Россия в глобальном и внутреннем мире

Россия давно - место социального эксперимента, в котором отрабатываются те или иные модели развития, известные в мире. Ввиду этого велико значение российского контекста для формирования теорий развития.

В 50-60-е гг. господствуют модернизационные теории. Это - концепции направленного развития, построенные на основе признания универсальности западного общества, превращения его в образец для всех народов, желающих ускорить свою естественную эволюцию. Модернизация - это ответ незападных стран на вызов Запада, переход из традиционного общества в современное. Модернизация осуществлялась в формах колонизации, вестернизации, догоняющей модели развития.

После победы над фашизмом влияние Запада и образа западной цивилизации повсеместно возросло, поверженные Германия и Япония встали на рельсы западного пути развития. Начался процесс деколонизации, пафос которого состоял в утверждении способности освобождающихся народов самостоятельно, в условиях независимости осуществить модернизацию по западному образцу. Исключение составляли страны социалистической системы, но это было то исключение, которое подтверждало правило: никто более большевистских лидеров не утверждал необходимость для России стать частью Европы (В.Ленин), догнать Европу (Л.Троцкий, И.Сталин), "догнать и перегнать Америку" (Н.Хрущев). Социалистические общества осуществляли модернизации, но особым образом, и Россия не выпадала из социального контекста, породившего модернизационные теории. Модернизационные теории предполагали, что есть общий путь для всего человечества, на который не все общества вступают одновременно.

Модернизации 50-60-х гг. не закончились успехом для стран третьего мира. Их традиционные культуры были разрушены в большей мере, чем приобретены основы современного общества. Бурное развитие Японии в это время представлялось не следствием успеха модернизационных теорий, а азиатским чудом, которому не суждено повториться. Повсеместно росло убеждение в возможности социалистической альтернативы модернизации. "Влечение" к социализму было связано с открытием Россией и другими странами "второго", то есть незападного и способного конкурировать с Западом пути. Ему способствовали либерализация политического режима СССР, его противостояние Западу в сфере обороны, космоса, ядерной области, фундаментальных наук, притягательность социалистического выбора для стран третьего мира, не преуспевших в капиталистической модернизации после деколонизации, подъем социал-демократии Запада.

Неуспех третьего мира на социалистическом пути так же, как и на пути модернизации, быстро развеивает эти иллюзии. Поднимается волна антимодернизационных настроений, ставящая под сомнение оба названных типа социальных теорий. Появляются постмодернизационные социальные теории и реальный опыт постмодернизации - развития на основе традиции, собственной идентичности, например, в Юго-Восточной Азии, где не ставится вопрос о том, чтобы стать похожими на европейцев или американцев. Следствия такого подхода амбивалентны: с одной стороны, утверждается значение локальных культур и цивилизаций, отрицается концепт всемирной истории как истории, идущей в направлении, открытом Западом; с другой стороны, для Запада открывается возможность удовлетвориться выгодным для него статус-кво, не тянуть повернувшийся к своим проблемам локальный мир к прогрессу на западных основаниях. Становится даже "приличным" не ставить целей развития, следовать темпам естественной эволюции.

Но есть страны, оскорбленные местом, занятым ими в глобальном раскладе развитых и отсталых стран, отвергающие статус-кво и плюрализм. Они выбирают неомодернизм - новый виток модернизации. Россия 90-х примкнула к числу этих последних. Разочарования в Западе у них не было, не было опасений, что догоняющая модель модернизации (соответствующая этому выбору) является одновременно опаздывающей, никак не способной догнать Запад сегодняшнего дня.

Оживились евразийские подходы, более чем антимодернизационные (славянофильские, почвенные) теории, претендующие быть альтернативой описанным и являющиеся чисто российским "продуктом". Евразийская концепция возникла в послеоктябрьском эмигрантском зарубежье. Она рассматривала революционную катастрофу в России как следствие односторонней ориентации интеллигенции на Европу, забвение евроазиатской природы России. Сегодняшнее обращение к идеям евразийства, прямо повторяющее их мировоззренческие и геополитические постулаты либо неявно ориентирующееся на них в попытках собственного объяснения посткоммунистических изменений, не может не опираться на понятия и язык современных социологических теорий. В связи с этим евразийская концепция получает интерпретации, соответствующие различным формам последовательно сменяющихся социальных теорий, которые мы описали. Модернизационная интерпретация евразийства учитывает только один аспект - то, что эти страны, будучи отстающими, традиционными, пытаются сменить свою идентичность на западную, европейскую. Социалистическая интерпретация трактует СССР как успешный евразийский опыт, социализм - как евразийский (незападный) путь. Постмодернизационная интерпретация видит в евразийстве своеобразную конвергенцию ценностей традиционного ("азиатского") и современного (западного) общества. Неомодернизационная трактовка жестко повторяет аргументы модернизационной теории, однако не считается с ее уроками. Имеется так же антимодернизационная интерпретация, рассматривающая евразийские черты как препятствие модернизации. Как видим, в картине сменяющихся и взаимодействующих социальных теорий евразийство не является самостоятельной доктриной, а представляет собой некоторый фактор, получающий различные интерпретации.

Таким образом, на всех фазах развития социальной теории России принадлежит не последнее место в социальном контексте и тех социальных сдвигах, которые инициируют смену теорий. На стадии доминирования модернизационных теорий Россия интересна предшествующими этапами модернизации и стремлением "догнать Запад". Этап интереса к социалистическим теориям вырастал из иллюзий неограниченного успеха СССР, а также успеха социал-демократий Запада. Постмодернистский этап российскими теоретиками был воспринят только риторически, тогда как для украинских, например, он был в известной мере предпосылкой националистического выбора. Позже наблюдалось некоторое спутывание российской архаики с постсовременными явлениями. Четвертый этап (неомодернизация) - это российский посткоммунистический выбор с его идеализацией Запада и приданием западным моделям статуса универсальных, с отказом от всякой самоиронии и новой фазой героической борьбы за демократию (как прежде за социализм).

Таким образом, обозначились разные точки зрения, находящие различные пути России в прошлом, настоящем и будущем. Некоторыми исследователями они представлены как отрезки российской истории или варианты ее будущего. В отличие от классической методологии, которая ориентирует на выбор единственной - истинной точки зрения, с позиций сегодняшнего подхода зерна истины имеет каждая сторона. Каждый из подходов, трактуемый классической методологией как путь России, в неклассической будет выглядеть как ракурс интерпретации. Все ракурсы интерпретации должны быть обсуждены и учтены, но не могут быть восприняты как некий путь.

Провозглашение догоняющей модели модернизации в России 90-х не учитывало изменений самого Запада, неясность того, какую фазу западного развития мы догоняем. По мнению одних, фазу первоначального накопления. Другие воодушевленно подтверждали успех догоняющей модели развития в связи с повторением в посткоммунистическом мире образования наций, осуществленном на Западе в XIX в. Исчезал из поля зрения сегодняшний постиндустриальный, информационный Запад, где из всех источников инновации самые эффективные - рынок и наука - являются не просто носителями инноваций, но их социальными институтами.

Радикализм, словесная приверженность догоняющей модели, в России 90-х соседствующая с демодернизацией, анархией и архаизацией вместо заимствования западных институциональных структур дискредитировали неомодернизм и догоняющую модель модернизации. К этому надо относиться двойственно: этой модели не следовали на деле, скорее, победила демодернизация с элементами вульгарной вестернизации. Но вопрос о границах и недостатках самой модели стал более острым.

Глобализация

Теория глобализации во многом вытеснила описанные теории. Связана ли она с российским контекстом, мы ответим позже. Термин "глобализация" возник для характеристики транснационального функционирования экономики и информации, которые, резко нарастая в последние десятилетия, сделали прозрачными для финансово-информационных систем национально-государственные границы и обеспечили преимущество тем, кто вступил в технологическо-информационную революцию. Глобализация - это не то, желательность или нежелательность чего сегодня подлежит обсуждению. Она есть. Ее перспективы и угрозы, безусловно, важно исследовать. Но прежде всего необходимо сказать о ее сущности: глобализация означает победу капитала и информационной свободы над национальными интересами, создание транснациональных систем. Вестфальская система наций-государств, составлявшая основу мирового порядка в течение 350 лет, дала трещину. Филадельфийская система, делавшая демократию мировым институтом, так же претерпевает изменения, как более позднее "уточнение" Вестфальской системы.

Проиллюстрируем ключевые факторы глобализации - информационный, экономический и технологический. Их можно назвать также информационно-экономическим и информационно-технологическим. Еще в 1982 г. Дж.Несбит определил десять новых глобальных тенденций: переход от индустриального общества к информационному, от развитой техники к высоким технологиям, от национальной экономики к мировой, от краткосрочных задач к долговременным, от централизации к децентрализации, от институциональной помощи к самопомощи, от представительной демократии к непосредственной, от иерархии к сетям, от Севера к Югу, от альтернативного выбора "или/или" к многообразию выбора. Это описание предугадало глобализацию. С изобретением компьютера и Интернета и введением их в экономику все операции невероятно ускорились и изменились качественно, а не только количественно. Возникла открытость технической информации. В Интернете можно найти технические и технологические инновации, ноу-хау. В перспективе патентные службы могут оказаться лишними, и технический шанс появляется у всех, кто способен им воспользоваться.

Кроме информационных аспектов, конечно, важнейшей характеристикой глобализации являются чрезвычайно низкие таможенные барьеры (примерно 60% до Второй мировой войны и 6-7% сейчас). Столь низкие тарифы облегчили перемещение товаров и капиталов. Но кроме этого произошла как бы потеря деньгами своего национального предназначения. В начале 90-х бизнесмены нуждались в разрешении своих правительств на получение большого заказа из-за рубежа или крупного бизнеса в другой стране. Сегодня никто уже не сомневается в том, что, если сталь в Череповце плавится плохо, туда придут турецкие или китайские заводы. Транснациональный рынок существует, и его можно закрыть для какой-либо страны только авторитарным путем. Мы открылись, обнажились, показали свои слабости, но в то же время мы получили и шанс: нас открывал Михаил Горбачев, когда ликвидировал СЭВ, нас открывал Егор Гайдар. Оказалось, однако, что мы совершенно слабы для того, чтобы войти в этот открытый мир. Но тем не менее у нас появился стимул в него войти. Мы уже в глобальном мире, хотя и на незавидном положении, но мы - еще не в глобальной экономике по большому счету.

Экономические изменения глобального масштаба характеризуются доминированием финансового рынка над товарным. Деньги стали делать деньги на законных основаниях, обозначенных финансово-правовыми установлениями.

Но еще более важное значение, чем деньги, имеют технологии, которые, будучи сращенными с информацией, могут обеспечить производство новых товаров и услуг с меньшей, чем прежде, стоимостью и создать новые уникальные продукты мирового рынка. Уникальность и дешевизна - два важнейших фактора вхождения в глобальную экономику. Как показал Михаил Делягин и сотрудники его института, "рыночная сила производителя, а следовательно - и конкурентная эффективность используемых им технологий возрастает по мере движения от однородных "биржевых" через сложные товары - к уникальным товарам, к которым относится не только уникальное производственное оборудование, но и сложные потребительские товары, поддерживаемые технологиями воздействия на массовое сознание". Это последнее - технологии воздействия на массовое сознание, то есть информационные технологии, реклама, PR виртуально обеспечивают победу товарам, конкурентные свойства которых не выше, чем у других нередко равноценных соперников. К объективным качествам товара присоединяются символы его признания, которые некоторые авторы описывают как французский хлеб, итальянская мода, испанское вино и пр. И тот, кто не только произвел нечто уникальное или особенное или это особенное в наиболее дешевом варианте, но и получил престижно-смысловое признание, становится победителем глобального рынка.

Поскольку экономический прогресс определяется инновациями, богатеют богатые страны. Те, у кого доход на душу населения 20 тыс. долл. в год и выше, являются участниками глобальной экономики и не столько из-за денег, а потому, что подобный уровень жизни сопряжен с высоким технологическим развитием.

Глобализация сузила влияние национального государства на экономику. Ее вызов поставил под вопрос возможности построения социального государства в развивающихся странах. Поэтому проблема вхождения в глобальную экономику - это новый вариант вопроса о прогрессе, хотя у него есть качественное отличие, на которое я укажу на примере России. Глобализация создает клуб стран-чемпионов. Это - клуб избранных стран. Кто из незападных стран вошел в мир глобальной экономики? Я привожу данные, которые имеются в литературе: Бразилия, Индия, ЮАР, Турция, Польша, Южная Корея, Китай, Аргентина, Мексика, Индонезия (до 1998). России тут нет. Тут нет, скажем, и Саудовской Аравии с ее нефтью, потому что здесь предъявляются несырьевые требования. Считается, что сырье, вооружение, товары первичной индустриальной переработки не могут характеризовать страну как участницу глобальной экономики, что подобное участие формируется высокотехнологичными и информационноемкими продуктами или продуктами, занимающими преобладающий объем на рынке или монопольно представленными на нем. Объем российской международной торговли невелик, и в ней преобладает сырье. Япония не может войти в глобальный мир, хотя она входила в глобальную экономику (ее национальный продукт не растет с 90-х гг.), так как она не может предоставить гражданство никому, кроме японцев. Ее культура слишком локальна. Как десять незападных стран сумели войти в глобальную экономику? Они смогли это сделать, так как стали производить тот или иной продукт, который оказался или самым лучшим, или самым дешевым из этого класса товаров для мирового рынка, а также был информационно представлен людям в качестве такового. Политическая критика Китая не помешала американцам открыть для него свой рынок. Сто тысяч китайцев обучаются в США. Программисты Индии, текстильщики Турции сумели добиться признания на глобальном рынке. Дешевая рабочая сила Польши, включенная, например, в немецкие компании, производящие "Фольксваген" в Познани, обеспечила автомобилю предельную дешевизну. Если упомянутые незападные страны "прорвались" в глобальную экономику на уровне отдельных достижений, то постиндустриальные общества заняли в ней преобладающее место. Хотя такие понятия, как постиндустриальное или информационное общество сегодня вытесняются термином глобализация, это происходит потому, что глобализация имеет дело именно с ними.

А как живут те, кто не вошел в глобальную экономико-информационную, финансово-правовую и информационно-технологическую систему? Именно три этих составляющих глобализации и их совместное действие обеспечили ее лавинообразное развертывание. Посмотрим, что несет глобализация периферии мира, близко к которой находится и Россия. Как отмечается в докладе ООН за 1999 г. "Глобализация с человеческим лицом", контраст между развитыми и развивающимися странами усиливается, рост четвертого мира становится чрезвычайным, разрыв доходов между пятью богатейшими и пятью беднейшими странами был 30:1 в 60-м году, 60:1 - в 90-м, 74:1 - в 97-м. 19% мирового населения имеют 71% глобальной торговли товаров и услуг. Из 82% мирового экспорта доля 5 беднейших стран составляет 1%. Из 74% мировых телефонных сетей эти страны имеют долю в 1,5 % и т.д.

Почему такой разрыв приписывается следствиям глобализации, хотя из того же доклада видно, что нарастание разрыва происходило и до начала 90-х, с которых начинается отсчет глобализации в указанном смысле? Во-первых, цифры свидетельствуют об ускорении разрыва богатых и бедных стран с началом глобализации. Во-вторых, у информационно, экономически и технологически развитых стран в ходе глобализации возникают необычайные преимущества. В литературе глобализация часто сравнивается со спортом. Войти в глобальный мир - значит войти в спортивный зал и попытаться стать чемпионом. Те, кто не могут этого, кто слаб, кому противопоказан спорт, могут только изолироваться, чтобы не быть сшибленными бегущими спортсменами.

Глобализация и модернизация

Нельзя согласиться с теми, кто считает, что глобализация - продолжение модернизации. Дело обстоит наоборот. Глобальная экономика - клуб уже модернизированных. Прежде господствовала идея прогресса (эвфемизм развития по западному пути). В одном из своих конкретных воплощений она представала как модернизация. До начала описанных процессов, получивших название глобализации, именно модернизация была глобальной тенденцией, создающей единство человечества. В течение долгого времени незападные страны следовали догоняющей модели, стремились воспроизвести институциональные системы Запада. Теперь оказалось, что не все могут осуществить этот процесс, и посткоммунистическая Россия не смогла. Осознав это, клуб избранных как бы решил зафиксировать статус-кво на приемлемых для себя условиях, оставив идею подталкивать к развитию менее удачливых, ощутив нехватку сил для подтягивания каждого общества к развитию в этом огромном мире.

Попытка имитировать, тем более предшествующие фазы развития Запада, не способна ввести страну в глобальную экономику. Если мы будем производить компьютеры, которые уже есть, только немного получше, мало что изменится. Мы окажемся изолированными и замкнутыми, как если бы нас замкнули авторитарным режимом. Другое дело, если мы выступаем с чем-то, чего нет на мировом рынке, например с компьютером на живой молекуле. Я не могу профессионально быть уверена относительно предложений о прорыве в глобальную экономику. И могу лишь пофантазировать для раскрытия иной, чем догоняющая модель модернизации, логики вхождения в глобальную экономику. Конечно, мы немного опоздали. В России наука понесла большие потери. В наукоемких областях мы не скоро сможем чего-то добиться. Глобализация оказалась противоположной модернизации, ибо догонять и имитировать - значит обрекать себя на прогрессирующее отставание. Быть похожим на других сегодня не годится. Сегодня надо быть лучшим или уникальным.

Поэтому в настоящее время чрезвычайно обострена критика модернизации, и в особенности догоняющей модернизации, уже давно обнаружившей свою ограниченность.

Задачи вхождения в глобальную экономику и задачи локального развития

Все это было бы так, если бы одним из факторов глобализации наряду с отмеченными не стал распад коммунизма. Он оказался важным шагом глобализации, ликвидировавшим закрытые для капитала и информации зоны. Странным образом на значимость посткоммунизма в этом процессе мало кто указывает.

На обломках коммунизма был построен капитализм, совершенно непохожий на западный. Как показывал Макс Вебер, западный капитализм отличается от незападного, где капитал может приобретаться на основе грабежа, войны, обмана и пр. тем, что он имеет трудовую основу и этику предпринимательства. Западный капитализм сформировал твердое ядро и в условиях глобализации обрел готовность приспособить структуры, в которых нет основ капитализма, приспособить любые общества для подключения к капиталистической экономике. Когда в посткоммунистический период многие в России удивлялись, что при номинальном провозглашении догоняющей модели модернизации шли противоположно направленные процессы, что Запад присоединяется к упрощению нашей реальности до противостояния коммунистов и демократов, мы не понимали, что Запад интересуется только функцией капитала, но вовсе не тем, чтобы выращивать в России цивилизованную форму общества. Прозелитический экспорт демократии работал только на словах. Никто не озаботился на Западе всерьез перспективами российской демократии, а всячески критикуемый недемократический Китай оказался в самом выгодном экономическом положении из-за стабильности, создающей гарантии западному капиталу. В этом - не "заговор" Запада, а условия его собственного существования, которые в дальней перспективе могут стать опасными для него самого. В условиях глобализации ослабла цивилизующая миссия капитала, его ответственность за создание цивилизованного капитализма в обществах всего мира. Но Россия могла построить у себя демократическое общество, если бы смотрела на это как на собственную задачу, требующую адекватного решения. Пытаясь следовать Западу, мы построили автохтонный (местный) капитализм, в котором произведенная в 90-е демодернизация прежних этапов развития реанимировала наиболее архаичные пласты сознания из-за неадекватности избранной модели развития культуре народа и требованиям немедленной рекультуризации. Мы могли ставить и другие задачи, например рыночный социализм, как Китай, либо что-то, приближающее нас к Юго-Восточной Азии. У нас был для этого потенциал освоения высоких технологий, но отсутствовала вторая предпосылка, повлиявшая на этот опыт - открытые западные рынки. При этих условиях ничто не препятствует и националистическому проекту, и просто разложению и исчезновению с лица Земли. Оглядываясь на коммунизм, заметим, что нельзя оторвать собственную основу "реального социализма" от усилий войти с его помощью в развитой мир, нельзя отождествлять ее с местной идентичностью, не распознав в ней инструмент модернизации и вхождения в мировую систему. Возникновение "дикого" капитализма в России 90-х приводит к мысли, что при коммунизме Россия в большей степени следовала догоняющей модели модернизации, чем в посткоммунистический период.

Противоречия между функционированием капитала и порожденной им социальностью при разных формах развития различны. Там, где капитал функционировал, не затрагивая социальных основ, происходила колонизация. При вестернизации функция капитала сохранялась и происходило вмешательство в культуру, остальные сферы практически оставались либо неизменными, либо просто разрушались. Догоняющая модернизация стремилась обеспечить капиталу адекватность во всех субстанциях, то есть достичь институционального сходства с западными капиталистическими обществами, вырваться из незападного капитализма. Развитие на основе собственной идентичности, наблюдаемое в Юго-Восточной Азии, сохраняет культуру, вносит изменения в другие сферы для обеспечения активности капитала, но воспроизводит неадекватную позднему капитализму немодернизированную социальную субстанцию. И, наконец, глобализация делает Запад безразличным к социальному качеству капитализмов незападных обществ, останавливает Запад перед попытками устроения их социальной судьбы на деле и предоставляет это им самим. В результате макроэкономические процессы глобализации порождают восприятие задач развития как локальных. Функции капитала в России неизбежны, как и во всем мире. Но что произойдет с ее обществом, это - наш, локальный выбор, единого образца уже нет, и Запад не предлагает его. Среди ответов незападного мира на глобализацию основным является то, что без идеи прогресса и развития и в условиях глобализации он обойтись не может. Мало кто прорвется в глобальную экономику, но большинство обществ не может не быть озабочено своим потенциалом измениться к лучшему. Существуют юридические документы, в которых утверждается право на развитие. Они были подготовлены Рузвельтом и потом введены в международную юридическую практику Элеонорой Рузвельт. Сегодня о них вспомнили. Практические попытки рассуждать не в терминах прогресса, а в терминах статус-кво рассматриваются в теории. Говорят: прогресс принудителен, линеен, всех тащит наверх, а мы будем смотреть на мир, как на некий ковер, где вытканы всем человечеством разнообразные узоры. Однако если мы посмотрим на этот ковер, то увидим, что узоры по размеру и красоте совершенно различны. И проблема не снимается, не становится менее напряженной от утверждений, что все мы живем в одном мире, поскольку одни будут жить как страны-чемпионы, а другие будут жить, как живут, коль скоро они не могут жить лучше.

В глобализации - причина основного кризиса догоняющей модели модернизации как средства прорыва в мировую экономику. Для этого нужны прорывные инновации.

В отношении вхождения России в глобальную экономику есть разные точки зрения: от сверхоптимистических шапкозакидательских идей до абсолютно пессимистических.

Распад коммунизма уже привел нас в глобальный мир, на его глубокую периферию. Но в мировую экономику мы не попали. С этим надо спешить, используя как стратегию прорыва, так и решая задачи собственного адекватного развития и назревшие проблемы. На каком пути? Универсального ответа сегодня нет.

У меня на руках документ, который называется "Меморандум о глобализации Социал-демократической партии Германии 1997 года". Он предлагает следующие локальные ответы на существование глобализации: "глобальное демократическое формирование политики; интернационализацию социальной политики и политики защиты окружающей среды; регулирование международных финансовых рынков; повышение национальной конкурентоспособности; гарантии сохранения сфер жизни, не зависящих от мирового рынка; просвещение и побуждение к действиям".

Я остановлюсь только на двух пунктах: регулирование международных финансовых рынков и повышение национальной конкурентоспособности. Регулирование мы всегда представляем себе как создание некого регулирующего органа. В этом документе предложена совершенно другая форма регулирования - так называемый налог Тобина (обложение всякого экспорта капитала из страны некоторым налогом). Тем самым предполагается, что спекулятивный характер рынка, глобальный рынок капитала должны постепенно вытесняться глобальным рынком товаров, чего сейчас нет.

И второе, что при этом показывается: хотя глобализация - торжество капитала над национальными интересами, все-таки лишить национальное правительство всякой роли в глобализационном процессе и в национальной экономике невозможно. Ставится вопрос о конкурентной способности национальной экономики. Как видим, даже развитые экономики мира предполагают некоторые особенные меры в локальной сфере для смягчения глобальной гонки.

Общей теоретической констатацией сегодняшнего дня является указание на то, что коммунизм погиб из-за неспособности ответить на вызов постиндустриальной эпохи по причине политической и информационной закрытости, из-за контроля государства за информацией и отсутствия рынка.

Однако снятие этих препон в посткоммунистический период не позволяет России ответить на вызов постиндустриального мира из-за экономической слабости и нанесенного ею удара по науке.

Если ответ на вызов индустриальной эпохи воспринимался как собственная индустриализация в полном соответствии с догоняющей моделью, то вызов постиндустриальной эпохи трактуется по-разному: в более оптимистических вариантах - как способность "догнать" постиндустриальные страны посредством поддержки инноваций, в менее оптимистическом - как переход к позднему индустриализму, то есть как использование догоняющей модели, направленной на достижение предшествующей фазы западного развития. Догоняющая модель, выброшенная в дверь, возвращается в окно, чтобы не сказать, что сегодня перспектив для стран, не успевших стать постиндустриальными, нет.

Поэтому в ней же, в глобализации, лежит предпосылка использования догоняющей модели модернизации для локального развития.

Сегодня видно, что модернизация перестает быть глобальной тенденцией и ей на смену приходит глобализация. Глобализация - это новый процесс социальной трансформации, который вытесняет выбор путей развития отдельных обществ в их локальные пространства. Задачи вхождения в глобальную экономику и задачи собственного развития становятся различающимися. Распад коммунизма оказался одним из важнейших (и следующим за экономическим и информационным) шагов глобализации. Его следствием является исчезновение цивилизующей миссии капитала, его безразличие к отсутствию цивилизованной субстанции местных капитализмов до тех пор, пока это не угрожает Западу. Наряду с возможной задачей прорыва в глобальную экономику с наиболее уникальным или наиболее дешевым товаром, которая может быть названа прорывной инновацией, опережающей инновацией, перед незападными обществами продолжают стоять собственные задачи развития и стабилизации, для которых нет теперь единого западного образца. Это и значит, что модернизация перестала быть глобальной тенденцией, а ею стала глобализация. Чем же стала модернизация? Она стала одним из возможных вариантов локального выбора. Ничто не запрещает нам сказать, что именно западный опыт предшествующего этапа наиболее ценен для нас, и мы ему последуем, то есть последуем догоняющей предшествующий этап развития Запада модели (может быть, ее лучше будет назвать запаздывающей). Но при этом выстраивается уже более длинная цепочка выбора: вестернизация, колониализм, постмодернизация, самобытничество, которое ставит вопрос о своем особом пути развития. Наиболее интересным воплощением такой точки зрения является концепция национальной немецкой экономики Листа, с которой полемизировал Маркс. Постмодернизация - развитие на основе собственной идентичности не отпадает. Все больше говорят о государстве развития, то есть о локальном развитии, определяемом направленной политикой государства (у него много вариантов - ордолиберализм, социализм, диктатура и пр.). Я уже высказывала ожидания ("Маятник Путина", "НГ", 19.08.2000), что мы избежим авторитаризма, а используем ордолиберализм - государственную защиту российского рынка от криминала и компрадоров. Другим вариантом государства развития может стать социал-демократия. В том и другом случае, это - третий путь, правоцентристский или левоцентристский. Но российская политическая культура такова, что в этом видится оборончество, отступление. Одно мне ясно, как ни страшно требовать усиления роли государства при нашей политической культуре, без государства развития ничего не выйдет.

Важно, чтобы государство было именно таковым. Даже не будучи значимыми агентами глобальной экономики, мы находимся в глобальном мире, мире сильных, которые отныне не предъявляют нам социальных требований, эти требования мы предъявляем себе сами. Для России и других незападных стран это по-прежнему требования развития. И подобное право в условиях глобализации приходится защищать.