Он победил СССР без оружия

Павел Грачев и Аудрюс Буткявичюс подписывают документы. Москва. 8 сентября 1992 года.
Фото ИТАР-ТАСС

- Я читал вашу статью и со многим, что там написано, не согласен, так как я этого не говорил...

- Не возражаю.

- В 1990 году я был генеральным директором департамента обороны республики, с 1991 года - министром обороны (департамент превратился в министерство) и членом Верховного Совета, а затем Сейма.

- Именно так. Сейчас я опять член Сейма.

- Дали мне пять лет, а отсидел я два с половиной года.

- Ландсбергис и его окружение пытались устроить мне в этом смысле импичмент, но у них "кишка тонка" - так, кажется, говорите вы, русские.

- Политические разногласия принципиальны: у нас совершенно различные взгляды на отношения Литвы с Западом и Востоком. Наше государство на своем пути в европейские структуры должно не ссориться с Москвой, а укреплять отношения и быть мостом между Россией и Евросоюзом. Ландсбергис делает все наоборот. Что касается морали, то это не просто разногласия. Между нами кровь. Я убежден, что Ландсбергис причастен к организации убийства моего друга, который занимался расследованием деятельности спикера и собрал на него значительное количество компрометирующих материалов. Пострадал и я: меня пытались представить взяточником - не получилось, тогда сделали мошенником, но в конце концов, как видите, выяснилось, что я и не мошенник. Наш спор с Ландсбергисом еще не закончен. Он будет завершен в ходе той политической деятельности, которой я активно начал заниматься после освобождения. В том числе и на российском направлении.

- Начнем с 1990 года, когда я был генеральным директором департамента обороны. Уже тогда мы начали собирать информацию о том, какие шаги против нас будут предприниматься со стороны Советского Союза. Нам стало известно о подготовке Москвой военных операций в целях пресечения сепаратистских настроений. Мы с помощью нашей разведки отслеживали мероприятия по рекогносцировке, которые проводила противоположная сторона, получали информацию о том, какие объекты в Литве расцениваются Москвой в качестве стратегически важных, с тем чтобы в случае введения прямого президентского правления взять их с помощью военных под контроль в первую очередь. Эти мероприятия проводились с июня, чтобы при необходимости сразу овладеть ситуацией. Мы все это видели...

- Мы - это департамент обороны республики.

- Разумеется. Я создавал эту военную организацию. Меня тогда называли "врагом советского общества номер один" и обвиняли в создании нелегальных вооруженных формирований на территории Советского Союза. Мы первыми занимались организацией таких "нелегальных вооруженных формирований" на государственном уровне. Если где-то и когда-то были банды, то я все же был государственным чиновником и одновременно членом парламента республики. Но дело не в том, что мы делали свой официальный департамент, а в том, что мы знали о соответствующих приготовлениях и думали о том, как защищаться.

В Литве существует старый миф, что она-де много потеряла, потому что не противилась вооруженным путем оккупации Советским Союзом в 1940 году. И этот миф заставлял всех думать о вооруженных способах защиты. Многие кричали, что готовы умереть с оружием в руках за независимость Литвы. Но оружия-то этого не было. В лучшем случае - несколько автоматов и охотничьих карабинов. А мне необходимо было думать о том, как организовать защиту, как показать, что государство обороняется, и при этом не сделать грубых ошибок, которые не позволят достичь главной цели. Мы не собирались копировать военные действия большого государства, так как у нас просто не было такой возможности.

По образованию я врач, и мне пришлось профессионально интересоваться психологическими операциями и проведением психологической войны. В данной ситуации эти знания пригодились.

Конфликт сам по себе имеет составные части: существует физическая часть конфликта, вооруженная часть, но есть и информационно-психологическая составляющая...

- Да, поэтому прежде всего мы должны были не допустить физического и вооруженного столкновения и перенести всю тяжесть конфликта в информационную и психологическую сферу. Я предложил это парламенту.

- Я был заместителем председателя комитета обороны парламента и параллельно, как я уже говорил, генеральным директором департамента обороны.

Смысл моего подхода был в том, что государство должно защищаться, но оно одновременно обязано обеспечить легитимность всех своих действий. Тех действий, которые страна вынуждена будет применить в случае ее оккупации. Второй задачей было не показать себя террористами и бандитами, какими нас рисовала советская пресса для компрометации перед Западом. Я в то время располагал информацией о методике организации обороны, которая опирается на гражданское население, осуществляя акты неповиновения.

- Из института Эйнштейна в США, руководимого профессором Джином Шарпом. Этот институт как раз занимался такими разработками. Я начал поддерживать с ними контакты и получил нужные мне материалы. Кроме того, у меня были свои мысли на этот счет. Ведь любая власть опирается на поддержку людей и имеет в этом смысле соответствующие ресурсы. Главный ресурс власти - это доверие масс. И если обладающие властью наносят удар по этому главному ресурсу, то они теряют власть. Чтобы этого не произошло, используют акции неповиновения - как в случае оккупации, так и в случае, если демократическая власть в стране захватывается представителями тоталитарного режима. Я соединил тогда разработки института и свои мысли, и мы создали структуру, которая могла бы привлечь и поднять гражданское население в том случае, если против Литвы будет использована сила.

Тогда - в июне, июле, августе 1990 года - в республике происходили постоянные стычки между сторонниками восстановления независимости и внутренними войсками Советского Союза, которые как бы защищали имущество Компартии Литвы, которой руководили Бурокявичюс и Ермалавичюс.

- Хорошо... Они защищали от сепаратизма. А на другой стороне стоял я со своей методикой гражданского неповиновения. Тем летом их приготовления были хорошим полигоном для апробирования моей системы гражданской обороны. Один пример приведу для наглядности. Компартия Литвы (Бурокявичюс и Ермалавичюс, которые, как Шиллер и Гете, всегда вместе) объявляет Дом печати своей собственностью. Они посылают на охрану этого здания своих людей, а я - своих. Но так как их людей мало, они прибегают к помощи внутренних войск, а я собираю мирных граждан без кастетов, палок, без заточек...

- Ни в коем случае. Только флаги, скажем, и цветы. Представляете: приезжают здоровые и вооруженные 18-летние парни - солдаты, а перед ними в цепи бабушки, дедушки, женщины, которые говорят: "Сыночки, уходите с Богом, это наш Дом печати". И люди, говорящие это, к тому же еще и русские. Ведь в то время очень много русских было за независимость Литвы, и они стояли в таких оцеплениях точно так же, как литовцы. Как в этом случае вести себя солдату, у которого где-нибудь в Смоленске у самого точно такая же бабушка? Русские и поляки, проживавшие в республике, приглашались нами специально, потому что мы хотели показать всем, что мы не собираемся превратить нашу борьбу в националистическое движение, а хотим бороться за независимость на равных правах вместе со всеми, кто проживает в республике. Вместе с русским, поляками и другими.

- Разумеется. И эта общегражданская система защиты играла очень важную роль. Но людей нужно было обучать. Люди боятся, когда на них идут солдаты, бронетранспортеры и танки. Они психологически не готовы к такому испытанию. Поэтому была проведена большая подготовительная работа, и люди поверили в эффективность этой системы. Представители Вооруженных сил СССР, не понимая наших намерений, называли то, что мы делали, организацией нелегальных вооруженных формирований. Для них противником был только тот, кто стоит с оружием, и они рассчитывали, что в данном случае тоже будет так. Мы же сделали совсем иначе. Наша система обороны была прозрачна, но Москва ее не понимала. Все это было сделано нашим департаментом, и это была именно оборона, а не случайные спонтанные действия толпы.

- В конце 1990 года мы уже знали, что против нас будет употреблена сила. Я знал о многих приготовлениях: когда прибудут Ачалов, Варенников, Овчаров, когда приземлятся псковские десантники...

- Этот пик определялся не в республике, а в Москве...

- Я могу лишь сказать, что временные интервалы той или иной акции определялись характером внутренних взаимоотношений различных политических сил в Москве, разногласиями между ними. Это был сам Горбачев, люди вокруг него, а также и другие команды, которые "играли" в Москве. Все они имели свои интересы и цели. Мне известно, что многие политические группы в союзной столице были заинтересованы в распаде империи. Только таким путем они могли прийти к власти. Даже команда Крючкова была заинтересована в таком развитии событий, так как при этом они получали возможность протолкнуть своих политиков наверх.

- Да, собственно, так и было. Иногда мне казалось, что я ломлюсь в открытую дверь.

- Я вам расскажу о своих переговорах в Генштабе в сентябре 1990 года с генералом Моисеевым. Он тогда был начальником Генштаба и моим партнером по переговорам. Так вот, он просто дал мне понять, что мы ломимся в открытую дверь. У них в штабе, по его словам, уже тогда были готовые документы на случай отделения Прибалтики, и они уже обсуждали статус военных баз в Литве. А ведь это было в 1990 году, когда по советским законам Литва еще являлась частью Союза.

- Да. Правда, тогда они предполагали, что у нас будет статус страны Варшавского договора или что-то в этом роде. Они уже смирились с тем, что Литва выходит из Союза, и пытались удержать ее хотя бы в качестве союзника. У нас были совершенно другие планы, а московские генералы вынашивали именно эту идею. Политиканы в Москве еще кричали о едином союзном пространстве, а военные уже понимали, что Литва уйдет, и пытались смягчить худший вариант. В Политбюро это тоже понимали и думали о том, как лучше, с меньшими потерями использовать создавшуюся ситуацию. Вся игра была не в Литве, а в Москве. Именно здесь планировалось, когда, где и что предпринять.

Началось с того, что в Литву прислали специальные подразделения КГБ. Я впоследствии разговаривал со многими офицерами КГБ, и они мне восстановили всю картину тех событий. Уже с августа в Риге сидела специальная команда КГБ, наделенная полномочиями готовить условия для главных действий. Их перебрасывали в Литву скрытно, как на вражескую территорию, хотя границ не было. Мы все это фиксировали. Кроме того, мы видели, что идут мероприятия по подготовке мирового общественного мнения. В Литву тогда подсылали очень много журналистов.

Уже тогда я задавался вопросом: какую же картину намерен показать миру Советский Союз из Литвы? Сказать, что здесь наводят порядок, будет означать конец перестройке. Должен был существовать какой-то план. И он был. Начало было положено элементарным ограничением поставок в Литву тех товаров, которые там не производились. Этим спровоцировали рост цен и на другие товары. Естественно, это вызвало недовольство населения. Пользуясь тем же приемом, что и я, они создавали свои "антисепаратистские" толпы недовольного гражданского населения, изыскивая его среди коммунистов, русских и других национальных меньшинств, среди тех, кто работал на военных заводах, был достаточно дисциплинирован, управляем и лоялен советскому строю. Они привлекали даже поляков-автономистов. Все это должно было продемонстрировать миру, что народ Литвы недоволен властями, настроенными на отделение от Союза. Эти люди тоже начали собираться около парламента со своими требованиями.

Было понятно, что прямого ввода войск без повода не будет. Сначала спровоцируют стычки между так называемыми сепаратистами-националистами и сторонниками Союза, о которых я только что говорил, и затем только, расценив это как массовые беспорядки, они введут войска для поддержания конституционного порядка.

Мы вынуждены были принять свои меры: ни в коем случае не реагировать ни на какие провокации, чтобы не допустить стычек между по-разному настроенными частями гражданского населения. Мы посылали в разные районы Литвы агитаторов, с тем чтобы все это разъяснять. Я и сам тоже ездил. Это была очень серьезная работа. Но тем не менее все же осталась группа человек в тысячу наиболее убежденных "антисепаратистов", которых мы не смогли дезорганизовать убеждением. Это были люди, с которыми плотно работали компартия Литвы, ребята из КГБ СССР и военные. У нас появилась информация, что 8 января эта группа должна ворваться в парламент, с тем чтобы показать миру через зарубежные СМИ недовольство народа Литвы действиями сепаратистских властей. Это должно было стать поводом для ввода прямого президентского правления и использования Вооруженных сил для наведения порядка. В то время главные военные начальники - Варенников и другие - были уже в Вильнюсе. Вся оперативная группа штаба Прибалтийского военного округа, которая должна была управлять ситуацией, и десантники. Уже прилетел Ачалов.

Мы понимали, что нам надо защищаться. Но у моего военного департамента не было соответствующего статуса, и мне необходимо было просить помощи у Министерства внутренних дел. А министерство, сами понимаете, в связи с ситуацией раскололось на две части: одни - за нас, другие - за Союз. С одной стороны, ОМОН под началом верного Центру Болеслава Макутиновича, а по другую - милиционеры, верные нам. И этот раскол практически не позволял полноценно использовать МВД Литвы для наведения порядка.

Что делать? В парламенте есть такой узкий проход, который можно перекрыть и не допустить прорыва. Мы договорились все же с министром внутренних дел, чтобы он обеспечил перекрытие этого прохода силами милиции, но милиционеры запаздывали, и так называемые недовольные властями массы - их, правда, было не больше четырех тысяч человек, но достаточно, чтобы ворваться в парламент, - все же заполнили этот проход раньше милиции. Мы не открывали двери и держали охрану здания внутри, а снаружи уже хозяйничали эти ребята. Мы организовали наших гражданских людей, и они клиньями снаружи врезались постепенно в толпы этих "недовольных рабочих" и мирно оттесняли их от парламента. Тогда же использовали брандспойты с водой, чтобы вытеснить нападавших из внутреннего дворика - из этого узкого прохода. Эти кадры показывали по телевизору. Надо сказать, мы тогда не могли быть уверены в членах парламента, которые не были настолько смелы, чтобы противостоять натиску толпы и наверняка разбежались бы, если бы их начали бить палками по голове. Так вот этот инцидент тем не менее был использован для переброски дополнительного воинского контингента, и план начал реализовываться. Им требовалось создать временное переходное правительство...

- Да, правительство военного толка, где основную роль играли бы силовики и министр иностранных дел, которые могли бы быстро принимать решения. Мы понимали, что до реальных событий остаются считанные часы, так как получили данные о том, как они представляют себе дальнейшие развитие ситуации. В Вильнюсе полно иностранных журналистов, никому неясно, что происходит. Мы говорим одно, противная сторона - другое. Они говорят, что народ недоволен, мы говорим, что это работа спецслужб, потому что четыре тысячи человек - это еще не народ. Все ждут развития. Я знаю, что они сначала опять пошлют этих ребят - рабочих с военных заводов и коммунистов, чтобы теперь уже не только у здания парламента, но и у здания правительства, и у телевизионной башни организовать более мощную стычку, а за ними пойдут войска для урегулирования беспорядков. (У башни произошла в конце концов главная стычка.) Мы знали, что их основная гражданская колонна будет выходить от завода топливной аппаратуры, пойдет к телебашне, где планировалась стычка с моими людьми. Мы организовали заграждения на пути их следования, пытались дезорганизовать их убеждениями, и тут нам на помощь пришел Господин Случай.

В то время военные уже частично хозяйничали в городе и в двух-трех случаях врывались в административные здания. Это демонстрировалось по телевидению. И многие из главной антисепаратистской колонны поняли, что их просто пытаются использовать военные, и не вышли на улицу. Они собрали только несколько сотен человек вместо трех-четырех тысяч, как планировали. За день до событий (11 января) военные ворвались в Дом печати, стреляли там и ранили одного моего человека в лицо. Мои люди были без оружия, и всем это было видно по телевидению. Короче, военные не выдержали нашего невооруженного, но сильного сопротивления, у них сдали нервы, и они открыли огонь. Плюс к этому в городе уже были танки.

Они слишком рано начали показывать военную технику и стрелять. И на этом проиграли, навредили сами себе. Всем стало ясно, что это не стычки между гражданскими лицами, а чисто военная операция, управляемая из Москвы. Они сделали и еще одну ошибку: перепутали московское время с вильнюсским и пришли к телебашне по московским часам, то есть слишком рано. Ни толпы, которую нужно было усмирять, ни беспорядков еще не было. Их люди еще не собрались в полном составе на площади перед телебашней.

Первой появилась "Альфа". А местные солдаты из военного городка на подмогу "Альфе" не явились, так как командовавший ими полковник Усхобчик отказался выполнять приказ Центра. Его отстранили от командования, заменив Овчаровым, который собрал псковский ОМОН и находившихся в городе местных военных, но время было потеряно. К тому же у них сломалась аппаратура секретной связи, и они вынуждены были перейти на открытую, поэтому мы не только слышали все их переговоры, но и вмешивались в них, дезориентируя их действия.

Дело еще в том, что Михаил Сергеевич Горбачев, как нам стало известно, сначала приказал проводить эту операцию, а потом дал "задний ход", но не все об этом узнали. Кто-то не пошел, кто-то пошел, и эта неразбериха тоже была нам на руку. Внутренние войска, находившиеся на территории республики, мы нейтрализовали работой среди заключенных, которые поднимали бунты и этим связывали части МВД. Короче, мы практически исключили людей Пуго, и принимать решение пришлось Крючкову и Язову, так как Горбачев дал расплывчатые указания и в последний момент стал удивляться тому, что происходит. У нас были все эти директивы, которые шли от Горбачева, Пуго, Крючкова и Язова, и уже после событий, когда приехала прокуратура и стала вести расследование, мы их все предъявили, и стало ясно, что и по чьим указаниям происходило. И тогда генеральная прокуратура сразу прикрыла дело, сказав, что вины военных в этом не было.

- Да. Итак, мои люди - участники акции гражданского неповиновения - стоят в оцеплении возле башни и прикрывают ее. Запланированной антисепаратистской толпы нет. 107-я мотострелковая дивизия с бронетехникой опаздывает. Перед нами только "Альфа", у которой приказ пробиться внутрь телебашни под предлогом устранения беспорядков, а беспорядков нет. Что им делать? Они начинают пробиваться сквозь толпу, начинают действовать прикладами и стрелять. Внутри башни опять же стоят мои люди, имеющие приказ не пропускать "Альфу" внутрь, но и не употреблять оружие. Ни у кого из моих людей оружия не было. Его не могло быть, потому что именно на это опиралась вся наша стратегия: показать, как военная машина Центра нападает на невооруженных людей. Я сам лично все проверял, чтобы никто не был вооружен. Все имевшееся у нас оружие хранилось в зданиях парламента и правительства.

- Не только под замком. Я просто знал, кто имел оружие, и знал, что оно сдано. Нам по идее нельзя было его применять, иначе рушилась вся моя концепция обороны методом гражданского неповиновения. Нам нужно было все это показывать иностранным журналистам, и мы все деньги тратили на выполнение этой стратегии. Советская сторона мне помогала тем, что подпускала к нам журналистов в надеже, что они покажут выгодные ей кадры. Но мы их использовали в наших интересах.

"Альфа" начала пробиваться в здание штурмом, и мои люди в телебашне использовали противопожарные устройства по заполнению башни инертным газом, после чего в ней находиться бесполезно. И бойцы "Альфы" застрелили двух моих солдат, которые открывали резервуары с инертным газом. Но застрелили зря, так как они успели открыть резервуары и башня была заполнена инертным газом.

Уже позже, в 1999 году, я в Москве разговаривал с одним офицером КГБ СССР, который координировал действия "Альфы". Он мне рассказал, как погибли мои ребята, выполняя это задание. А все остальные, кто погиб на площади, - это были гражданские лица. Их убили, когда через полчаса к зданию подкатили с опозданием боевые машины: специальные танки и другая броневая техника, которые сразу включились в бой. Мы записывали их переговоры, и сейчас еще можно прослушать, о чем они говорят: сколько у них боезапасов, чем они стреляют. Все эти записи сохранились. Они там говорят о том, что употребляют холостые патроны и боевые, но, когда у них потом брали интервью, они категорически отрицали, что употребляли боевые патроны. В основном боевыми патронами скорее всего стреляли не моторизованные части, а "Альфа".

- Это можно спросить, конечно, и у работников прокуратуры, которые вели расследование, но и без них доказано, что стреляла "Альфа". Это видно из киноматериалов, которые были отсняты на месте происшествия.

- Можно... Кроме того, там видны трассы выстрелов. Сам я, правда, этих кадров не видел, но они точно существуют и могут быть использованы в качестве доказательств. У нас никто не стрелял, я повторяю, так как это не укладывалось в нашу стратегию.

- На пленке четко видны трассы как со стороны площади, так и со стороны башни...

- Этого я сказать не могу, но мои люди стрелять не могли. У них был приказ ни в коем случае этого не делать.

- Повторяю: я знаю о существовании фильма и этих трасс, которые идут как снизу, так и сверху от башни, но подтвердить, к сожалению, этого не могу, так как сам фильма не видел. Могу лишь еще раз повторить, что мои люди стрелять не могли, не имели права. Для нас использовать оружие было невыгодно, это нарушало всю нашу основную задумку и могло скомпрометировать всю идею. И потом оружия-то у нас практически не было: несколько автоматов и пистолетов, да еще какая-то мелочь. Что мы смогли бы сделать этим оружием против регулярных и вооруженных до зубов советских частей? Моя задача была показать применение военной мощи СССР против невооруженного гражданского населения Литвы. В этом была задача моей психологической войны: противопоставить армию и мирное население и показать это публично.

- Этого я сказать не могу.

- Нас сегодня обвиняют в том, что мы мирных жителей подставили под военную технику. И я принимаю эти обвинения. Даже больше. Я заявляю: я знал, что конфликт неизбежен. И я, как вы справедливо заметили, отдавал себе отчет в том, что дело может дойти до крови. Поэтому мною заблаговременно были даны распоряжения в больницы и госпитали, чтобы врачи были готовы принимать раненых. Я от этого не отказываюсь, поймите... Просто я и сейчас считаю, что тогда мы сделали все, что могли, для того, чтобы выйти малой кровью из сложной ситуации. Мы изъяли все оружие, сделали максимально все, чтобы исключить случайные или спровоцированные выстрелы, понимая вместе с тем, что они все равно могут быть. Но, извините, не я привел танки и "Альфу", не я бросил их в бой против мирных людей...

А кровь... она была всегда. В Литве вплоть до 1960 года не только в деревнях, но и в городах еще стреляли. До 1954 года длилось организованное вооруженное сопротивление, а потом продолжалось неорганизованное. И эту борьбу нельзя даже сравнивать с тем, что было в Латвии и в Эстонии. В Литве стреляли по-серьезному, это была бойня. Поэтому и январская заваруха могла бы стать очень и очень серьезной. И погибнуть могло намного больше людей. Но мы выиграли эту войну малой кровью. На мне лежала ответственность не допустить большой крови. Я считаю, что эта задача мною была выполнена.

Я начал свой рассказ, если помните, с мифа о том, что в 1940 году Литва дала себя присоединить к СССР без вооруженного сопротивления и все время страдала от этого. Этим мифом и закончу. Концепция защиты своей независимости с оружием в руках постоянно жила в Литве, но в данном случае эта концепция была для литовского народа врагом, который, если бы ему дали волю, в одно мгновение уничтожил бы этим оружием возможность восстановить независимость нашей страны. Я и те, кто был тогда рядом со мной, этого не допустили. Не дали этому мифу овладеть людьми. Мы выиграли и теперь свободны.