Павел Астахов: "Выросло поколение, которое вообще не понимает, что такое семья"

Павел Астахов: «У нас 19 федеральных ведомств занимаются проблемами детей. А дитя без глазу».
Фото Вероники Кочетовой

Сколько в России брошенных детей, на какие ухищрения идут директора детдомов, чтобы ситуация в заведении выглядела приличной, почему льготы многодетной семьи не распространяются на усыновленного ребенка – о многих проблемах маленького россиянина в беседе с ответственным редактором «НГ-политики» Розой ЦВЕТКОВОЙ рассказал уполномоченный при президенте РФ по правам ребенка Павел АСТАХОВ.

– Павел Алексеевич, давайте начнем с цифр. Можете с ходу сказать, сколько у вас подопечных?

– Если считать только по России – 26 миллионов. Но если говорить о пространстве большого мира, то это еще 5–6 миллионов детей.

– Хотите сказать, что вам удается держать под контролем все, что происходит или, наоборот, не происходит с правами более чем 30 миллионов маленьких россиян?

– Вы совершенно правы, основная функция уполномоченного при президенте Российской Федерации по правам ребенка – контрольная. Иногда я выхожу за рамки этой функции. Например, у меня нет бюджета, чтобы помогать в каждом конкретном случае, поэтому я привлекаю к этому местные власти, а иногда приходится задействовать своих знакомых. У нас ведь все нуждаются в помощи.

– Даже те, кто живет в нормальных семьях, от кого не отказались родители?

– Конечно! Я вообще детей не разделяю, все они живут в разных условиях – кто-то в семьях, кто-то – в учреждениях, а кто-то – на улице.

Сейчас многие утверждают, что в России беспризорных больше, чем в СССР после войны, и что якобы у нас на улицах живут миллионы детей. Это даже не преувеличение, а просто вранье.

Сирот действительно больше, чем после войны, но 75% из них живут в приемных семьях. А в детдомах находятся 130 тысяч. И это число постоянно убывает, потому что перед нами стоит государственная задача – реализовать право ребенка на семью. Ребенок не виноват в том, что его предали родители. Но у нас в связи с этим есть еще одна проблема, о которой я докладывал президенту.

– Поделитесь?

– Растет число отказных детей, которых матери бросают в детдомах. Официальной статистики по этому вопросу не ведется. По данным, которые мы пытались собрать на местах, получается, что таких детей от 30 до 50 тысяч каждый год. Вы представляете? Армия отказников в детских учреждениях все пополняется и пополняется!

Официальная статистика по абортам выглядит так: на каждого рожденного ребенка – один не получивший шанса на жизнь. Но цифры лукавы, я думаю, что неродившихся детей в полтора-два раза больше.

Проблема в том, что у нас по детям вообще нет точных цифр. Что-то не смогли посчитать, где-то нет данных, и даже конкретное число детских домов, которые мы сейчас назовем, не будет совсем точным. Ведь число детских учреждений постоянно сокращается за счет семейного устройства детей. За два последних года эта тенденция усилилась, и то, что я видел в инспекционных поездках (а мы с «детским спецназом» проехали 64 региона), тому подтверждение.

– Детский спецназ – там ведь не дети, надеюсь, работают?

– Конечно, нет. Это подразделение юристов, занимающихся защитой прав детей, особенно тех, кто находится в детских учреждениях. Они вместе со мной инспектируют детские дома, дома-интернаты, детские больницы и проч. Первый мой выезд состоялся 2 февраля 2010 года, спустя чуть более двух недель после того, как я вошел в должность.

– Помните ваши ощущения от увиденного?

– Ужасные! Это была Ижевская школа-интернат № 2, где в ночь на 1 февраля 12 детей самого различного возраста подняли бунт и порезали себе вены. Директором интерната тогда работал бывший спортсмен-рукопашник. Он не обладал педагогическими способностями, но был удобен власти в лице республиканского Минобразования как человек, который вроде бы навел в интернате порядок: где авторитетом, а где и кулаком. Он сам не отрицал, что мог кого-то при необходимости встряхнуть.

Будучи сам сильной личностью, он нашел в интернате неформального лидера, на котором замкнул всех детей. И вот эта вертикаль подчиненности создала почву для распространения криминальной субкультуры. Появился пахан, авторитет, как хотите его назовите, – Артур Рубинчиков. За два года он совершил 52 преступления.

Когда директор понял, какого монстра он создал, то захотел от него избавиться. Артуру должно было скоро исполниться 18 лет, но он не хотел уходить из интерната и просил его оставить еще на один год, что в исключительных случаях допускается. И поднял бунт. Они крушили мебель, срывали камеры видеонаблюдения. Он сам вскрыл себе вены, а потом стал заставлять малышей (самому младшему было семь лет). Тем, кто боялся, он сам резал вены. То есть это чисто уголовное проявление, 52 эпизода было доказано, но совершал он их несовершеннолетним, что является смягчающим обстоятельством. Поэтому он уже отсидел свои полтора года и вышел на свободу. Интернат расформировали. Это было мое первое дело на посту уполномоченного.

– Когда вы приезжаете с инспекцией в регион, понятно ведь, что там изо всех сил пытаются отлакировать действительность, показать, что у них все в порядке и с детьми, и с их содержанием.

– К моему визиту действительно готовятся, потому что в силу даже бюрократических особенностей я должен за неделю об этом предупредить. Но невозможно за два-три дня привести в порядок детский дом, в котором 20 лет никто ничем не занимался.

Был случай во Владикавказе: приезжаю в детский дом, захожу к директору, а у него новенькая корпусная мебель стоит. А в спальне у детей шкафы перекошенные на гвоздиках еле держатся. Я директору предложил мебелью с детками поменяться. Для него это было шоком. Так пока я был в республике, они всю новую мебель детям установили, лишь бы не меняться.

Или в Хабаровском крае – приезжаем в детский дом, заходим в спальные корпуса и видим, что везде жирные комары, напившиеся крови. А ведь на каждом окне должна быть москитная сетка. В административном корпусе, кстати, где сидят все соцработники, педагоги, юристы, бухгалтеры, везде новенькие пластиковые окна и везде сетки. Заставил администрацию поставить свои сетки детям. Вот до таких мелочей дело доходит. А вы говорите, «залакируют». Лакируй не лакируй, все видно.

Тем более у нас разработана своя методика проверки детских домов: за два-три дня до моего визита регион инспектирует «детский спецназ».

– Об этом поподробнее, пожалуйста.

– За время до моего приезда они проводят полную документальную проверку по каждому детучреждению в регионе. Проверяют, как защищены жилищные права сирот, все ли в порядке с личным счетом ребенка, как ведется алиментная работа, у нас же 60% сирот – это дети при живых родителях, которые их бросили. Работают по конкретным жалобам.

Мы также проверяем, как работают попечительские советы, созданные при детских учреждениях. Где-то они действуют формально, где-то люди работают на совесть. Но где-то, как в Абакане, например, попечительский совет возглавляет вице-губернатор по социальным вопросам. Естественно, в таком случае общественный контроль сведен к нулю.

Общественный контроль – он самый лучший, самый надежный. В ближайшие два года будет принят закон об общественном контроле за детскими учреждениями. Если мы смогли добиться принятия закона об общественном контроле за пенитенциарными учреждениями, то почему мы не можем принять такой же закон для контроля за детскими учреждениями? Общество должно знать правду.

– Иногда кажется, что мы не хотим знать всей правды, до того она неприглядна.

– Вот недавно мы были в Абакане, приехали проверять обращение многодетной семьи, у которой двое своих и шестеро приемных детей. Скромные люди, живут на крохотном участочке земли, и им никто не помогает: ни дрова им не выделяют, ни стройматериалы, куска земли им лишнего не дали, потому что они не попадают, оказывается, в программу многодетных семей, так как не все дети родные. Я об этой ситуации недавно докладывал президенту, и Дмитрий Анатольевич меня поддержал. Я надеюсь, что впредь эта несправедливость не повторится.

– Это ведь, если не ошибаюсь, на уровне местных законов решается, кому положено, а кому – нет, в том числе и выделение земельных участков многодетным семьям?

60% сирот в России – это дети при живых родителях, которые их бросили. Фото ИТАР-ТАСС

– У нас, честно говоря, примерно 90% дотаций и субсидий определяются местными региональными законами. Люди глубоко заблуждаются, обвиняя Москву и Кремль во всех своих бедах. Ведь деньги из федерального бюджета выделяются исходя из запроса региона, из программ, которые они защищают в Минфине и Минэкономразвития.

Например, в одном южном регионе реализовывалась программа «Приемная семья», на нее было выделено 1,5 миллиона долларов, а результат – ноль усыновленных детей в этом году. Какой толк от такой программы? Или вот еще в другом регионе ЦФO (не хочу его называть, они сразу обижаются) ввели программу «Родная семья» по профилактике отказов от детей. Смотрим, провели программу в 2009 году, а в 2010 году – резкий всплеск детей-отказников. Спрашиваю, что за программу вы проводили?

– А у нас есть благополучные регионы в том, что касается детей?

– Легче назвать более неблагополучные регионы. Вот, например, везде должны быть уполномоченные по правам детей, но некоторые регионы не хотят их вводить. Сейчас в России работают 75 уполномоченных по правам ребенка. Остались несколько регионов, где так и не назначен человек. В Республике Тыва говорят: «Да у нас все хорошо, все в порядке, у нас дети цветут, зачем он нам?» А по детской смертности Республика Тыва на первом месте, по детским суицидам – то же самое. У вас все благополучно? Тогда я еду к вам.

– А сколько в среднем выделяется на содержание ребенка в детском доме?

– На содержание одного ребенка в детском доме в самом депрессивном регионе выделяется 300–350 тысяч рублей в год. И это нижний порог. А есть регионы, например, на севере Красноярского края, где уже 2 миллиона рублей выделяют. Возникает вопрос: как этими деньгами распоряжаются?

Возьмем Калмыкию, где на республиканскую больницу выделили 420 миллионов рублей: 320 миллионов – из федерального и 100 миллионов – из республиканского бюджетов. Разворовали все. Я приехал: стоит недоремонтированная больница, в которой на 300 коек – всего одна операционная. В этой операционной три дня режут чистых больных, три дня – гнойных и день – на санитарную обработку. Это кошмар, это ад! В больнице – пустые лифтовые шахты, потому что лифты уже не на что было купить.

На 50 коек отделения один унитаз и одна раковина с холодным краном. В палате лежат по девять человек: от трехмесячного малыша до шестнадцатилетнего подростка. Я маму младенца спрашиваю: где вы моете ребенка? Она на меня смотрит и глазами хлопает. Захожу в ординаторскую и вижу – стоят бутылки с водой, а врачи боятся сказать, что они так руки моют, в том числе и перед операцией. И это единственная детская больница в республике.

Вот как живут регионы, понятно, что они все украли, практически не найти эти миллионы теперь, но детей же нужно спасать.

– Вы прямо идеалист какой-то...

– До благополучия еще далеко. Все как в пословице про семь нянек. У нас 19 федеральных ведомств, которые так или иначе занимаются проблемами детей. А дитя без глазу.

– Целых 19 ведомств! Которые должны и могут заниматься проблемами детства?

– Да, у нас все время чего-то не хватает, но больше всего – взаимодействия, нет системообразующих механизмов. Есть, например, комиссия по делам несовершеннолетних, но я могу по пальцам двух рук пересчитать регионы, где они работают хорошо. Они хотя бы раз в полгода, а вообще должны раз в месяц собраться все – полиция, прокуратура, суд, Федеральная служба судебных приставов, социальные ведомства, Минздрав, Минобр и все остальные – и вместе решать проблемы конкретного ребенка и конкретной семьи.

Я вообще противник лишения родительских прав, родители если родили, если не отдали, не отказались, то должны воспитывать. А если мама пьет, не работает – это не совсем ее вина, это наша общая проблема. Каждый год из семей изымаются по 60 тысяч детей – это колоссальная цифра. Значит, мы просмотрели тот момент, когда еще семья была и ее можно было спасти.

Выросло поколение 90-х, 80-х годов, которое вообще не понимает, что такое семья. Мы их не воспитали.

Посмотрите по преступности. У нас преступления против детей совершают отчим, друг, сожитель. Например, в Челябинске отчим избил пятилетнего мальчика в кроватке. В Иркутской области сожитель матери издевался над Никитой Чемезовым (я был у него в больнице). Сначала он тушил окурки о двухлетнего ребенка, потом начал бить, потом раскроил ему череп. Никита после пяти месяцев в больнице умер. Все это можно было предотвратить, если бы велась адекватная профилактика семейного неблагополучия. Когда ребенок оборван и избит – уже по большому счету поздно. Профилактическая работа должна вестись на самом базовом – муниципальном – уровне. Нужны координационные муниципальные советы, чтобы воспитывать такие семьи, обращать на них внимание и помогать им.

– У нас же раньше была именно такая система, надзорная.

– Да, она была, ее надо просто возродить и заставить работать. Вот этим мы сейчас и занимаемся, в ручном режиме запуская каждый отдельный регион. Это трудоемкий процесс. Но у нас почти уже везде есть свои уполномоченные по правам ребенка, мы два раза в год проводим съезды, семинары, где их собираем и реально учим.

Подобную работу необходимо реализовывать через местное самоуправление, через привлечение общественности, которая должна не на митинги выходить с лозунгами «Не допустим ювенальной юстиции!», а делать реальные дела, помогать проблемным семьям.

– Послушайте, а у вас на свою семью времени хватает, если вы постоянно в разъездах, в битвах за детей?

– Меня уже тоже можно лишать родительских прав (грустно улыбается), потому что я нарушаю права своего младшего сына, которому полтора года, а он не видит папу, к сожалению. Потому что я заехал в Москву на сутки, на двое и снова уехал. А по-другому, и это не красивые слова, никак. Мои европейские коллеги, есть такая ассоциация уполномоченных по правам ребенка в Европе, они вообще не понимают моей работы. Они считают, что уполномоченный по правам ребенка – это политическая структура, которая должна заниматься в основном тем, чтобы вырабатывать некую концепцию. Есть общественные деятели, которые периодически критикуют нашу работу: мол, в стране до сих пор нет национального плана действий в защиту детей. Ну, появится завтра план, а кто его будет реализовывать? Кто? Губернаторы посмотрят и скажут: господи, до Москвы далеко, до Бога высоко, сижу я здесь в своем болоте, лягушки квакают и квакают.

Поэтому создавать стратегии, концепции, национальные планы надо, но сначала надо найти тех, кто готов их претворить в жизнь.