератор капитала социального и «демократического».
На сегодня в управлении российскими университетами воспроизводятся все «прелести», против которых протестуют участники митингов: непрозрачность принятия решений, коррупция сверху (распил бюджетных средств) и снизу (взятки за поступление и сдачу экзаменов), манипулирование общественным мнением и многое другое. Отсюда, к слову, периодические студенческие протесты против произвола ректоров и их фактического превращения в «хозяев» университетов.
Демократизация университетской жизни поможет членам завтрашней элиты научиться жить по-другому, не покидая страны. При этом выборы профессоров, как в период «культурной революции» в Китае, вовсе не обязательны. Значительно важнее создание независимых от администрации структур студенческого самоуправления, появление опять-таки независимых профсоюзов – как студенческих, так и преподавательских (пока же университетские профсоюзы либо распределяют путевки, как в случае МГУ, либо вообще отсутствуют, как в случае НИУ – ВШЭ), лоббирование института теньюр, или юридически защищенных долгосрочных контрактов, для преподавателей (свобода студента немыслима без свободы преподавателя) и ряд других «малых», но вполне конкретных шагов.
Переход манифестантов к реализации практических дел, пусть даже малых и локальных, сегодня представляется главным условием достижения ими своей глобальной цели – смены не конкретных наделенных властью лиц и их «одежд» (точнее, отсутствия последних), а изменения самих принципов получения власти и последующей реализации властных полномочий. Без создания множества локальных «фабрик», или «инкубаторов», для выращивания новых властных отношений не достичь успеха в деле большом, а именно в избавлении от власти прежнего типа и в Кремле, и в политических партиях, и в университете.
