Георгий Мирский
Считалось, что народ Ливии обожает Каддафи. И вот выплеснулись совсем другие эмоции.
Фото Reuters
Прошло уже несколько месяцев с того дня, когда начались неожиданные события, получившие названия «арабская весна» или «арабская революция». Что изменилось? Пошли разговоры о том, что революция выдохлась. Лондонский «Экономист» писал: «Ощущение фрустрации и неуверенности, кажется, затормозило динамику несущих надежды перемен». Пока что пали только четыре автократических правителя – в Тунисе, Египте, Йемене и Ливии, остальные имеют шанс удержаться. То, что произошло, – не единый поток, не одна модель, а ряд специфических ситуаций.
Но у них есть одно общее: требование свободы.
Конец стабильности
Это не классовая революция, не война бедных против богатых, не межплеменные и межконфессиональные распри (хотя все это в той или иной мере присутствует в калейдоскопе событий с совершенно неясными линиями фронтов). Нет никакого единого идеологического дискурса. Ясно только, что арабы, о которых привыкли думать, что они способны лишь на борьбу с колонизаторами или на военные перевороты, восстания под зеленым знаменем ислама, показали себя в ином, доселе неизвестном качестве. «Надоело! Не верим! Не боимся!» – сказали люди. Назрело желание перемен (что, кстати, отличает арабское общество от большинства российского населения, опасающегося, похоже, любых крутых изменений).
Свержение диктаторских и авторитарных режимов привело, естественно, прежде всего к торжеству свободы слова – так всегда бывает после победы революции. Великое множество газет и журналов, политических партий и ассоциаций (в Египте, например, это «Аль-Васат», социал-демократы, насеристы, Фронт социалистических сил, включающий в себя коммунистов, «Египет – Освобождение», Партия свободных египтян, Прогрессивное юнионистское объединение и т.д.). Для людей, привыкших к монотонной жвачке официальной пропаганды, особенно для молодежи, через Интернет знакомой с обстановкой в демократических странах, возможность свободно критиковать власть, выдвигать какие-то свои идеи, знать, что твой голос слышат, – великое достижение. Пусть пока еще нет никаких серьезных перемен в экономике – есть надежда, есть радостное ощущение, что уж теперь-то не «они» будут, как всегда, вершить все так, как захотят, а мы сами возьмем свою судьбу в собственные руки. Обычная революционная эйфория, которая непременно проходит и сменяется разочарованием? Безусловно. Но сколько поколений проживают всю жизнь, даже не подозревая, что такое возможно, не зная этих быстро преходящих, мимолетных счастливых минут┘
Свобода, всплеск надежд, ощущение того, что вот – дожили, дождались перемен┘ Как хорошо это знакомо нам, пережившим 1989, 1990, 1991 годы! Но мы в отличие от арабов уже с горькой усмешкой вспоминаем, как быстро обнаружила себя и оборотная сторона свободы.
Как сказал однажды чешский президент Вацлав Гавел, «свобода привела к выбросу всех видов зла человеческого, какие только можно себе представить». А ведь он имел в виду страну с давними демократическими традициями – что же говорить об арабском обществе, знавшем лишь гнет турок, затем европейцев, затем собственных диктаторов?
В тех арабских странах, где дело дошло до взрыва, падение сурового брутального режима приводит к эффекту «лопнувшего обруча». Все, что было десятилетиями подморожено, загнано под землю, вырывается наружу – культурные, ментальные и исторические различия, давнишняя взаимная неприязнь, старые счеты и обиды, наступает момент, когда самым различным, внезапно появившимся группам кажется, что все можно наверстать, все ухватить, выйти на авансцену, добиться доминирующей позиции. В вакуум, неизбежно образующийся вследствие краха авторитаризма, который оставил после себя политически выжженную землю (без реальной оппозиции, идейных течений, авторитетных лидеров, властителей дум), врываются все кому не лень, начиная от мыслителей – богословов, фундаменталистов, дождавшихся своего часа, и кончая популистами и демагогами всех мастей, нахрапистыми атаманами и полевыми командирами. Пришла вольница, все ловят рыбку в мутной воде. Это цена свободы. Джинн выпущен из бутылки┘
Уже нет стабильности, нет порядка. Нет былой уверенности в завтрашнем дне – пусть известно, что он будет таким же тусклым и безрадостным, как и сегодняшний, но зато без сюрпризов, без потрясений. Нет потребности в твоей инициативе, в самоорганизации – зато все за тебя вперед рассчитано, размерено, размечено. Ясно, что можно, а чего нельзя, – вот главное. Начальство знает, что нужно. Думай о нем что хочешь – это не тоталитаризм, необязательно «любить Большого Брата», просто голосуй на выборах и не высовывайся. Стабильность, предсказуемость, порядок, дисциплина. Рассказывают, что немало итальянцев спустя много лет после гибели дуче говорили: «А вот при Муссолини поезда ходили по расписанию┘»
И нет сомнения, что после суда над Мубараком, чем бы он ни закончился, многие будут говорить: «Все-таки при старике лучше было, проще, спокойнее».
Действительно, что изменилось в Египте?
Генералы и улица
Там, как и в Тунисе, и Ливии, застрельщиками, авангардом революции выступили вчерашние студенты, учителя, врачи, адвокаты, клерки. Это авангард, тонкая прослойка. У этих людей широкий разброс взглядов, от социалистических до либеральных. Вообще же, по данным опросов, большинство египтян поддерживают идеи демократии, 93% одобрили бы конституцию, гарантирующую свободу слова. Вместе с тем большинство хотело бы, чтобы единственным источником законодательства было исламское право. Почти 80% согласны с тем, что за супружескую измену надо побивать камнями.
Генералы перехватили у инициаторов восстания знамя революции и пока что сохранили прежний авторитарный режим. Военные – доминирующая сила. Армия в Египте – это предприниматель № 1, огромная бизнес-корпорация, контролирующая до 40% экономики – от туризма до производства холодильников. Нынешний глава Военного совета фельдмаршал Мухаммед Хусейн Тантауи – председатель этой корпорации. Конечно, управлять страной военные не смогут: не то воспитание, не та квалификация. (Правда, Магди Хатата, бывший начальник штаба Вооруженных сил, объявил о своем выдвижении в президенты.) Но создать такой режим, при котором сохранились бы их привилегии, – вот к этому они стремятся и весьма жестко обращаются с теми, кто хотел бы радикальной смены системы. За время, прошедшее после падения Мубарака, от 7 до 10 тыс. человек были вызваны в военные трибуналы.
Не подорваны позиции ни нуворишей, ни могущественной, сросшейся с бизнесом коррумпированной бюрократии, численность которой достигла 6 млн. человек. Но что, собственно, могло измениться за такой короткий срок? Неизбежное разочарование может привести к тому, что, на какие бы шаги ни шла власть, все будет казаться недостаточным, мало того – будет выглядеть как предательство революции.
Нельзя исключать, что в конечном счете появится режим более «модерн», более приличный и цивилизованный, чем до нынешней весны, плюралистский и многопартийный, но по существу обеспечивающий сохранение позиций прежних социально-экономических сил.
Наибольший интерес, конечно, вызывает вопрос, сколько голосов получат «Братья-мусульмане».
В течение нескольких последних десятилетий «Братство» зарекомендовало себя в качестве относительно умеренной организации (по исламистским меркам). Это не «Аль-Каида» и не алжирские исламистские головорезы. «Братья» всегда шли на парламентские выборы. Именно за согласие участвовать в демократических процедурах «Братья» были подвергнуты беспощадной критике со стороны Аймана аз-Завахири, ставшего сейчас, после смерти бен Ладена, руководителем «Аль-Каиды».
Можно ли доверять умеренности «Братьев» и полагаться на то, что, получив свои 20–30% голосов на свободных выборах, они станут просто одним из крыльев легитимного политического процесса? Никто не в силах ответить на этот вопрос, тем более что внутри этой герметически закрытой организации могут быть различные мнения и тенденции. Нынешний взрыв в Египте был для «Братьев», видимо, полной неожиданностью; лишь через несколько дней они примкнули к демонстрантам. «Братья-мусульмане» стараются выглядеть умеренными. Они создали партию «Свобода и справедливость».
Если бы «Братья» были знакомы с русской историей, они могли бы извлечь из нее урок: Февральская революция 1917 года была стихийной, после падения монархии все политические силы передрались между собой, и уже через несколько месяцев власть взяла самая дисциплинированная, самая организованная партия с наиболее простыми и заманчивыми лозунгами.
Конечно, «Братьям» не суждено стать египетскими исламистскими большевиками, армия этого не допустит. Но новые власти, независимо от их состава, в любом случае не смогут быстро провести такие реформы, которые позволят справиться с безработицей, уменьшить коррупцию, улучшить положение тех слоев населения, которые живут меньше чем на 2 долл. в день. Уже сейчас темпы роста экономики, превышавшие в прошлом году 5%, упали до 1%, туризм сократился почти на 50%. Жизненный уровень населения, как всегда бывает после революций, падает, растут требования людей, вспыхивают забастовки. Правительство на 30% увеличило социальные субсидии, но все понимают, что предстоят трудные времена и у исламистов появятся неплохие шансы привлечь под свое знамя с лозунгом «Ислам – вот решение!» огромную массу бедноты, для которой свобода слова и демократия – пустой звук и которая уже сегодня искоса смотрит на образованных людей, задававших тон на площади Тахрир.
Нельзя забывать о принципиальном расхождении между идеей светского государства и мусульманскими традициями. И у воинственных исламистов всегда есть возможность играть именно на этом. Когда с тревогой говорят о возможной исламизации Египта, речь идет не о приходе «Братьев-мусульман» к власти. А вот можно ли исключить возможность «ползучей исламизации» в системе образования и в сфере информации? Грань между исламом и исламизмом может оказаться не такой уж четкой; достаточно вспомнить, как диктатору Зия уль-Хаку в Пакистане удалось посеять такие семена исламистского экстремизма, что сейчас они дают поистине ужасающие всходы.
Во всяком случае, оптимисты, надеющиеся на то, что арабская весна станет все же прорывом к демократии, могут сегодня иметь в виду только Египет и Тунис. В других странах, где народ вышел на улицы и бросил вызов давно надоевшим правителям, дела обстоят удручающе.
 Бывшего египетского лидера Мубарака почитали многие. Но это его не спасло. Фото Reuters |
В центре урагана
Это относится прежде всего к Ливии. Против диктатора восстала половина населения. Вот что получается, когда власть настолько изолировала сама себя, настолько оторвалась от общества, что даже не подозревает о его подлинных настроениях. Ведь, наверное, спецслужбы каждое утро клали на стол Каддафи сводку, в которой подтверждалось, что народ его обожает.
Оппозиция, которой, естественно, руководят эмигранты, в основном бывшие соратники Каддафи, состоит из молодых образованных людей, того же типа борцов за свободу, что в Египте и Тунисе, а также из весьма разношерстных представителей средних слоев, не говоря о поднявших голову впервые за 40 лет деятелях суфийского ордена санусситов, традиционно влиятельных в Киренаике и жестоко преследовавшихся полковником. Отношения между всеми этими группами повстанцев довольно сложные, но их объединяло одно – решимость избавиться от режима Каддафи. Не вполне ясной остается позиция племен, играющих в Ливии огромную роль, хотя не оправдались прогнозы тех, кто полагал, что именно племена определят исход войны. Но сбрасывать их со счета нельзя. А они ведут собственную игру. Как гласит арабская пословица, у погонщика верблюда свои планы, а у верблюда – свои.
А ведь есть еще и такая организация, как «Аль-Каида в исламском Магрибе», созданная бен Ладеном и Завахири. Каддафи, возможно, преувеличивал, когда говорил еще в самом начале бурных событий, что за спиной повстанцев стоит «Аль-Каида», но сейчас ее влияние, судя по всему, быстро растет, хотя она не входит в руководство оппозиции. Но было бы неверно полагать, что всякий повстанец, кричащий «Аллах ахбар!», – это салафит, борец за создание исламского государства. Вероятно, в лагере победившей оппозиции на роль духовных вождей выдвинутся уже упоминавшиеся санусситы, и они постараются оттеснить «Аль-Каиду», организацию в основе своей ваххабитскую и в любом случае уязвимую – ведь это пришельцы, чужие. Правда, и санусситы вряд ли могут быть надежными партнерами в коалиции с молодыми демократами, сторонниками светского по преимуществу образа правления.
Как пишет американский журнал «Форин афферс», «в отличие от Туниса и Египта, Ливия не располагает системой политических альянсов, сетью экономических ассоциаций или общенациональными организациями┘». Действительно, изолированная от мира страна с племенной и клановой основой, чуть ли не сразу перешедшая от статуса итальянской колонии к безжалостной диктатуре, замаскированной под «прямое правление народа», не имела ни времени, ни условий для формирования хотя бы «подосновы» гражданского общества. Да и о ливийской нации можно говорить с большой натяжкой. Это было видно, когда многотысячные толпы в Триполи бурно приветствовали «брата и лидера революции», а такие же толпы в Бенгази яростно требовали, чтобы Каддафи убрался вон.
Такая «зацикленность» обеих сторон на вопросе о судьбе одного-единственного человека может создать впечатление, что сейчас, когда режим Каддафи рухнул, лидеры в Триполи и Бенгази обнимутся по-братски («мы все ливийцы»). Но что-то не очень в это верится. Ведь это была настоящая гражданская война, а такие войны не заканчиваются компромиссами. Следует опасаться, во-первых, попыток кровавых расправ с «каддафистами» и, во-вторых, начала борьбы между победителями. Последнего, впрочем, предотвратить не удастся, такова судьба всех революций, можно лишь постараться ввести эту борьбу в цивилизованное, бескровное русло, и здесь многое будет зависеть от внешних сил, от мировой общественности.
Меньшее зло
Многое из элементов ливийской ситуации относится и к Сирии, неожиданно для большинства наблюдателей тоже оказавшейся в центре событий. Удержится ли Башар Асад – по-прежнему неясно, и пока что больше шансов на то, что этот обанкротившийся режим сможет на какое-то время спастись, хотя его репутация в глазах всего мира непоправимо погублена.
Более существенно то, что Запад не начнет войну против сирийского лидера, ливийский вариант не повторится. Во-первых, западная общественность, как бы она ни возмущалась кровавой бойней на улицах сирийских городов, не поддержит операцию против еще одной страны исламского мира – всему есть предел. Ирак, Афганистан, Ливия – все, пора подвести черту. Во-вторых, Лига арабских государств на этот раз ни за что не «даст добро»: ведь Сирия, это «сердце арабского мира», – совсем не то, что Ливия с ее одиозным диктатором, а Совет Безопасности будет парализован вето России и Китая. В-третьих, и в западных странах, и в Израиле понимают, что режим Асада – это еще меньшее зло по сравнению с тем, какое может появиться, если власть партии БААС падет. «Лучше дьявол, которого знаешь, чем дьявол, которого не знаешь». Не придут ли к власти исламисты? В Сирии это возможно: три четверти ее жителей – сунниты, а правят государством алавиты, составляющие 10% населения.
Когда после Второй мировой войны Сирия стала полностью независимой, надо было создавать армию. В офицерские училища пошли сыновья алавитов, маргинальной шиитской секты, стоявшей в самом низу социальной лестницы (сторожа, дворники, домашняя прислуга и т.д.). В начале 60-х годов монополизировавшие офицерский корпус алавиты оттеснили в сторону традиционные суннитские политические силы и под знаменем партии БААС захватили власть. Самый решительный и беспощадный из военных-алавитов, генерал Хафез Асад, стал президентом и диктатором. Его сын Башар – далеко не фашистский тиран типа Саддама Хусейна, но гнев народа обрушился на него, когда в первый раз был открыт огонь по демонстрантам. Перед Башаром встала классическая дилемма диктатуры, под ногами которой начинает гореть земля: либо беспощадно душить и давить, либо пытаться выпустить пар из котла, идти на уступки и обещать реформы. Он пытается сочетать то и другое – без успеха. Возможно, реформировать систему уже поздно; как заметил один из основоположников политологии Алексис де Токвиль, «самый опасный момент для плохого правительства наступает тогда, когда оно встает на путь исправления».
Особенно недовольны правлением алавитов сунниты-исламисты, восстание которых в Хаме отец нынешнего президента подавил почти 30 лет тому назад, расстреляв из пушек около 20 тыс. человек. (Как все-таки изменился дух времени! Тогда в мире никто этого даже не заметил. Сейчас в Хаме убито на порядок меньше людей, и все газеты мира под крупными заголовками об этом сообщают, а президенты и премьеры говорят о «недопустимом кровопролитии».) В случае падения режима возможна не только суннитско-алавитская резня, но и вообще кровавая неразбериха с непременным участием «Братьев-мусульман» и с совершенно непредсказуемым исходом. А ведь Сирия – ключевая страна региона, на ней держится весь баланс сил, она – главный партнер и союзник Ирана в арабском мире, основной покровитель и «Хезболлах», и ХАМАС. Сирийцы мечтают о возвращении оккупированных Израилем Голанских высот – но вот уже более 30 лет на израильско-сирийской границе нет никаких перестрелок. Вот парадокс: и Израиль, и Иран, и западные державы не заинтересованы в крахе власти в Дамаске. А сам сирийский народ? Ближайшие недели дадут ответ на этот вопрос. Но Сирия фактически уже теряет Турцию как союзника (из-за проблемы беженцев), и это только усиливает ее зависимость от Ирана. Соответственно, чтобы не допустить этого, против режима Асада сейчас уже выступает и главный соперник Ирана в регионе – Саудовская Аравия.
* * *
А в итоге – совершится ли хотя бы в Египте и Тунисе прорыв к демократическому плюралистическому обществу (шансов, правда, немного), возобладают ли исламисты (возможно, хотя сомнительно), будет ли там откат к прежней системе в более современной форме (вполне вероятно), воцарятся ли в Сирии, Ливии и Йемене хаос и междоусобицы (почти несомненно)? И в целом – куда двинется эта пассионарная арабская масса? Или все перегорит и кардинальных перемен в мировых делах не будет?
Об этом можно только гадать.
