Россия – год 2006: логика политического страха

Лилия Шевцова: 'При отсутствии внутренних стимулов развития и при исчерпании источников восстановительного роста неумолимо начнется поиск виновных в стагнации, а затем и в кризисе'.
Фото Натальи Преображенской (НГ-фото)

Эти заметки являются продолжением размышлений о российской системе, которые были опубликованы в «НГ» 21–22 и 25.01.05 («Россия – год 2005: логика отката»). На этот раз посмотрим, как формируется основной вектор развития страны на ближайшее будущее. С одной стороны, ясно, чего хочет правящий класс: он стремится к гарантированному воспроизводству. Но с другой стороны – система, которая отстроена в России, может гарантировать только неопределенность, которая является ее способом существования. Поэтому никакой уверенности в том, что завтра станет продолжением сегодня, в России быть не может.

═

Прагматики против идеалистов

═

Давайте начнем не с реальности, а с ее восприятия. Сегодня наблюдатели, имеющие дело с Россией, разделились на две группы: прагматиков и идеалистов. Вот аргументация первых: Россия заслуживает того государства, которое имеет. Нельзя перепрыгнуть в либеральную демократию из тоталитаризма одним махом.

Вот возникнет средний класс, повысится уровень благосостояния населения, тогда и поговорим о либеральной демократии. Короче, вначале экономика и капитализм, а затем демократия и остальные нежности.

Прагматиков – большинство, во всяком случае, в России. Среди них близкие к Кремлю пропагандисты – Павловский, Никонов, Марков и Пушков. Правда, нередко они выглядят блеклой копией Миграняна, который первым заговорил о невозможности «перепрыгнуть через ступени». К прагматикам примыкают и те, кто пытается обвинять Запад в неудачах российской демократии.

Идеалисты, напротив, полагают, что политика сегодня в России важнее, чем экономика. Они уверены, что российское общество больше не является препятствием для движения в сторону либеральной демократии. Проблема в том, чтобы найти сочетание свободы и порядка на основе правового государства. Они полагают, что экономическая модернизация в России обречена при сохранении персонифицированной власти. Ясин, Левада, Клямкин, Сатаров, Пионтковский – вот те, кого можно отнести к идеалистам (автор причисляет себя к этому же лагерю). В самой России они в меньшинстве.

Реальность как будто подтверждает правоту прагматиков: население поддерживает Путина и, следовательно, оно довольно состоянием вещей, а президентскому рейтингу могут позавидовать коллеги по «восьмерке». Надежды оппозиции на то, что система вот-вот рухнет и массы выйдут на улицы с требованием свободы, все больше походят на мечты параноика. Что касается западного мира, то он предпочитает стабильную, пусть и недемократическую Россию, осознавая пределы своего влияния на ее развитие. Некоторые лидеры, как, например, недавний германский канцлер Шрёдер и итальянский премьер Берлускони, добровольно берут на себя роль кремлевских адвокатов, объясняя своему обществу, почему Россия не готова для демократии.

Что же в ответ говорят идеалисты? Да, россияне поддерживают режим и лидера, но либо как меньшее зло, либо надеясь на постепенные реформы. Ведь многие голосовали за Путина в 2004 году, полагая, что он обеспечит соединение свободы и порядка. Да, говорят они, народ молчит потому, что есть возможность выжить индивидуально, не прибегая к коллективным действиям протеста. Но это молчание вряд ли означает одобрение политики власти, если только около 30% опрошенных считают, что Россия движется в правильном направлении. Народ молчит и потому, что не видит заслуживающих доверия альтернативных сил, которые могли бы вывести страну из тупика. Но вряд ли консолидация может быть прочной, если 49% опрошенных выражают недоверие к правительству и только 16% надеются, что оно улучшит их положение. Важно то, полагают идеалисты, что впервые в своей истории российский народ готов к новому порядку. Все дело в том, что к этому не готова элита.

Давайте сыграем в поддавки и допустим, что прагматики правы. Но если общество нужно вести к свободе постепенно, тогда почему российский правящий класс вместо разгерметизации системы закручивает гайки? Согласимся, что модернизировать Россию в условиях демократии невозможно. Но тогда почему по мере централизации власти экономический рост затухает? И как движение в направлении «сырьевого» государства можно рассматривать в качестве модернизации? Еще недавно прагматики, пытаясь аргументировать необходимость усиления исполнительной власти, убеждали нас: погодите, как только будет создано крепкое президентство, тогда и начнутся реформы. Сегодня создано суперпрезидентство, вытеснившее остальные институты, но прагматики так и не удосужились объяснить, почему у власти нет времени для реформ.

Признаем, впрочем, что идеалисты тоже не могут внятно пояснить, почему при готовности общества жить в свободной стране оно позволяет элите проводить политику, которую общество переросло. Почему, наконец, либералы так и не сумели встроить себя в канву российской истории и до сих пор многими рассматриваются как чуждый России элемент?

Спор прагматиков и идеалистов – не только российское явление. На разных этапах в разных переходных обществах происходили такие же споры, и в зависимости от их завершения страны выбирали путь либо стагнации, либо трансформации. Мировой опыт показал, что вера в способность авторитарных режимов провести либеральную модернизацию – не более чем иллюзия. Южная Корея авторитарным способом решила проблему индустриализации, но необходимость решать постиндустриальные проблемы заставила ее демократизировать свою систему. Сегодня многочисленные страны – от Египта до Индонезии – подтверждают, что авторитарно-бюрократическая власть блокирует назревшие экономические реформы. В свою очередь, опыт слаборазвитых стран от Португалии до Польши, которые вступили на путь демократизации, подтверждает, что переход к демократии может происходить и в обществах с недостаточно развитым средним классом, а отсутствие социально-экономических предпосылок можно компенсировать политической волей и что самое важное – ощущением миссии частью политического класса.

А пока прагматики, рассуждая о неготовности России к либеральной демократии, фактически оправдывают нынешнюю ситуацию и, более того, закрывают дискуссию о дальнейших путях развития общества: коль все предопределено, нужно расслабиться и плыть по течению – авось куда-нибудь да вынесет. Так что в итоге реализм оказывается апологетикой существующей власти, какую бы форму она ни принимала.

═

Сверхзадача власти: возрождение государства

═

Пока мы увлекались политической микробиологией, то есть комментированием ежедневных телодвижений власти, в стране произошли сдвиги, которые определят ее дальнейшее движение, и не важно, с каким лидером. Дело в том, что в России завершается создание постсоветского государства, которое продолжает российскую традицию вознесенной над обществом власти, но в технократической упаковке, и которое должно гарантировать незыблемость позиций правящего класса.

Путину удалось переформатировать старо-новый правящий класс за счет перегруппировки его рядов – отхода на вторые позиции предыдущей правящей группы и выдвижения новой. На уровне подавляющей части политического класса в России достигнут консенсус относительно правил игры. И вот его суть: не нужно больше ни революций, ни резких жестов. В этом сходятся все основные группировки политического класса, от технократов до силовиков. Путин стал олицетворением этого консенсуса, который можно определить как сохранение статус-кво. Он сумел удовлетворить интересы, пусть усредненные, не только основных элитных групп, но и части общества. Правда, достигнутый российский консенсус базируется на преходящих интересах и на памяти о недавних потрясениях. Это консенсус, нацеленный не в будущее, а в прошлое, это реакция на вчерашний день, а не ориентация на будущее.

Еще недавно аморфная и выглядящая как сочетание плохо пригнанных кусков арматуры российская постсоветская система приобрела четкие очертания. Вот четыре ключевые характеристики системы, в которой нам суждено жить: бюрократически-авторитарный политический режим; государственно-аппаратный капитализм; выборочный социальный патернализм; многовекторность во внешней политике.

Особо следует отметить три качества этой системы, которые во многом определяют ее траекторию: гибридность, преемственность и имитацию. Эта система включает несовместимые принципы – рынок и дирижизм, единовластие и выборы, патернализм и социальное равнодушие, свободу и авторитаризм. Оставаясь всеядной, постсоветская система апеллирует ко всем социальным слоям населения, тем самым делая возникновение оппозиции почти невозможным.

Что касается преемственности, то эта проблема решается путем сохранения прежней сущности в новой упаковке. «Путин отверг ельцинизм» – вот лейтмотив придворных аналитиков, которые сравнение настоящего с недавним прошлым сделали основным аргументом жизнеспособности нынешней власти и которых не смущает факт, что их служба в Кремле является опровержением их тезиса о конце ельцинизма. Впрочем, Путин действительно вытеснил часть прежнего режима, претендовавшую на доминирование, и отказался от ельцинской спонтанности, таким образом сменив жанр своего властвования. Но эта весьма щадящая операция по сбрасыванию шкуры была средством сохранения системного фундамента – во-первых, персонифицированной власти, во-вторых, слияния власти и собственности.

Еще одним впечатляющим свойством российской постсоветской системы является ее поразительная способность к имитации, в результате чего трудно отделить реальность от вымысла и провокации. Однако отдадим власти должное: она замечательно освоила технологию создания фантомов, которые порождают видимость многообразной реальности, в то время как на самом деле ее политика сводится к простым арифметическим действиям. И даже критически настроенное меньшинство вынуждено участвовать в кремлевском шоу самим фактом своего протеста.

В результате дизайнерских усилий кремлевской команды кроме исполнительной вертикали нарисовалась и политическая параллель, в рамках которой Госсовет дублирует Совет Федерации, Общественная палата – Думу, президентская администрация – правительство, а различные советы – друг друга. Внешне – абсурд. Но на самом деле создание параллели, продолжающейся в регионы, рационально в рамках системы, которая воспроизводит безответственность. Появление дублирующих органов не только имитирует общественную активность, укрепляет патронажно-клиентелистские связи в среде политического класса (ты мне – я тебе), но и отвлекает внимание от настоящего центра принятия решений. Словом, мы получаем власть в изоляционной обмотке. Браво Владиславу Суркову – блестящее решение! В обмотку дали себя вмонтировать немало достойных людей – от Рошаля до Родниной. И они будут выполнять функцию защиты власти, предохраняя ее от внешних шоков. А за воротами стоит очередь за членством тех, кто понимает, что участие в любом декоративном органе дает им включенность в систему. В противном случае они останутся в несистемном поле, которое может быть воспринято властью как антисистемное со всеми вытекающими последствиями.

Вот как Игорь Клямкин определил внутреннюю конфликтность «ситуативной бюрократически-авторитарной государственности», которая закрепилась в России: «Едва ли не главная особенность такой государственности заключается в том, что ее усиление еще больше ослабляет ее стратегический потенциал. Потому что она означает замораживание общества в атомизированном «объектном» состоянии, лишенном источников и стимулов инноваций┘» Более того, неизбежно окажется, что ситуативная государственность – тоже имитация, которой прикрывается президентская власть, подменившая собой остальные институты. Но и последняя – лишь инструмент, при помощи которого бюрократия осуществляет свои интересы.

═

Аппаратный капитализм на марше

═

А теперь о текущих приоритетах власти. Общее мнение таково, что основным для власти является «Проект 2008 года»: кто и как сядет на кремлевский трон. Момент воспроизводства власти для правящей команды действительно имеет экзистенциальное значение. Так уж устроена российская система, в которой власть и собственность завязаны на личность, оказавшуюся в роли единственного регулятора. Однако для того, чтобы момент воспроизводства власти не вызвал обвала системы, правящая команда должна укрепить ее фундамент и перекрытия. В связи с этим исключительно важно то, что происходит с экономической моделью.

Один из итогов уходящего года – завершение спора между дирижистами и либералами-технократами в России, который закончился полной победой первых. Последним нервическим всплеском либералов-технократов было грефовское стенание «Неандертальцы!» по поводу покупки «Газпромом» «Сибнефти». Путину без особых усилий удалось обвалить олигархический капитализм, в этом пойдя на самый серьезный разрыв с предшественником. Правда, сами же олигархи и выкопали себе яму, дав волю грабительским инстинктам и игнорируя общество. Короче, за последние два года в России окончательно оформился государственно-аппаратный капитализм.

Толчком к формированию новой экономической модели стало дело ЮКОСа, которое продемонстрировало, что чиновничество вернуло себе командные высоты. Аппарат перешел от косвенного контроля над экономикой через назначенных им же олигархов к непосредственному контролю, подтвердив их временность при ситуативной государственности. Впрочем, этого можно было ожидать, ибо исполнительная вертикаль в политике требует продолжения в экономике. В противном случае она не только не работает, но и подрывается экономической свободой.

Кстати, одним из аргументов в пользу поворота к дирижизму его сторонники считают успех госкапитализма в Восточной Азии и Китае. Но наши дирижисты умалчивают, что Россия собирается повторить путь, с которого «азиатские тигры» сошли после серьезных кризисов своего госкапитализма. Что касается Китая, то здесь 10-процентный экономический рост происходит за счет не государственного, а частного сектора. И вообще экономические успехи Китая, как объясняет Владимир Мау, – следствие невысокого уровня развития, а также того, что государство не заботится о социальных проблемах граждан. Известный исследователь Китая Минксин Пей доказывает, что китайский рост не гарантирует стабильности. А Куинглян Хе в бестселлере «Ловушки Китая» утверждает, что Китай походит на вулкан, который вот-вот проснется. Во всяком случае, примечателен горький опыт Индонезии, которая после 30 лет непрерывного роста свалилась в глубочайший кризис, из которого не может выбраться. Пытаясь повторить китайский сценарий, Россия не только рискует откатиться на уровень доиндустриального общества, но и уж точно не предохраняет себя от потрясений. По существу, Россия возвращается к тому, от чего развитой мир начал уходить либо ушел, за исключением стран, которые находятся в мировой подсистеме, обслуживающей «золотой миллиард».

События последнего года подтвердили новые параметры взаимоотношений власти и крупного бизнеса в России. Больше ни о каком политическом партнерстве нет и разговора. Об этом свидетельствует и конец «золотого века» РСПП, вольно либо невольно совпавший с уходом Вольского с поста его руководителя. Как отмечал Алексей Зудин, «власть отныне отводит бизнесу заведомо подчиненное место в реализации задач, которые она провозгласила в качестве приоритетных». Бизнес пытается уйти в регионы и там пересидеть аппаратную революцию. Правда, некоторые аналитики считают, что экономические возможности неполитизированного крупного бизнеса даже расширились. И действительно, Путин, видимо, поддерживает олигархов, которых берет с собой в зарубежные поездки. Но речь идет о придворных фаворитах, которые при такой системе, как российская, не могут иметь постоянного статуса.

Было бы также неестественным, если бы государство, возвращая себе контроль за нефтью, бросило на произвол судьбы остальные сырьевые ресурсы и другие сферы экономики. У государства до них не дошли руки либо дело в особых отношениях собственников в этих сферах с властью. В целом же аппаратный капитализм не выносит самостоятельности крупного бизнеса. Его существование создает поле финансовой, а следовательно, и потенциально политической независимости, которая подрывает устои бюрократически-авторитарной государственности. А потому существование империй Потанина и Дерипаски противоречит логике системы, даже если сами Потанин и Дерипаска ведут себя системно. Напротив, вполне естественно, что новыми руководителями «АвтоВАЗа» стали государственные назначенцы. Продолжением логики аппаратного капитализма было бы, скажем, назначение государевых людей руководителями советов директоров «Норильскникеля», «Базового элемента» или «Северстали».

Словом, в рамках аппаратного капитализма, допустим, АФК «Система» Евтушенкова (тем более когда группировка Лужкова ослабела), не говоря уже о потугах «Альфы» удержаться на телекоммуникационном рынке, выглядит как недоразумение. И кстати, о Москве: вот уж где поле для аппаратной экспансии – как только произойдет смена караула в мэрии. Не менее, даже более чужеродным элементом для нынешней модели российской экономики является сохранение российско-британской ТНК-ВР, которая стала памятником отношениям Путина – Блэра. Сочетание «Газпром»-ВР», но при условии усиления роли первого больше вписывается в современную российскую историю, и не исключено, что британцы будут себя чувствовать более комфортно в этой связке.

Пока последних олигархов ельцинского разлива подвесили. Им не дают «откешиться», как некоторые из них хотели бы. Но есть ощущение, что их судьба предопределена и у них два варианта выхода: повторить судьбу Ходорковского (но никто, в том числе и Кремль, не хочет сиквела) либо пойти по проверенному сценарию Абрамовича.

И об Абрамовиче: этот «гражданин мира», безусловно, интересен тем, что выступает в нескольких ипостасях, во-первых, символизируя преемственность правящей элиты, во-вторых, облегчая перетекание собственности из одной формы владения в другую, при этом не нарушая основополагающего принципа – слияния власти и собственности. На Абрамовича можно смотреть как на ходячее олицетворение российской системности и одновременно одну из ее функций.

Экспансия российского государства в экономической сфере тем не менее не может не порождать вопросы. Очевидно, что пока общество только теряет в результате перехода к аппаратному капитализму – и потому, что экспансия государства происходит за счет рядовых налогоплательщиков (чтобы выкупить «Юганскнефтегаз» и «Сибнефть», правительству пришлось залезть не только в госбанки, но и занять деньги за рубежом), и потому, что госкомпании приносят в казну меньше налогов и они менее эффективные собственники, чем частники.

Но если понятно, кто теряет, то закономерен вопрос: а кто же приобретает? Белковский совершенно справедливо сравнивает последние сделки украинского и российского государств. И нет сомнений в том, какое государство больше думает о своем народе. Украина в результате последней приватизации «Криворожстали» получила в бюджет дополнительные 4,8 млрд. долл., а Россия выплатила 13 млрд. долл. за «Сибнефть», причем непонятно кому, что порождает новые вопросы – на сей раз о легитимности российской национализации и о том, в чьих интересах она осуществляется.

Стоит упомянуть, что государство, будучи не в силах управиться со своими обязанностями (но больше по другой понятной причине), передает собственные ресурсы в управление посредникам, в роли которых оказываются либо те же аппаратчики, либо их окружение. В результате российская собственность принимает непрозрачную форму – государственную, если говорить об ответственности, и частную по распределению доходов и контролю над финансовыми потоками.

Впрочем, не будем запугивать западного инвестора аппаратным капитализмом – этому инвестору найдется место на российском рынке, даже когда вся экономика окажется под госконтролем. Запад нужен России не столько для финансирования, сколько для самоутверждения российского аппаратного капитализма и сменяющих друг друга правящих команд. Но западному инвестору придется ограничить амбиции, по крайней мере на ближайшую перспективу. Брак «ЛУКОЙЛа» и «Коноко-Филлиппс» – вот относительно приемлемая форма участия западного капитала в российской экономике.

Подготовленные правительством Фрадкова закон о природных недрах и список стратегических объектов должны очертить для западного капитала рамки, за пределы которых он не может выходить. Проблема, однако, для западного инвестора состоит не в сужении возможностей, а в том, насколько государство будет следовать установленным им же правилам. Увы, придется западных бизнесменов огорчить. Дело в том, что Россия развивается циклами и завершение каждого цикла чревато изменением правил игры. Более того, в рамках аппаратного капитализма власть контролирует собственность в первую очередь за счет неопределенности. Следовательно, никогда нельзя быть уверенным, что та или иная компания не повторит судьбу «Сибир Енерджи», которую растворила «Сибнефть» и которая пытается добиться справедливости теперь уже от «Газпрома», либо не окажется в роли «Сименса», которому на уровне лидеров обещали «Силовые машины» – но пока не сложилось.

═

Вперед к сырьевой сверхдержаве!

═

Между тем российский политический класс нашел новый наркотик, стремясь взбодрить общество мифом о превращении России в «сырьевую сверхдержаву». Если еще год назад в России говорили о сырьевой ориентации как о чем-то вынужденном и досадном, то теперь речь идет о вполне осознанной стратегии возрождения державного величия. Оптимисты с упоением считают доходы от нефти и грезят, что к 2011 году грядет удвоение российского ВВП и повышение ежемесячного дохода граждан до 2270 долл. «Россия возвращается к могуществу», – твердят они.

Российский политический класс активно лепит государство, которое в мировой практике известно как Петростейт (доля сырьевых ресурсов в объеме российского экспорта уже составляет более 54%). Андрей Илларионов красочно описал последствия такой лепки для России. Зря, конечно, президент предпочитает не слышать предостережений советника.

Хотя понятно, почему президент его не слышит: как можно отказаться от экономической модели, которая позволяет спокойно сидеть у крана, при этом ничего не делая.

Идея «сырьевой сверхдержавы», овладевшая умами нашей элиты, означает признание провала попыток диверсифицировать российскую экономику. Но тут как нельзя кстати мир охватила истерия по поводу энергетической безопасности, которая дает отечественной элите неожиданный повод считать свой провал преимуществом, по крайней мере временным. Отсюда превращение газа и нефти в решающие инструменты российской внешней и внутренней политики. При взгляде на последние зарубежные поездки президента возникает впечатление, что он занимается исключительно «газовой дипломатией». Кремль хотел бы превратить повестку будущего саммита «восьмерки» в подтверждение энергетического суперстатуса России.

Конечно, не все «сырьевые» государства превращаются в Петростейты. Этого удалось избежать Америке, Канаде, Великобритании и Норвегии. Но испытание нефтью, газом и прочим сырьем выдерживали только страны, которые имели развитое гражданское общество и ответственные элиты. Особенно показателен пример норвежцев, решившихся на неслыханный шаг. Они ограничили и инвестиции в национальную нефтяную компанию «Statoil», и добычу нефти, чтобы избежать сырьевого крена.

Российская власть не менее осознанно сделала ставку на сырье как фактор возрождения. Такую же иллюзию питали все нынешние Петростейты, начиная с Венесуэлы и Нигера и кончая Индонезией и Алжиром. И чем это закончилось? Коррупцией; появлением класса рантье, паразитирующего за счет нефтяных дивидендов; монополизацией экономики; зависимостью страны от западного капитала; смычкой власти и бизнеса. Все это родовые черты Петростейта. Судьба таких государств незавидна – они обречены на загнивание, как Венесуэла, или обвал системы, подобный индонезийскому.

Все «бензиновые государства» неизбежно попадают в зависимость от стран-потребителей. Поэтому говорить о суверенитете, имея экспортную экономику, – следствие либо наивности, либо попыток оправдания игнорирования национальных интересов. Обычно национальные элиты в таких государствах предпочитают свои деньги вывозить, а для инвестирования брать в долг у мировых банков. Российский правящий класс делает то же самое, да еще и огосударствляет собственность за счет зарубежных средств. Энергетическая сверхдержава в долг – это действительно звучит свежо!

Между тем Европа, стремясь избежать российского диктата, активно ищет альтернативные источники энергии, в частности наращивая атомную энергетику. Вряд ли остальные регионы мира не размышляют о том, как не оказаться заложником одного экспортера. Еще недавно Россия имела наивность надеяться сохранить контроль над сырьевыми потоками Каспия, и что из этого вышло? Трубопровод Баку–Джейхан покончил с зависимостью Каспийского бассейна от российской трубы. А сегодня не только Азербайджан, но и Казахстан успешно конкурируют с Россией за роль поставщика энергии как в Европу, так и в Азию, строя свои транзитные маршруты.

Отечественным сторонникам «сырьевой сверхдержавы» могу лишь посоветовать пролистать книгу Пола Коллье «Сырьевое проклятие». Автор дает потрясающую картину деградации и разбитых надежд. Именно этим чревата зацикленность на сырьевом факторе. Однако трудно избавиться от ощущения, что российская элита понимает, о чем идет речь. Песня о «сырьевой сверхдержаве» призвана отвлечь внимание общества от потери страной ориентира. Как признался Юрий Трутнев, 75% всех известных месторождений нефти и газа в России уже в производстве, а наши нефтяные резервы иссякнут через 10 лет! И для полного отрезвления тех, кто попался на удочку «сырьевого» мифа: 89% нефтяного оборудования в России устарело, а половине трубопроводов более 25 лет. А рост производства в «Газпроме» едва достигает 0,8%. О каком возрождении «через сырье» разговор?

═

Миссия: выжить любой ценой

═

Когда российская политическая тусовка не думает о газе, она гадает, что произойдет в 2008 году. Еще недавно в этой среде господствовала уверенность, что Путин останется на третий президентский срок. Но ноябрьское десантирование в правительство сразу двух представителей путинского окружения, Дмитрия Медведева и Сергея Иванова, было воспринято как начало реализации сценария передачи власти наследнику, который должен пройти обкатку в правительстве. Правда, многие и в России, и на Западе все еще оглядываются на президента, не веря до конца, что Кремль можно оставить добровольно. Тем более что кремлевские чревовещатели во главе с неунывающим Павловским твердят, как мантру: «Путин никуда не уйдет!»

Сам факт, что страна, отложив свои проблемы, за несколько лет до выборов занялась отгадыванием шарады «2008», свидетельствует о драме общества, которое решающим образом зависит от хозяина Кремля, способного перевернуть шахматную доску и сказать: «А теперь будем играть вот так┘» Фактор единовластия и объясняет, почему страна и общество, не говоря о тех, кто входит в сферу власти, впадают в паралич и не могут функционировать, пока не станет ясно, кто же теперь будет олицетворять эту самую власть.

В западных демократиях тоже возникает проблема передачи власти и там тоже задумываются над ее решением. Но так как смена лидера на Западе не означает изменения принципов упорядочивания, эти события не нарушают ритма жизни. Причем сами лидеры нередко используют свою роль хромой утки как возможность сделать прорыв. Японский премьер Коидзуми решился на реформу почты, которая должна изменить характер японского капитализма. О будущем, пусть и неудачно, задумался Буш, провозгласив стратегию продвижения демократии. Шираку не удалось застолбить для себя место в анналах истории через одобрение новой Конституции ЕС – но он пытался.

Уходящий 2005 год был последней для Владимира Путина возможностью прервать паузу и попытаться возобновить свой модернистский проект. Путин мог решиться пойти ва-банк, не опасаясь падения рейтинга, недовольства политического класса и своего окружения. Он мог подняться над кремлевской мышиной возней и начать мыслить историческими категориями.

Президент же поплыл по течению, взяв курс на выживание режима, зацикленного на собственных интересах. Видимо, слишком велики опасения потревожить возникшее умиротворение. А тем временем Россия уже начала платить за эти опасения, и цена – все более очевидная стагнация. В мировой практике был ряд лидеров, которые совершили прорыв, придав своим странам инновационный импульс. Среди них де Голль во Франции, Адольфо Суарес в Испании, Фредерик де Клерк в Южной Африке. Они имели кураж демонтировать системы, из которых вышли, и пойти наперекор интересам консервативной части правящего класса, рискнув нарушить его спокойствие. Но пока никто и никогда в мире не реформировал им же созданный политический режим, когда оказалось, что он блокирует развитие. Путин мог попробовать стать первым смельчаком, нарушившим аксиому. Однако он так и не решился. Хотя политик, который неоднократно говорил о коррупции и бюрократии как о системном препятствии, не может не осознавать пределы возможностей созданной им конструкции. Теперь делать повороты поздно, ибо они могут помешать единственной цели, которая осталась у лидера, – удержать спокойствие во время смены экипажа.

Более того, в России феномен президента – хромой утки означает угрозу стабильности и системы, и общества. Ибо, кроме этой утки, нет механизмов, которые бы гарантировали равновесие на время смены вахты на капитанском мостике. И поэтому правящая команда пытается сыграть спектакль, заставляя в нем участвовать и самого президента, и рой статистов. В рамках бюрократически-авторитарной системы существует лишь два способа удержать равновесие при завершении конституционного срока лидерства – продлить власть лидера либо гарантировать избрание его назначенца. Но, пытаясь сохранить стабильность таким образом, власть ее же и подрывает, стремясь контролировать единственный источник легитимации – выборы, лишая их сущности, какой является борьба и неопределенность.

═

Уйти нельзя остаться: об искусстве поставить запятую

═

А пока Путину придется играть в неопределенность, чтобы пресечь вакханалию вокруг трона. Каковы наиболее вероятные сценарии самовоспроизводства власти в России в 2008 году? Не только уровень стабильности в стране, состояние политкласса, но и возможности системы – все эти обстоятельства говорят о том, что наиболее вероятно воспроизводство власти через назначение наследника. Для нынешнего российского государства это был бы оптимальный вариант самосохранения. В контексте такого сценария для президента жизненно важно удержать контроль над вынашиванием преемника и довести «роды» до благополучного конца. Преждевременное появление наследника его убьет – политически, конечно.

Для самого Путина и для страны преждевременные роды наследника тоже опасны. Как только политическая элита поверит в то, что Путин уходит, вокруг него немедленно образуется вакуум и кремлевские тараканы разбегутся искать новый центр притяжения. Более того, возникнет свалка претендентов на эту роль. Раскол элиты для Кремля – кошмар, которого он пытается избежать всеми силами. Пока сохраняется недосказанность относительно будущего, президент сохраняет контроль над ситуацией.

Что же касается путинского преемника, то вряд ли стоит ограничиваться наблюдением только за тремя участниками последней перестановки – Медведевым–Ивановым–Собяниным. Путин предложил вызывающе простой тест на сообразительность, возможно, рассматривая его как отвлекающий маневр. Очевидно, что упомянутыми кандидатами кремлевская скамейка запасных и очередь желающих на ней примоститься не исчерпывается.

Между тем важнее не кто именно станет преемником Путина, а каким будет запрос на формулу лидерства. Путин был введен в Кремль как Стабилизатор ельцинского хаоса. Сегодня в обществе формируется запрос на роль Чистильщика, что означает популистский крен. В случае, если этот запрос приобретет массовую поддержку, с трудом удерживаемая стабильность может дать трещину. Понятно, что власть пытается стимулировать новую потребность на закрепление стабильности через социальную переориентацию курса. Но станет этот курс для преемника Путина политическим кладбищем либо трамплином, пока неясно. Не исключено, что Путину придется менять кандидатов в наследники, как это делал Ельцин, для того чтобы сохранить основного претендента. Окончательный выбор будет сделан только после того, как определится кандидат, который сможет для политического класса стать новым воплощением статус-кво и одновременно докажет, что он не выпустит руль.

В любом случае разные кремлевские кланы, видно, надеются, что им удастся посадить на трон своего человека и им управлять. Такую же иллюзию питали многие кукловоды, пытаясь вырастить послушных лидеров. В свое время чилийские олигархи пригласили генерала Пиночета на роль президента с надеждой держать его на привязи – и как же они просчитались! Французский генералитет поддержал де Голля, полагая, что он продолжит войну в Алжире, и тоже ошибся. А как вляпался с Путиным Березовский – это уже хрестоматийный пример неправильной оценки диалектики власти!

Не менее важен и вопрос о будущей модели власти в России. Теоретически возможен набор вариантов между двумя крайностями – правлением сильной личности и правлением сильной бюрократии. Нынешний президент представляет умеренный режим, построенный на компромиссе между президентом и аппаратом. Однако кризис способен вынести наверх более жесткого лидера. Хотя «левый поворот» с приходом к власти российского Перона сомнителен. Наш правящий класс предпочтет оберегать свои позиции при помощи лидера с правым уклоном, который так же, как и нынешний президент, должен быть гуттаперчевым. Можно не сомневаться в одном: какой бы сильный лидер ни пришел к власти в России, он постепенно окажется в зависимости от аппарата. Если только не рискнет обратиться к народу через голову политического класса. А это будет чистый, безо всяких бюрократических примесей, авторитаризм. И его содержание и судьба будут зависеть от того, с чем именно лидер обратится к народу. Но пока среди преемников Путина не видно таких, кто мог бы рискнуть пойти на такой шаг.

А что за судьба может оказаться у президента после того, как он покинет Кремль? Российская система устроена так, что не оставляет политических шансов для оставивших единственный значимый пост в стране. Путин – председатель доминирующей партии? Путин – глава правительства? Путин – глава «Газпрома?» Как все это мелко. Зачем человеку, еще недавно бывшему демиургом, суетиться в роли подручного своего бывшего подручного? Если только правящая команда не решится под конец расчленить верховную власть и лишить президентство его всемогущества. Но любое механическое разделение полномочий наверху без создания независимых институтов грозит вернуть страну в 1993 год и возродить смертельную схватку нескольких кланов. Вряд ли осмотрительный Путин не понимает последствий неосторожных манипуляций с такой тонкой материей, как власть. Если по минимуму, то было бы хорошо, если бы его миссией стало зак