Михаил Ремизов Завершая встречу с комитетом своих сторонников, президент Медведев упомянул о том недоверии, с которым столкнется его инициатива по формированию «большого правительства». Само по себе это неплохо. Неплохо, что власть привыкает действовать в атмосфере скепсиса, которая нормальна для демократического общества.
Удивительно другое. Эти скептики не замечают, что создание «большого правительства» идет в русле того, к чему все три с лишним года президентства Медведева его призывали – создать собственную команду, бросить кадровый призыв, опереться на «авангардные» социальные группы. Обновить правительство, наконец.
С чего все начиналось
Идея формирования при органах власти «гражданских жюри» (этот термин появился в американской политологии еще в 1980-е годы) и других механизмов «демократии участия» имеет неплохой опыт апробации. Пожалуй, наиболее внятной формой ее реализации на данный момент являются модели e-government, действующие в США, Канаде, некоторых странах Азии.
Электронная форма предоставления госуслуг и в целом «дигитализация» административных процедур – лишь одна сторона медали. Другая, не менее важная, – реактивация на базе новых коммуникационных технологий элементов «прямой демократии». Тем более, как показывают цифры, степень вовлечения «электронных масс» в повестку госуправления, несомненно, растет. Так, по данным Pew Foundation, еще в середине прошедшего десятилетия более 40 млн. американцев предпочитали знакомиться с политикой федерального правительства, правительств штатов и местных органов власти в интерактивном режиме; а более 20 млн. человек с помощью Интернета в той или иной форме влияли на эту политику (через интернет-голосования по законопроектам, рейтингование должностных лиц, проведение массовых кампаний информационного давления и т.д.).
В нашем случае спрос на электронную демократию вполне очевиден. И, несомненно, здесь сказывается политика президента Медведева, несколько лет упорно и настойчиво прививающего этот не только технологический, но и политический инструмент. И находящий отклик в обществе. Достаточно вспомнить волну интернет-обращений граждан к президенту, кампании общественного давления по самым разным поводам. Большая часть из них связана с попытками принуждения бюрократии к исполнению законов. Собственно, президент, анонсируя «большое правительство», говорил именно об этом: о том, чтобы механизмы общественного влияния и гражданского контроля работали не только в чрезвычайном, но и в нормальном режиме. Чтобы государство само предложило активным слоям общества инструменты обратной связи.
Инфраструктура для этого отчасти уже существует. В рамках программы «Информационное общество» государство осваивает «цифровое качество» межведомственного взаимодействия и взаимодействия ведомств с гражданами. Действует единый портал госуслуг, стала прозрачней система государственных закупок и продаж. Все эти и им подобные инструменты уже могут быть использованы для взаимодействия с государством и контроля над ним. Кстати, созданный по инициативе Путина Народный фронт – движение в том же направлении.
Но потребление гражданами услуг, пусть даже сколь угодно электронное, еще не означает их соучастия в управлении. Для того чтобы идея «большого правительства» в полной мере сработала, в сознании и «верхов», и «низов» должна произойти важная трансформация: переход от восприятия государства как «сервисного центра» к его восприятию как «общего дела».
Технологии обновления
Что может изменить в этом отношении проект «большого правительства»? Какие идеология и технология обновления власти в нем заложены? Попробуем перечислить некоторые из возможностей.
«Расширенное правительство» как единая информационная среда. В данном случае термин «расширенное правительство» понимается в самом что ни на есть традиционном смысле – как совокупность органов власти разного уровня и смежных с ними структур. Сегодня госструктуры «плохо слышат» не только общественность, но и друг друга. На встрече со сторонниками президент упоминал о том, что министры «не отзванивают» губернаторам. Но дело не только в проблемах с телефонной связью, а в искусственной изоляции разных сфер и уровней управления. Так, на официальном уровне было принято немалое количество стратегий разного уровня и охвата, абсолютно не согласованных и подчас заведомо не согласуемых друг с другом. Создание дополнительных механизмов влияния региональных и отраслевых элит на повестку дня исполнительной власти позволит хотя бы отчасти компенсировать этот дефицит координации.
Социальный корпоративизм как инструмент управления. В жанре социального корпоративизма создавался Народный фронт. Логика представительства социальных сред лежит и в основе медведевского Общественного комитета. Но если, как подчеркивает президент, речь идет о создании «большого общественного механизма», а не элитного «дискуссионного клуба», то необходим серьезный, а не только игровой социальный корпоративизм. Серьезный, то есть прежде всего основанный на реальном делегировании части правительственных функций структурам гражданского общества.
Российской исполнительной власти сегодня явно не хватает инструментов управления развитием. Она мыслит в лучшем случае макроэкономическими индикаторами, но не отраслевыми хозяйственными планами. В этом смысле серьезной амбицией для проекта «большого правительства» было бы создание механизмов интерактивного управления, основанных на взаимодействии государства с профессиональными и деловыми ассоциациями. Последние, кстати, выросли за последние годы не только количественно, но и качественно, что делает эту задачу решаемой.
«Большое правительство» как кадровый проект. Медведев обещает не только радикальное обновление исполнительной власти, но и намечает новые подходы к кадровой политике. Впервые за долгое время возникает шанс на формирование исполнительной власти на основании широкого кадрового призыва, ориентированного не только на старых соратников, но на лидеров социальных сред, за которыми стоят те или иные истории успеха.
Подвижность системы госуправления. Ротация кадров в исполнительной власти может и должна стать более открытой и интенсивной – за счет вовлечения региональных элит, большей публичности в работе министерств и лично министров, новых механизмов общественного контроля и оценки принимаемых решений, общественного и/или партийного рейтингования должностных лиц.
«Большое правительство» как социальная сеть. «Большое правительство» вовлекает в свою деятельность сразу несколько сообществ. Для региональных управленцев возникает возможность большего включения в процессы, возможность повысить эффективность влияния на решения. Для экспертов и специалистов – экспертное и коммуникативное сопровождение деятельности кабинета. В перспективе будет действовать механизм «рейтингования» экспертных сообществ и расширится политика вовлечения в работу «большого правительства» новых сообществ.
«Единая Россия» как социальная база. Партия имеет достаточно разветвленную социальную базу, чтобы быть институциональным посредником между исполнительной властью и социальными средами. Но для этого качество законодательной деятельности главной парламентской партии должно оцениваться не по скорости принятия спущенных сверху законопроектов, а по качеству их социальной апробации, по способности учитывать и согласовывать множественные социальные интересы. Законодательный процесс – это перманентный общественный договор, бремя перезаключения которого лежит на партии парламентского большинства. В случае начального этапа деятельности «большого правительства» у партии появляется реальная возможность выйти из образа «согласовательного органа» и напрямую влиять на разработку концепций развития.
Править вместе!
Проект «большого правительства» вполне состоится лишь в том случае, если активные слои общества увидят в нем не только форму диалога с властью или игры во власть, а один из способов осуществления особого рода власти. Для этого предстоит ощутимо повысить сам статус консультативных механизмов в системе принятия решений. В том числе тех механизмов, которые уже существуют. (Видимо, поэтому Медведев заявил, что Общественный комитет будет действовать и после выборов, став консультационным органом при правительстве.)
Так, с некоторых пор у нас проводятся кампании общественного обсуждения ключевых законопроектов («О полиции», «Об охране здоровья граждан», «Об образовании» и т.д.). Нельзя сказать, что «гражданское общество» (и прежде всего те самые профессиональные среды, которые чаще всего спорят с профильными министерствами) проигнорировало эти кампании – «обратных связей» было обнаружено вполне достаточно. Но итоги общественного обсуждения подводили и подводят чиновники и разработчики законопроектов. Неудивительно, что критика, особенно принципиальная, слабо отражается на результате. Действенным механизмом обратной связи подобные кампании станут лишь в том случае, если будут больше похожи не на дискуссии в «гостевых книгах», а на те самые «электронные референдумы», которыми грезят новейшие теоретики прямой демократии. Пусть сегодня их итоги будут необязательными, но как минимум достаточно весомыми для того, чтобы госаппарату было сложно их игнорировать.
Кстати, для этого совсем не обязательно ждать отмашки самого государственного аппарата. Хорошим примером может служить один из первопроходцев американской электронной демократии – бывший советник Билла Клинтона Дик Моррис, создатель проекта Vote.Com, ставшего довольно эффективным механизмом публичного давления на власть по вопросам законодательства. Именно через этот механизм, по словам Морриса, ему удается втянуть в политику те новые группы людей, мнение которых до этого в принципе не учитывалось (а речь идет об опросе более 100 млн. американских граждан).
Думаю, инициатива «большого правительства» создает условия для появления российских проектов такого рода. Они имеют все шансы, став единой социальной сетью и экспертной базой, в результате превратиться в эффективный инструмент обратной связи между правительством и активными социальными группами.
