Алексей Малашенко
У лидера Южной Осетии Эдуарда Кокойты с Москвой особые отношения.
Фото Александра Шалгина (НГ-фото)
Пока большинство размышляет о российско-американских отношениях, меньшинство присматривается к Северному Кавказу, пытаясь представить, как изменился этот регион после «пятидневной войны». Наверное, на фоне перелета двух российских бомбардировщиков в Венесуэлу Северный Кавказ выглядит слишком провинциально. Зато до него лететь ближе, да и потом – вечно там что-то происходит такое, что привычно беспокоит и государство, и общество.
Сообщения из Дагестана и Ингушетии напоминают военные сводки. Оппозиция в Назрани вообще составила список недругов, на которых обрушится ее месть. «Иду на вы» – это уже что-то из вертикали власти вон выходящее. В Чечне тоже нет-нет, да и грохнет, причем чаще, чем прежде. Ну а в остальных республиках как обычно.
Так стабилизировала Россия свой кавказский север или нет?
Сепаратистский резонанс
Явных признаков ни стабилизации, ни дестабилизации пока нет. А что есть, что может быть? А вот что.
После появления в регионе сразу двух независимых государств волей-неволей над Северным Кавказом зависает облако раздумий типа: «Одним так можно, а другим что, нельзя?» Кому-то, значит, можно стать независимым, кому-то можно ломать государственные границы. Этот же вопрос задавали в Кремле по поводу Косово, его задают и будут задавать во многих частях света.
Так что в регионе, где только-только отгромыхали чеченские войны, где остаются не отрегулированными пограничные вопросы между: Дагестаном и Чечней, Чечней и Ингушетией, Ингушетией и Северной Осетией, – вопрос, кому можно, а главное – кому и почему нельзя, очень актуален. Добавлю, что внутриреспубликанские, межрайонные границы тоже время от времени слегка корректируются и в Чечне, и в Кабардино-Балкарии, и в Карачаево-Черкесии.
После победы двух грузинских сепаратизмов вспомнили о сепаратизмах российско-кавказских. Кандидат на пост президента США Джон Маккейн заявил, что «ответом Запада на использование двойных стандартов должно стать возвращение к проблеме независимости Чечни». Лидер украинского Руха Борис Тарасюк сказал, что «ничто не помешает чеченцам объявить о своей независимости и любое государство должно признать ее». По нынешней погоде – вряд ли.
Неожиданно «сепаратистский резонанс» обнаружился в Ингушетии, где сразу после убийства в конце августа известного оппозиционера Магомеда Евлоева его сторонники обратились к Великобритании, Нидерландам, США с просьбой выдать им паспорта этих стран. Было сделано заявление, что Ингушетия выйдет из состава РФ, если Москва не заменит президента Мурата Зязикова. Один из вождей оппозиции Макшарип Аушев сказал, что им безразлично, на кого заменят Зязикова, «хоть на чукчу». (Между прочим, «лица чукотской национальности» могут и обидеться.)
Макшарип Аушев объяснился: «Мы не отказываемся от гражданства России, мы только пытаемся обеспечить свою безопасность. Сепаратистских настроений нет». Однако шутка относительно выдачи иностранных паспортов – чуть больше, чем шутка. В ней просматривается некий вектор мышления тех, кто недоволен нынешним положением дел.
Сепаратизм на Северном Кавказе одной лишь Чечней не исчерпывался и прежде. Так, в 1991 году, в момент обострения осетино-ингушского конфликта, и в 1993 году, на съезде народа Ингушетии, обсуждался вопрос о возможном выходе этой республики из России. Мысли о суверенитете время от времени обнаруживались среди балкарцев. В 1992–1993 годах дебатировалась идея создания в составе Черкесии, Кабарды, Адыгеи, а также шапсугов единого черкесского государства, опять-таки с последующим выходом его из России.
Однако в нынешних условиях серьезный сепаратизм невозможен хотя бы по причине таких факторов, как несамодостаточность северокавказских республик, опасность трансформации сепаратизма в гражданскую войну и полиэтничность, что вместе взятое поддерживает спасительное чувство самосохранения. Есть, наконец, боязнь ответных мер со стороны Центра. Так что сепаратистские эксцессы в регионе останутся вопросом «внутренней дестабилизации», которая, безусловно, создает проблемы для государственности, но не способна ее разрушить.
Перечень обид
На мой взгляд, более важной проблемой может стать своего рода «обида» на Москву, одни проблемы решающую мановением руки (с «калашниковым»), а другие затягивающую на десятилетия. В числе обиженных оказываются ингуши, которые чуть ли не 20 лет ведут тяжбу с Северной Осетией из-за Пригородного района. Ситуация может обостриться также в связи с тем, что Ингушетии фактически придется иметь дело с «большой Осетией», границы между северной и южной частями которой стали формальными и условными.
Вопрос о «большой Осетии» тоже весьма неоднозначен. Конечно, воссоединение вроде как очевидно. Но, во-первых, буде оно состоится, возникнет проблема аннексии Россией территории другого государства. Это уже совсем другой колер – не просто в ссоре с опостылевшим Западом, но и в контексте отношений между странами и без того затухшего СНГ. Что никому не нужно – ни на Кавказе, ни в Центральной Азии, которая и так отнеслась к российской акции с весьма сдержанным пониманием.
Как отнесутся к этому воссоединению на Северном Кавказе?
11 сентября 2008 года во время встречи президента Медведева с участниками «Валдайского клуба» глава Южной Осетии торопливый Эдуард Кокойты заговорил об объединении осетинских территорий чуть ли не как о решенном вопросе. Однако его сразу поправили свыше. И спустя два часа он был вынужден дезавуировать собственные слова, сказав, что его неправильно поняли. Зато весьма дипломатично выступил по этому вопросу президент Северной Осетии Теймураз Мамсуров, заявивший, что «работа по объединению тоже идет, и давно, – в сердцах осетин».
Воссоединение осетин напомнит о проблеме разделенных народов. Множество северокавказских этносов разбросаны по разным республикам и вряд ли все до одного стремятся к созданию консолидированного этнонационального очага. И осетины для них не образец. Однако есть на Кавказе народ, разделенный государственными границами. Это лезгины, почти четверть миллиона которых проживают в Дагестане и примерно столько же – в Азербайджане. Вопрос о создании лезгинской автономии никогда не поднимался ни в России, ни в Азербайджане. Не настаивали на этом и сами лезгины.
Однако в середине 1990-х лезгинскую проблему пытался разыгрывать популярный в то время на Северном Кавказе мусульманский политик Надыршах Хачилаев. Конфликта удалось избежать, но в Баку об этом не забыли. Острота «лезгинского вопроса» может возрасти, например, при обострении конфликта вокруг Нагорного Карабаха.
Еще несколько слов об обиде.
На карте появилось сразу два новых государственных образования, две республики, юридический статус которых в перспективе остается неясен. Станут ли они реально суверенными или превратятся в субъекты Российской Федерации – де-факто будут восприниматься в регионе как части России, точнее, как своеобразные фрагменты Южного федерального округа.
(В случае формального присоединения Южной Осетии к РФ Россия обретает политическую субъектность непосредственно на Южном Кавказе. Но это уже отдельная тема.)
Восприятие новых государств будет неоднозначным. После того как спадет эйфория, станет ясно, что и Абхазия, и особенно Южная Осетия оказываются в числе субъектов, дотируемых из Центра, и с этой точки зрения становятся в один ряд с Ингушетией, Дагестаном и т.д. Разумеется, Южная Осетия и Абхазия содержались Москвой и до войны. Однако прежде это выглядело как поддержка национальных (как писали в советские времена – национально-освободительных) движений. Теперь же, после обретения независимости, они вряд ли будут восприниматься в первую очередь как «униженные и оскорбленные». В северокавказских республиках в них будут видеть конкурентов.
Уже сейчас средства в размере 25,5 млрд. руб., выделяемые из бюджета РФ на восстановление Южной Осетии, сопоставимы, а кое в чем даже превосходят бюджетные поступления, например, в Чечню. А ведь хорошо известно, сколь болезненно выстраиваются чеченско-московские финансовые отношения, сколь раздражает Рамзана Кадырова самостоятельность в республике компании «Роснефть». Для федерального бюджета, по замечанию экономиста Михаила Делягина, выделяемые Южной Осетии суммы составляют «копейки». Однако эти «копейки» показывают остальным кавказским субъектам, что у Москвы появились новые «любимчики», пользующиеся ее эксклюзивной симпатией. У Центра в его отношении к Северному Кавказу корректируется система приоритетов. Любопытно, что глава Южной Осетии Эдуард Кокойты постепенно начинает считать свою республику чуть ли не «исключительной», что раньше было прерогативой главы Чечни Рамзана Кадырова.
И эту прерогативу особого субъекта Российской Федерации Рамзан никому и никогда не уступит: у Кремля особые отношения могут быть только с Чечней, пережившей две войны; у Путина особые, персональные отношения только с Кадыровым, и эти отношения являются столпом стабильности и фактором надежды на лучшее.
Дестабилизационный сценарий
Как в дальнейшем могут эволюционировать отношения между Центром и северокавказскими субъектами?
Существует мнение, что на Северном Кавказе постоянно находится под угрозой российская государственность. По-моему, это утверждение излишне категорично и явно сложилось под впечатлением чеченских войн. Ведь эти войны были исключением из правила, согласно которому общества Северного Кавказа заинтересованы в сохранении российской государственности, ибо вне ее они окажутся перед угрозой конфликтов. Деятельность местных элит сводится прежде всего к стремлению добиться от центральной власти уступок и привилегий (порой спекулируя на возможности сепаратистских эксцессов). Местные элиты «пугают» Кремль, но никогда не пойдут на разрушение российской государственности. Зато игра в конфронтацию с Центром (разумеется, до определенного предела) останется одним из самых употребительных средств давления на него.
Это обстоятельство московская элита осознает, принимает правила игры, хотя и опасается не всегда предсказуемых результатов многоходовой, скользкой комбинации.
Но самое важное то, что Москве рано или поздно придется решать, каким она хочет видеть Северный Кавказ: современным и реформированным – или все же сохраняющим свой нынешний облик экономически отсталого региона, верхи которого полностью зависят от Центра. Здесь тоже не все так просто. Есть Рамзан Кадыров, который, безусловно, среди местных президентов является самым сильным политиком, держит под контролем ситуацию в своей республике и не боится предъявлять претензии к Москве. И есть глава Ингушетии Мурат Зязиков – ему не удается установить контроль над Ингушетией, но он не мыслит предъявлять к Центру какие-либо требования. Федеральная власть, очевидно, заинтересована в промежуточном варианте – президент должен быть достаточно сильным, чтобы обеспечивать относительную безопасность в своей республике, но не должен оказывать давление на Центр. Примерно такую картину мы имеем сегодня на Северном Кавказе.
Однако Центр не может не задумываться о том, кто и как поведет себя в критической ситуации. Вспоминаются нерешительность одних политиков и энергия других во время бесланской трагедии, просчеты Валерия Кокова, явившиеся одной из причин вооруженного столкновения в Нальчике в 2005 году, провалы президента Карачаево-Черкесии Мустафы Батдыева, гибкость главы Дагестана Муху Алиева и пылкость Рамзана...
Вот что совершенно очевидно, так это невозврат к существовавшей ранее системе выборов губернаторов. Выборы при всей их «карманности» могут вытащить на свет людей незаурядных, а главное – непослушных.
В регионе застыли экономические реформы, глохнет модернизация. Любая модернизация, если она претендует на глубину и длительность, неизбежно приводит к существенным социальным подвижкам и сопровождается дестабилизацией. Легко представить, как все это воспринимается сытыми, вальяжными жуирами из северокавказских администраций. Местные элиты устраивает статус-кво, хотя на косметические меры они идти готовы. Нарушить привычный образ жизни боится и Центр. Но сохранение статус-кво оборачивается главной причиной стагнации, поощряет взаимообман местных игроков и Москвы в финансовой сфере. Это приносит, так сказать, приватные доходы политикам всех уровней, однако противоречит в широком смысле региональным, а также, понятное дело, национальным интересам. Попытки Дмитрия Козака сделать эти отношения хоть чуточку прозрачнее натыкались на две глухие стены – в Москве и на периферии.
Конфликт с Грузией, окончательное завершение которого будет вечно отложенным (Грузия не соглашается на утрату территорий, активно перевооружается), осложняет ситуацию на Северном Кавказе. Северная и западная линии грузинской границы с Абхазией, Южной Осетией и российскими республиками остаются источниками постоянной напряженности. При этом вспоминается и проблема Панкисского ущелья, которое во времена чеченских войн было базой чеченской радикальной оппозиции.
Все это приводит к тому, что Москва будет постепенно выстраивать на Северном Кавказе мобилизационную модель, многие элементы которой в регионе уже наличествуют. На такой модели, но уже в рамках всей Федерации настаивают и изоляционистски настроенные российские политики, считающие ее оптимальной в условиях обострившегося противостояния с Западом.
Мобилизационная модель означает жесткое противодействие любой оппозиции. Борьба против нее, пусть и с переменным успехом, никогда не прекращалась. Демонстрация силы в отношениях с Грузией расценивается как знак того, что любые попытки дестабилизировать ситуацию встретят со стороны федерального Центра силовой ответ: если допустимо «наказание» Грузии, то использование силовых методов на собственной территории вообще будет воспринято как неизбежное и даже должное.
Однако дальнейшее – до предела – закручивание гаек в Ингушетии, Дагестане, других республиках, неоправданно жестокие действия правоохранительных органов вызывают ответную общественную реакцию, которая также будет становиться ожесточеннее. Сегодня тенденция именно такова. Мобилизационный вариант сделает это противостояние на Северном Кавказе непримиримым.
В случае дестабилизации еще более активизируется публика, выступающая под лозунгами исламского радикализма, те самые пресловутые ваххабиты, борьба против которых становится вечной. Это может вновь привлечь к Северному Кавказу внимание радикалов и экстремистов из других мусульманских стран, международные мусульманские организации. Северный Кавказ как бы начнет во второй раз вступать в одну и ту же реку. Собственно кавказские проблемы вновь станут интернационализироваться.
* * *
Кажется, я упомянул большинство вероятных последствий августовской «пятидневки». Но кое-что все-таки спрятал в потайной карман. В постскриптуме это кое-что я все-таки достану.
Северный Кавказ сейчас как никогда – часть Кавказа. Это стало очевидно. Как и то, что весь Кавказ оказался (временно) средоточием глобальной политики. Скорее всего это пройдет. С нас, грешных, хватает Ирака, Афганистана, Пакистана, Северной Кореи... Но представьте себе немыслимое, невообразимое: Кавказ остается пребывать в этом средоточии глобально-политического кошмара достаточно долго. И России приходится уступать. Да, пока это нереально, невозможно и т.д. Но шах-то в Иране слетел, а СССР-то развалился. (Сие, между прочим, никакие Киссинджеры с Громыками не учитывали.) Так вот, уступает Россия – войска ли выводит, признание ли отзывает, да мало ли что изобразить можно. И что тогда будет на Северном Кавказе, где, как известно, уважают силу? Кто-то наверху должен озаботиться и таким сценарием – иначе получится, «как в прошлый раз».
