Повторение пройденного

Украинские миротворцы контролируют дорогу, охраняя сербскую деревню в Косово.
Фото Reuters

Косовская контроверза, отгремевшая над миром девять лет назад, грозит в ближайшие дни снова оказаться в центре мировой политики. Известно Косово и в Европе, и в России – правда, по разным причинам.

Европе оно принесло несколько долгих месяцев мучительных переживаний, не испытываемых ею с тех пор, как она увидела узников, освобожденных в 1945 году из гитлеровских концлагерей. В России Косово больше известно тем, что вызвало на рубеже 1990–2000-х годов раскол либеральной интеллигенции. А также тем, что стало тогда, по выражению историка и журналиста Модеста Колерова, «майским днем русского национализма» (курсив мой. – А.Я.). Впрочем, у Петра Яковлевича Чаадаева было для таких «майских дней» другое название – «патриотическая истерия». Но то было давно, в царские еще времена.

Откуда же такая разница в видении одного и того же события?

«Незадача»

В беседе с тем же Колеровым обозреватель журнала «Эксперт» Максим Соколов так сформулировал российское восприятие: «Косово шокировало либеральных деятелей потому, что они так верили товарищу Клинтону, как, может быть, не верили себе». И так отчаянно подвел их упомянутый товарищ, что «когда получилась незадача, почва ушла у них из-под ног». А Колеров уточнил: «Весна 1999-го надавала по щекам интернационалистам... Общественное мнение ждало этой последней точки, когда сам Запад надает по щекам своей пятой колонне».

Удивительно ли, что с точки зрения остального мира выглядела эта «незадача» несколько по-другому? Перед его, остального мира, глазами в Косово разворачивалась чудовищная этническая чистка, которую затеял той страшной зимой покойный сербский диктатор Слободан Милошевич, «очищая» провинцию от подавляющего большинства ее населения. По всем косовским дорогам тянулись нескончаемые живые ленты детей, женщин и стариков, изгнанных в чем были из своих домов сербскими штыками (мужчины, которых не успели расстрелять, ушли в партизаны).

Мучительно медленно тянулись эти живые ленты 24 часа в сутки по всем телеэкранам мира, вызывая ужас и возмущение миллионов потрясенных зрителей. Непосредственным свидетелям было, конечно, еще хуже. Вот недавнее признание бывшего корреспондента лондонской Times в Югославии Адама Лебора: «Как и мои коллеги, я был потрясен неспособностью мира остановить этот ужас». Почему, спрашивали все, терпят это злодейство европейские правительства? Почему молчит Америка?

Зрители были неправы. Ни Европа, ни Америка не молчали. Они взывали к Милошевичу, пытались его пристыдить, угрожали ему, даже ультиматумы предъявляли. Не помогало. Диктатор стоял, как скала, совершенно уверенный, что не посмеют все эти слабонервные западные «гуманисты» посягнуть на его суверенное право делать со своим народом все, что ему заблагорассудится. И покуда на страже его суверенитета стояла братская Россия, Милошевич чувствовал себя как за каменной стеной.

Но почему молчала Россия? Почему в отличие от европейцев не возмутилась таким очевидным злодейством московская интеллигенция? Куда девалась ее всемирная отзывчивость? Тем более что не было ни малейшего сомнения: достаточно России отказать в поддержке Милошевичу – и страданиям сотен тысяч бездомных будет тотчас положен конец (так ведь впоследствии и случилось).

Не спрашивайте об этом Соколова или Колерова: они были слишком заняты срыванием масок с угрожавших суверенитету братской Сербии империалистов НАТО, чтобы заметить страдания чужих детей. Заволновались они лишь тогда, когда правительства Североатлантического альянса под мощным давлением своего общественного мнения и убедившись, что протесты и угрозы бессильны (а резолюцию Совбеза ООН надежно заблокировала Россия), решились наконец применить силу. Начались бомбардировки стратегических объектов Сербии. Тогда-то и развернул над океаном свой самолет премьер Примаков и Россия «вспряла ото сна». Вот такая получилась у пятой колонны Запада незадача.

Всем сестрам по серьгам?

Как это все объяснить, спрашивал я у знакомых, людей, естественно, либеральных убеждений. Их ответы разошлись кардинально – в зависимости от того, с какой стороны наблюдали они косовскую трагедию. Вот что сказал питерский литератор, видевший ее с российской стороны: «Мне кажется, что с Косово все много сложнее этого деления на зверей – сербов и агнцев – албанцев. И колонны беженцев – это ведь бежали не от зверств сербской полиции, а из опасений таких зверств в ответ на вооруженную борьбу албанских партизан-сепаратистов, начавших стрелять первыми... Если судить по результатам, то имела место этническая чистка, в которой жертвами стали сербы». И в завершение заметил: «Я считаю, что роль европейских держав (включая Россию) в балканских событиях 90-х – это позор в истории человечества».

С точки зрения фактической тут несколько ошибок сразу. Действительно, первые колонны беженцев появились на косовских дорогах после наступления югославской армии в октябре 1998 года. Тогда 250 тысяч косоваров-католиков ушли вслед за своим архиепископом в изгнание в Македонию. Именно это и заставило Европу зашевелиться и созвать в феврале 1999 года международную конференцию в Рамбуйе. Там Милошевичу и был предъявлен ультиматум – либо он восстановит в Косово автономию, которую произвольно отменил в 1989-м, либо в Косово будут введены войска НАТО.

Но вопрос-то мой был о другом. О том, что в ответ на февральский ультиматум 1999 года югославская армия посреди зимы приступила к изгнанию из Косова почти полутора миллионов (!) косоваров. Это правда, большую их часть увезли в Албанию по железной дороге в таких же вагонах для скота, в каких вывозили при Сталине народы Северного Кавказа и Крыма. Только на полтора миллиона человек вагонов не хватило. Вот тех, кто остался, и гнали по косовским дорогам в Албанию, где никто их не ждал и не собирался принимать. И бездомными оказались эти люди вовсе не «из опасений», как в октябре 98-го, но потому, что армия, исполняя приказ своего главнокомандующего, дома их сожгла.

Замысел Милошевича после Рамбуйе был совершенно прозрачен: полностью очистить провинцию от косоваров (хотя численность их по отношению к сербам равнялась 10:1 уже в 1968 году, когда Тито дал Косово статус автономии). Вот этой страшной операции и предназначены были положить конец бомбардировки стратегических объектов Сербии. А как еще можно было ее остановить? Или вообще не было нужды ее останавливать? Пусть гибнут чужие дети? Примечательно, что критик этого «позора в истории человечества», как и все российские критики, не предложил никакой альтернативы воздушной кампании НАТО.

А партизаны Армии освобождения Косово, между прочим, никак не могли «начать стрелять первыми». По простой причине: их и в помине не было прежде, чем Милошевич, намеренно провоцируя вооруженное сопротивление, отменил автономию и ввел в Косово прямое президентское правление. Я не говорю уже о том, что на первых порах самой влиятельной политической силой была в Приштине Лига демократического Косово под руководством последователя Ганди и пацифиста Ибрагима Руговы. И добивалась она вовсе не независимости, а всего лишь восстановления автономии. Ее-то авторитет и подорвал своими зверствами Милошевич. В журнале «Форин афферс» один из руководителей партизанской армии так объяснил ее появление американскому корреспонденту: «Хватит с нас всех этих албанских интеллектуалов, журналистов и дипломатов из Приштины. Они не спасли наших детей и женщин. Пришла наша очередь».

Теперь о главном. Я отнюдь не оправдываю поведение европейских держав в косовской трагедии. Речь может идти лишь о том, какие из них виноваты в ней больше, какие меньше. Прибегнем к помощи метафоры. Допустим, горит в деревне чей-то запертый на замок дом. В доме задыхаются дети, а вокруг бестолково мечутся соседи и спорят между собою, как их лучше спасать. Спор кончается тем, что решают, наконец, дверь взломать. А потом вдруг обнаруживается, что у одного из этих соседей все это время был в кармане ключ от дома – и детей можно было спасти.

Проще простого обвинить в трагедии сразу всех соседей, как и делает мой корреспондент: все, мол, одним миром мазаны. Но не означает ли это попытку освободить от моральной ответственности именно того, кто мог предотвратить трагедию?

Ответ «с того берега»

Другой мой корреспондент объяснил разницу в восприятии косовской контроверзы в России и в остальном мире информационным «железным занавесом». Вот его позиция: «Мое мнение о косовском конфликте сложилось во время работы в США на основе постоянных получасовых си-эн-эновских картинок – о страданиях беженцев, о зверствах сербской полиции, изгонявшей их из домов, о маленьких детях, замерзавших при переходе через горы. Оно подкреплялось многочисленными интервью с пострадавшими, рассказами корреспондентов и моих же коллег, участвовавших в гуманитарных миссиях. Я, конечно же, не был в плену мифов о том, что Америка выкрутила руки европейцам, заставив их присоединиться к военным действиям. Ведь со мной работали коллеги буквально из всех европейских государств, и я отлично представлял себе настроения в их странах. Дядя моей коллеги-шотландки пытался даже записаться добровольцем в британский контингент. И он был не один.

Но в России-то видели совсем другие картинки: как американские самолеты ни с того ни с сего стали бомбить сербов. Просто чтобы показать – кто в доме хозяин. Бесчисленные кадры разрушенных домов и больниц, тысячи интервью с очевидцами с той стороны. И никаких кадров о массовом изгнании косоваров, о муках детей, конечно же, не показывали. То есть это проскальзывало в пропорции 1:1000 по отношению к сообщениям противоположной направленности и, естественно, терялось с точки зрения информационного воздействия.

Неудивительно, что даже у интеллигенции сформировалось на чисто эмоциональном уровне совсем иное отношение к косовской проблеме, чем на Западе. А это самое важное. Это – в подкорке. Если люди убеждены, что одна сторона – «плохие парни», а другая – «хорошие», то переубедить их рациональными аргументами задача неблагодарная. Это как в футболе – убедить кого-то стать болельщиком другой команды».

Сильная точка зрения, верно? Так оно, по-видимому, и было. Единственное, чего здесь не хватает, – ответа на вопрос: откуда взялся этот информационный «железный занавес» в 1999 году? Ведь политически рухнул он еще десятилетием раньше. И тотального контроля над федеральным телевидением, как в 2000-е, тоже еще не было. Не сговорились же, в самом деле, руководители всех федеральных каналов не показывать страдания детей на косовских дорогах. Но ведь не показывали. То, от чего с ума сходил остальной мир, оставило их почему-то равнодушными. Почему?

Неужели для усиления драматического эффекта, чтобы, когда начались бомбежки, выглядели они, как пишет мой корреспондент, «ни с того ни с сего»? Или прав Колеров и «общественное мнение действительно ждало этой последней точки, когда сам Запад надает по щекам своей пятой колонне»?

«Новый режим»

Я не знаю точно, как стал бы отвечать на все эти вопросы, не лежи у меня на столе цитированная выше маленькая книжечка под несколько пугающим названием «Новый режим». В 2001 году Модест Колеров взял на себя труд опросить в пространных интервью 13 человек, которых счел «производителями смыслов» наших дней. Естественно, косовская контроверза занимала в этих беседах видное место. Беседы-то и были изданы отдельной книжкой.

Сразу скажу, что большинство собеседников Колерова, затронувших эту тему, согласились с его мнением, что Косово «стало майским днем русского национализма». И даже, по словам одного из них, «именно в результате этого события [произошло в России] не ложное, но настоящее пробуждение национального самосознания». Нашелся, однако, и «диссидент». В его аргументах как раз и содержится, я думаю, по крайней мере частичный ответ на поставленные вопросы.

Дмитрий Шушарин характеризует себя как «националиста, либерала, человека правых взглядов». Колеров ловит его на противоречии: «Ты назвал себя националистом... Но я помню, что в дни кризиса ты менее всего выступал с осуждением американской политики в отношении Косово, а больше фокусировался на проблемах югославского режима, который привел страну к этому кризису. То есть в тот майский день русского национализма ты оказался не со своим народом».

Шушарин ответил четко: «Сербы не мой народ... и я считаю нормальным фокусироваться не на том, что делает Америка, а на том, что делает Россия. А ее действия... оказались в стороне от всего происходящего». Он даже сравнил режим Милошевича с гитлеровским. Оскорбленный в лучших чувствах Колеров не примирился, конечно, с таким очевидным поруганием своей святыни. Тем более что в запасе у него был еще всепобеждающий, по его мнению, аргумент: «Россия, наверное, все-таки поддерживала не Милошевича, а свою идентичность, потому что, на мой взгляд, с полным основанием, понимала, что для Запада нет разницы – Югославия или Россия, просто Югославия доступна для изнасилования, а Россия пока нет».

«Подобного рода национальная логика самоидентификации свидетельствует о самоуничижении... – возражал «диссидент». – В случае с Косово мы совершенно напрасно идентифицировали себя с сербами. Почему, собственно, мы должны считать, что у нас больше общего с ними, нежели с немцами, французами или американцами?.. Такая политика не рациональная и в конечном счете не национальная».

Очень тактично, как видим, обращает внимание Шушарин на языковое неряшество оппонента: и вправду, при чем здесь «идентичность России»? Выдает это неряшество, однако, полную неспособность «произвести» какой бы то ни было «смысл» в том, что Колеров пытался, но не осмелился выразить. Ну, как, в самом деле, представлял он себе идеальную позицию России в косовском конфликте? Что следовало ей сделать, чтобы «поддержать свою идентичность»? Противопоставить себя остальному миру и заявить во всеуслышание: либо вы позволяете Милошевичу довести до конца его злодейство, либо вы меня не уважаете? То есть пытаться строить международную политику на логике пивного ларька?

По второму кругу

Главное, однако, упомянул Шушарин лишь вскользь. Я имею в виду, что политика России в разгар косовской контроверзы «оказалась в стороне от всего происходящего». Отсюда между тем и возникает второй, совершенно уже актуальный вопрос: ближе ли «ко всему происходящему» политика России сегодня, девять лет спустя?

В 1999-м она заключалась в том, что этническая чистка в Косове трактовалась как внутреннее дело Югославии, вмешиваться в которое не вправе никто без разрешения Совбеза ООН (разрешения, разумеется, заблокированного российским вето). Договаривайтесь с Милошевичем – таково было ее мотто. Не можете договориться – тем хуже для вас. Другими словами, была тогда политика России бесплодна, как библейская смоковница. Или, говоря на современном жаргоне, это была политика спойлера, неспособного предложить решение конфликта, но твердо намеренного помешать другим.

Никаких ведь бомбежек Сербии не было бы, сделай Россия до них то, что сделала после них. Удивительно ли, что подавляющее большинство европейских политиков не простило России этого? Потому и поддерживают стремление Приштины к независимости, даже понимая его отчаянную несвоевременность.

Все эти годы Косово было протекторатом ООН и никаких связей с Белградом не поддерживало. И, понятно, после художеств Милошевича поддерживать не намерено. Естественно также, что косовары сыты протекторатом по горло и требуют государственной самостоятельности. При всем том не возражают они и против миссии ЕС (1800 штыков) на их территории для защиты сербского меньшинства, как рекомендовал уполномоченный ООН Мартти Ахтисаари.

И что же Россия? Предлагает какую-нибудь альтернативу плану Ахтисаари? Нет. Как и в 1999-м, ничего она не предлагает, кроме того, что предлагала тогда: проблема Косово есть внутреннее дело Сербии, и никто не имеет права в него вмешиваться без разрешения Совбеза (которое она, как и девять лет назад, заблокировала). Пусть Приштина договаривается с Белградом. Не может договориться – тем хуже для нее.

Это бы еще с полбеды, однако. Хуже, что и для миссии ЕС требуется разрешение Совбеза, а Россия блокирует его тоже. И это, извините, уже пахнет порохом. Ибо что, если после объявления независимости начнутся в Косово этнические беспорядки и, воспользовавшись ими, кто-то подскажет сербскому меньшинству идею отделиться от Косово? И вдобавок еще – вместе с Республикой Сербской в Боснии – воссоединиться с матерью-родиной? И на сцену опять выступит сербская армия?

Что произойдет в этом случае? Новая дестабилизация Балкан, новые беженцы, новая кровь, новая конфронтация с Европой – и новый «майский день русского национализма»? Это ли нужно сегодня России?