О парадоксах и опасностях "исторической политики"

Сегодняшним молодым людям, таким, как студенты, с которыми только что встретился Дмитрий Медведев, предстоит распорядиться знанием об истории.
Фото ИТАР-ТАСС

Непредвзятый анализ внешнеполитических событий и тенденций зачастую наталкивает более или менее подготовленного наблюдателя на весьма парадоксальные выводы. Ну вот что, например, было в канун семидесятилетия начала Первой мировой войны? Страшной войны, с многомиллионными жертвами, с разрушенными империями и кровопролитными революциями по ее окончании.

А ничего такого в 1984 году не было! Мирно возложили венки старики-ветераны на Трафальгарской площади в Лондоне, с чуть большей помпой, чем обычно, прошел парад на Елисейских Полях, а в СССР начало «первой империалистической» практически вообще не отмечали. Война ушла в историю.

А теперь оглянемся вокруг и посмотрим – что происходит в общественно-политической жизни России и ее европейских соседей практически в канун и отчасти в связи с семидесятилетием начала Второй мировой. Картина совершенно другая. Призраки прошлого становятся полноправными участниками текущей политической дискуссии, незримо присутствуют на парламентских слушаниях и даже в каждодневной дипломатической практике. По крайней мере некоторых стран. Но если твой партнер хочет обсуждать раны, нанесенные историей, ты не можешь просто сказать ему «нет». Иначе он с тобой не будет обсуждать то, что интересно тебе. Таким образом, невольно историческая повестка втягивает в свой круг все новых и новых участников.

Не случайно президент Дмитрий Медведев часть своего доклада на совещании послов в МИДе посвятил «исторической» теме в политике, заметив, что «мы просто не можем принять имеющие место в отдельных странах попытки (причем в условиях государственной поддержки) вытаскивать на свет тезисы «цивилизаторской, освободительной миссии» фашистов и их пособников».

Асимметричный ответ

Действительно, в политико-исторических спорах о войне присутствуют явно недопустимые, для многих кощунственные элементы.

Но есть и более концептуальные вопросы, которые «вытягивает» за собой проблематика войны. Речь, в частности, о роли тоталитарных и авторитарных режимов в судьбах XX века.

Правда, у многих, кто эти вопросы поднимает, побудительным мотивом является не научный интерес, а вполне прикладные задачи пропагандистского сопровождения внешней политики – в отношении России, в частности. «Бойцы идеологического фронта» опираются на жесткий алгоритм – осудить советский тоталитаризм, сравнив его с германским нацизмом, а вслед за осуждением возложить ответственность, в том числе и материальную, на современную Россию. Хуже того, окончание Второй мировой войны и падение гитлеровского режима фокусники от пропаганды стараются обернуть в траурные полотнища и представить 1945 год как начало советского ига на просторах Европы.

Честно скажу, что к такому повороту дискуссии российское общество и даже его наиболее политически активная часть оказываются просто неготовыми. Более того, это провоцирует раздражение и озлобленность. Град обвинений, сыплющийся на наши головы со стороны преимущественно бывших друзей из «социалистического сообщества», а главное – от бывших сограждан из бывших союзных республик, не способствует взаимопониманию и добрососедству. Как минимум.

Обвинители прошлого (для многих общего с нами) не видят его оттенков, не хотят признать элементы эволюционности, характерной и для советской системы. Я против вынесения тоталитаризма за скобки истории демократических государств – он не есть исключение или несчастный случай исторического развития, а закономерный результат и проявление конкретных социально-исторических обстоятельств.

Как в конце концов могли вызреть в полноценных и высокопоставленных демократов лидеры тех же стран Прибалтики в абсолютно тоталитарном советском обществе? Как бывшие комсомольские и партийные деятели, работавшие в тесном контакте со спецслужбами, могли привести свои страны в лоно либерализма – НАТО и ЕС? Может быть, история, в том числе советская и тоталитаризм, чуть более сложный феномен, чем представляется ее примитивным или предвзятым интерпретаторам?

Обсуждение авторитаризма и тоталитаризма было предельно широким в России на переломе 1980-х – 1990-х годов. Нам, представителям российской интеллигенции, думалось, что процесс осмысления уже прошел и тени прошлого «похоронены в гроб», как говорил «вождь народов». Однако мы поспешили с такими выводами!

Наверное, многие оказались вне контекста подобных обсуждений, зачастую это целые общества, которые в тот момент ставили перед собой совершенно иные задачи. Например, получение независимости. Я имею в виду страны Прибалтики, а отчасти и государства Центральной и Восточной Европы. Возможно, именно поэтому нам и приходится возвращаться к этой теме сейчас.

Правда, не менее беспокоящей выглядит и другая тенденция – забвение, казалось бы, выученных уроков по теме «тоталитаризм» самими россиянами. Поколение, выросшее в 1990-е годы, прошло мимо «Покаяния» и «Холодного лета 1953-го», мимо бековского «Нового назначения» и шаламовских рассказов, а «Архипелаг ГУЛАГ» изучает зачастую по «шпорам», как, впрочем, и «Войну и мир». Песенные аллюзии Высоцкого и Окуджавы может расшифровать далеко не каждый. При этом молодой человек барда и диктатора ставит на один уровень привлекательности и популярности!

В сознании «поколения стабильности», равно как и «лихих девяностых», разграничительная линия между историческими «хорошо» и «плохо», между величием страны и преступлениями режима обозначена очень слабо. Это тем более усугубляется нарастанием примитивного ура-патриотизма и популярностью радикальных идеологий в молодежной среде. Нельзя сбрасывать со счетов и тот фактор, что в нашей дискуссии с переписывателями истории и перестановщиками памятников мы зачастую используем излишне спрямленные, примитивные аргументы, которые внутри страны воспринимаются массовым сознанием в качестве ложных идейных ориентиров. Это не тот случай, когда врага нужно бить его оружием! Ответ должен быть асимметричным, как банально это ни прозвучит.

Именно поэтому стремление к абсолютному, не допускающему интерпретаций собственной истории, единомыслию может стать камешком в фундамент новой тоталитарной идеологии. Даже если это единомыслие и его намеренную прямолинейность мы будем создавать из благих побуждений – «дать отпор клеветникам и очернителям».

У многих сегодняшняя «историческая» дискуссия вызывает зубную боль и даже зубовный скрежет, но если она существует, тем более в европейских масштабах, то мы не можем в ней не участвовать. В противном случае портрет России в Европе, по крайней мере в ее «новой» части, нарисуют без нас.

Неприятно озадачивает то, что объективный вес «исторической политики» в контексте европейских и евразийских международных отношений становится чрезмерным. Этот фактор утяжеляет позитивную коммуникацию между странами и народами, создает и возрождает негативные образы соседей, в целом формирует образ другого как образ врага.

Необходимость трезвости

Генезис нынешней дискуссии многопланов – здесь есть и искреннее, но гипертрофированное по форме желание «рассчитаться» с тяжелым прошлым, есть и банальная пропаганда, зачастую антироссийская по своей сути. Утешением служит то, что мы в качестве негативного субъекта не одиноки. Базирующаяся на истории внешнеполитическая пропаганда, или так называемая «историческая внешняя политика», сейчас имеет и антипольское, и антинемецкое, и антиукраинское измерение. Все зависит от того, кто какие ноты улавливает в этой какофонии и на какие струны нажимает.

Затаскивать исторические сюжеты в политику опасно. Любой историк может привести десяток примеров вредоносной активности «теней прошлого».

Посмотрите, как, например, «исторически обоснованная внешняя политика», поднятая на щит некоторыми идеологами прошлого польского правительства, придала сил той же Э.Штейнбах с ее весьма неоднозначным движением бывших немецких переселенцев или как осложнила на какой-то момент отношения Москвы и Варшавы. Сейчас подобные «завалы прошлого» мы пытаемся начать разбирать в специально созданной российско-польской Группе по сложным вопросам, вытекающим из истории двусторонних отношений. В этом случае стороны нашли силы оттолкнуться от прошлого и устремиться к поиску согласия ради будущего.

Как уже отмечалось, контрпродуктивно не замечать подобных тенденций. Наоборот, российские исследователи и общественность должны в этой дискуссии участвовать и парировать то, что нам в ней кажется несправедливым, предвзятым и ложным.

Однако наше участие важно также базировать на адекватном представлении о самих себе!

Классическая максима из Джорджа Оруэлла, согласно которой кто управляет прошлым, тот управляет будущим, а кто управляет настоящим, тот управляет прошлым, может применяться только в том случае, если мы (общество) достойно управляем сами собой, общественной дискуссией и массовым сознанием.

Подавляющее большинство общества и исследователей в нашей стране осознает: именно наш народ стал одной из самых страшных и массовых жертв авторитаризма и тоталитаризма в XX веке. При этом как «внутреннего производства» (сталинизм), так и экспансии «внешнего тоталитаризма» – гитлеровского нацизма. Такой страшный и горестный опыт побуждает многих из нас мыслить предельно трезво.

Советский авторитаризм, как это опять ни парадоксально звучит, создал целый ряд конкретных внешнеполитических проблем, вокруг которых ломаются копья – а зачастую звучат выстрелы – и по сей день. Достаточно вспомнить о произвольно прочерченных национальных границах в Закавказье, о передаче целого полуострова из состава одной республики в состав другой без какого-либо учета мнения населения. Кто принимал во внимание во всех этих геополитических упражнениях волю народов? Никто. Кто от этого страдает? Современная Россия и ее отношения с ближайшими соседями.

Трезвые оценки тоталитаризма и его наследия – не тождественны самобичеванию. Всем, кто вступает в исторические дискуссии по поводу нашей страны и с нашей страной, нужно четко понять, что современная Россия еще в своей позднесоветской реинкарнации осудила те преступления, которые совершались тоталитарным режимом в прошлом.

Современная Россия сознательно выбрала иной путь развития, отличный от сталинизма и постсталинского авторитаризма. Современная Россия не несет ответственности за преступления прошлого. Современная Россия ни в коем случае не является идеологическим преемником СССР. Достаточно посмотреть преамбулу нашей Конституции, чтобы убедиться в этом!

* * *

Реалисту понятно, что каждое национальное государство будет стараться написать «свою» историю. (Написать общую не удалось даже в соцлагере!) Эта история, а точнее – ее интерпретация будет несколько иной, чем у соседа. Однако написание «национальных историй» не должно происходить на принципиально разнящемся фактическом материале, на философии ненависти и исторических претензий. Интерпретационные различия не должны превышать определенного процента. Без такого самоконтроля мы не построим общего будущего.

Вышесказанное не означает, что политики не должны помнить об истории, а историки не должны интерпретировать политику. Могут и должны, но с неким позитивным результатом. Так, послевоенное поколение здесь, как мне кажется, проявило свою особую мудрость. Многие современные европейские институты – это результат осмысления трагичной истории и одновременно рецепт борьбы с ее рецидивами.

Драматическая история Европы XX столетия – это наше общее европейское наследие. Нам, европейцам, важно распорядиться этим наследием так, чтобы не создать новых очагов «исторической напряженности», а на основе извлеченных уроков построить отношения добрососедства.