Сергей Цирель
Чем больше отношение долга страны к ВВП, тем ниже ее конкурентоспособность.
Вопрос «Путин или Медведев?» ушел в прошлое. И модернизация официально продолжается, так что модернизаторы могут спать спокойно и видеть сны о модернизированной России. Будущий/прошлый президент сформулировал некоторые пункты своей экономической программы. Предполагается рост экономики на 6–7%, в основном за счет роста государственных расходов. В первую очередь на перевооружение армии, денежное довольствие и жилье военнослужащих, строительство дорог, увеличение заработной платы бюджетников, жилищное строительство и т.д. Не обойдена в этих планах и модернизация – намечено кардинально обновить или заново создать не менее 25 млн. рабочих мест.
Первой жертвой стимулирования экономики пал вечный министр финансов Алексей Кудрин, 12 лет зорко стоявший на страже государственной кубышки. Не падет ли второй жертвой финансовая система России, надорвавшись под тяжким грузом резко возросших расходов?
Как ни странно это звучит для многих либералов и сторонников минимизации вмешательства государства в экономику, мой ответ на данный вопрос – отрицательный. Если цены на нефть не опустятся ниже 90–100 долл. за баррель, российские финансы выдержат и этот шквал трат, неполный перечень которых был представлен выше. Дело в том, что усилиями того же Кудрина (а поначалу также нынешних оппозиционеров Илларионова и Касьянова) на фоне мирового долгового кризиса Россия имеет удивительно маленький государственный долг. Он составляет 13% ВВП против 100% у США и 200% у Японии. Суммарный долг России, включающий все виды частных и государственных заимствований, – примерно 60% против 200% у США и 300% у злополучной Греции. На прилагаемом к этой статье графике, представленном в отчете Всемирного экономического форума 2010 года, сравнивается суммарный уровень задолженности (в процентах) с конкурентоспособностью страны. Легко видеть, что задолженность России много ниже, чем у стран равной конкурентоспособности. Если к большим золотовалютным запасам и возможностям для России брать деньги в долг и печатать новые рубли прибавить еще большие перспективы доходов от приватизации (до 500–600 млрд. долл.), то видно, что Россия в силах выдержать и не такие аппетиты радетелей за народное счастье.
И все было бы хорошо, если бы не одно «но»: эти расчеты действительны лишь при высоких ценах на нефть. Когда цены падают, то бюджет превращается в дефицитный и весьма дефицитный, кубышка быстро пустеет, иностранные инвестиции уходят, возможности брать в долг сокращаются – в общем, происходит то, что мы уже видели два-три года назад. Но даже если нефтяные цены удержатся в желаемом диапазоне, то после всех этих трат наша ситуация с задолженностью станет много хуже, чем в настоящее время. Будет ли скомпенсирован ростом ВВП и конкурентоспособности существенно возросший долг?
А вот в это, к сожалению, поверить трудно. Самую большую часть планируемых расходов составляют военные расходы. Но при существующей российской военной доктрине, в которой военные угрозы начинаются с традиционных советских мантр об агрессивном блоке НАТО и заканчиваются международным (вероятно, исламским?) терроризмом, нельзя понять, какое оружие нам нужно. Стратегию «обороны по всем азимутам» могла декларировать Франция в 60-е годы (которую от советской угрозы прикрывали США, а больше ничего не угрожало), но вряд ли она подходит для России, граничащей со все усиливающимся Китаем, подвергающейся атакам террористов и не могущей расстаться с излюбленной мыслью о коварных планах Североатлантического блока. Если вдуматься в эту проблему, то нетрудно понять, что истерики о НАТО подрывают наши шансы создать вооружения против других, более реальных угроз.
В самом деле, уже СССР в 80-е годы существенно отставал от западных стран в области электроники, столь необходимой для создания современного высокоточного оружия. С тех пор наше отставание многократно увеличилось, а рассчитывать на поставку процессоров и прочих микросхем от объявленного нами потенциального врага, естественно, невозможно. Например, наш ГЛОНАСС, так еще и не заработавший через 18 лет после создания системы GPS и превращения ее в мировой стандарт, вряд ли в обозримое время сможет догнать GPS по точности и надежности.
И уж совсем бесполезно надеяться на то, что разработки для военной промышленности можно будет использовать в мирных целях. Во времена перестройки, когда наше техническое отставание было много меньше, успехи конверсии были мизерны. Скорее всего та часть из 20 трлн. руб., отпущенных на перевооружение, которую не разворуют, а используют по назначению, потом пойдет на следующую программу перевооружения, если к тому времени деньги не закончатся, а более разумные способы их расходования так и не появятся.
Трудно ожидать успехов от тех обломков провозглашенной уходящим президентом модернизации, которые сможет сохранить будущий премьер-министр. И без того медведевская модернизация была скорее игрой в модернизацию, потешной, нелепой и на удивление не прилаженной к российским реалиям, но многие в нее поверили и на полном серьезе пришли к выводу о том, что настало время сотрудничества с властью, «вступления в КПСС с целью изменить ее изнутри». В тех старых медведевских и инсоровских планах модернизации страшно не хватало понимания роли России в мировом разделении труда; сейчас, вероятно, его станет несколько больше.
Но исчезает другой важнейший аспект. Едва ли не все планы модернизации начинались с модернизации институтов, с обновления правил игры. Тогда были какие-то слабые надежды на это, сейчас надеяться было бы странно и смешно. Сам двукратный обмен должностями между членами тандема уже является издевательством над самыми уважаемыми постами в стране. Не меньшими издевательствами над идеей парламентаризма являются наша Государственная Дума, в которой нет места политическим дискуссиям, и заведомо фальшивые выборы, насквозь пронизанные обманом и административным нажимом. Недалеко от нижней палаты ушла и верхняя, в которой Валентине Матвиенко в благодарность за утрату популярности в Петербурге подарен пост спикера. Особый вред для важнейшего неформального института, на который опираются деловые отношения, – репутации, представляет правящая партия, которую почти официально с легкой руки Алексея Навального называют «партией жуликов и воров». В каком-то смысле членство в этой партии еще более постыдно, чем членство в КПСС, – в советское время отсутствие партбилета перекрывало путь к любым значимым постам, ныне членство в ЕР – это просто попытка пробиться наверх в обход нормальной конкуренции.
В условиях, когда институты не создаются, а разрушаются, трудно надеяться на успехи вполне полезных затей вроде жилищного и дорожного строительства. Царящие там коррупция и халтура скорее всего не уменьшатся, а расцветут еще более пышным цветом.
И тем не менее, несмотря на всю бесплодность заявленной программы, я не думаю, что она приведет Россию к краху. Во-первых, обычно чем менее стабильна ситуация в мире, тем выше цены на нефть и газ, основу нашего благополучия. Во-вторых, на слова: «Как у нас плохо!» – можно резонно ответить: «А где сейчас хорошо?» И США, и ЕС никак не могут выпутаться из своих финансовых и экономических проблем. С экономическими проблемами тесно связаны другие более долгосрочные социально-политические и моральные проблемы: деградация системы социальных гарантий в Европе, фактический крах мультикультурализма, растущие националистические настроения, огромное имущественное расслоение в США, падение деловой морали во всем мире. Ближний Восток трясет от арабской весны, удивительным образом повторяющей европейскую «весну народов» 1848 года. Даже быстрорастущий Китай не является райским уголком стабильности, а опутан множеством проблем – экономических, демографических, социальных, политических, которые грозят подорвать экономический рост и саму социально-политическую систему.
Однако, если не случится большой беды, то период кризисов и нестабильности через какой-то неведомый срок закончится. Естественно, мир выйдет из кризиса иным. Я не знаю, что именно и как изменится, но измениться должно обязательно; собственно, в этом и состоит роль кризисов. И к новому миру, каким бы он ни стал, Россия никак не готова.
Дабы не быть совсем голословным, приведу один, на мой взгляд, достаточно правдоподобный сценарий. В 80-е годы прошлого века во всех развитых странах очень любили строить планы автоматизации и роботизации промышленного производства. Старшее поколение хорошо помнит бесконечные заклинания про АСУ в СССР, но еще больше, чем в СССР, программы роботизации почитались в Японии, японцы показывали уже созданных роботов и обещали в ближайшее время создать еще более умных и умелых. В общем и целом все эти планы и программы с треском провалились и технически, и экономически. Роботизации производства не случилось, а вместо этого промышленные предприятия, автоматизированные и не очень, поехали в Китай и другие развивающиеся страны с дешевой и дисциплинированной рабочей силой.
Однако время шло, работы по совершенствованию компьютеров, манипуляторов, роботов продолжались, и сейчас уже достигнуты вполне реальные успехи в робототехнике. Вряд ли можно отличить полностью автоматизированное роботизированное производство от полуавтоматизированного по техническим признакам. Но по экономическому признаку это сделать несложно – для прибыльности роботизированного производства дешевизна рабочей силы играет много меньшую роль, чем ее качество. И тогда, когда настанет время роботизированной промышленности (вполне вероятно, что ждать осталось не более 5–10 лет), экологически чистые производства поедут назад, домой – в Японию, США, Западную Европу┘ Достаточно очевидно, что такая миграция промышленности вызовет множество социально-политических изменений в мире, прежде всего подъем Запада и спад в новых индустриальных странах. Еще проще представить себе, в какой степени Россия, ждущая со дня на день краха США и всего западного мира, готова к такому развитию событий.
Впрочем, и противоположный вариант – продолжение стагнации западных стран при бурном развитии Китая, Индии и других азиатских, латиноамериканских и даже африканских тигров – вряд ли будет более желательным для нас, несмотря на все проклятия в адрес США, все заигрывания с сотоварищами по БРИКС и другими незападными странами. Окажется, что многополярный мир – это лишь фигура речи, причем в основном для внутрироссийского потребления, а реальная участь сырьевого придатка Китая и Индии тягостна и неприглядна. Много тягостнее, чем роль такого же придатка мирной политкорректной Европы.
Поэтому, как бы ни закончился период кризисов и перемен в мире, к каким бы политическим, экономическим, социальным, технологическим трансформациям он ни привел, все равно посткризисный новый мир окажется весьма неуютным для России, живущей воспоминаниями и попытками реставрации своего былого военно-политического величия на доходы от нефтяной ренты. Это, разумеется, не означает ни краха российской культуры, ни конца российского государства. Хотя шанс на такой исход, к сожалению, немал. Остается верить, что тогда, когда отставание от нового изменившегося мира станет очевидным для сознания и кошелька всех и каждого, не менее очевидной всем станет и необходимость перемен. И тогда, несмотря на отсутствие демографических, технологических и финансовых ресурсов, «Россия вспрянет ото сна»┘
Дарья Гармоненко