Как это было

Михаил Горбачев и Гельмут Коль нашли общий язык Фото ИТАР-ТАСС

Я ответил: "Стена может исчезнуть, когда отпадут предпосылки, которые ее породили. Не вижу тут большой проблемы".

Вскоре после моего визита события стали разворачиваться с невероятной, казалось, быстротой.

К осени германский вопрос стал, по сути, ключевым в нашей внешней политике. Хочу изложить свои принципиальные подходы к решению германского вопроса, которые и определили все дальнейшее мое поведение в реальном процессе воссоединения.

Они таковы:

Моральный. Я считал недопустимым с нравственной точки зрения бесконечно навязывать немцам раскол нации, взваливая на все новые поколения вину за прошлое.

Политический. Помешать стремлению немцев к воссоединению можно, лишь приведя в действие размещенные в ГДР советские войска. Это означало бы полный крах всех усилий по прекращению холодной войны и гонки ядерных вооружений. Это был бы непоправимый удар и по всей политике перестройки в моей собственной стране, катастрофическая ее дискредитация в глазах всего мира.

Стратегический. Применение силы против населения ГДР и подавление общенародного демократического стремления к воссоединению надолго бы отравило отношения между нашими народами, между Германией и Россией, несло бы неисчислимые потери национальным интересам самой России, не говоря уже о том, что похоронены были бы всякие надежды на общеевропейский процесс в демократическом, равноправном русле.

Главные мои заботы в начавшемся процессе были таковы:

- не допустить, чтобы порыв немцев к единству сорвал международные усилия по ликвидации холодной войны; поэтому все должно идти постепенно;

- немцы имеют право на решение своей собственной национальной судьбы, но с учетом интересов соседей;

- сила или угроза силой в любой форме должна быть исключена.

В сентябре встал вопрос о моей поездке в Берлин на празднование 40-летия образования ГДР. Обстановка в республике была уже сильно разогрета.

Тему союзнических и межпартийных отношений в контексте нового мышления и отказа от "доктрины Брежнева" я не раз при встречах обсуждал с Эрихом Хонеккером. Знал при этом, как он неприязненно относится к перестройке и подозрительно ко мне лично, знал, что он замыслил в качестве "истинного представителя родины марксизма" возглавить ортодоксальную оппозицию Горбачеву в социалистическом содружестве. Говорил ему, что перестройка в нашей стране нужна нам. Если вы хотите проводить реформы - делайте это сами. Команд мы не даем никому, никому перестройку не навязываем. Говорил я Хонеккеру и об опасности отставания от требований жизни. Но подавал это в форме выводов из нашего собственного опыта, а у ГДР, мол, свое руководство и т.д. Я как бы предлагал ему ключ от двери назревших в ГДР преобразований. Он воспринимал мои намеки с каменным лицом, с подобающей своему имиджу самоуверенностью. Ведь не раз в своем кругу он говорил, что перестройку в ГДР они уже провели, понимая при этом свое нахождение на посту Первого секретаря СЕПГ после Ульбрихта.

На этот раз, в этой своей последней поездке в ГДР, я говорил "с нажимом" о нашей перестройке, об ее уроках. Однако опять же, ссылаясь на свой опыт, решил сказать прямо: тот, кто отстает в политике, - проигрывает. На закрытой встрече со всем руководством СЕПГ я говорил об этом уже почти открытым текстом. Смысл поняли все, кроме самого Хонеккера, который сделал выводы, прямо противоположные тому, какие следовало бы.

В Берлине я, что называется, кожей ощутил напряженность в республике, недовольство режимом, особенно, когда стоял рядом с Хонеккером на праздничной трибуне и мимо шли тысячи берлинцев и приехавших в столицу из других городов. Я был поражен энтузиазмом, демонстрацией солидарности с перестройкой и одновременно явным пренебрежением к Хонеккеру, с которым я стоял рядом на трибуне.

Поэтому, когда до сих пор пишут и говорят, будто падение Берлинской стены для меня, для советского руководства было неожиданностью, будто в Москве оно вызвало чуть ли не шок, неправда. Ничего подобного: мы были готовы к такому развитию событий.

18 октября был отстранен Хонеккер. 9 ноября пала Берлинская стена.

Каковы были мои действия в этой обстановке?

11 октября я разговаривал по телефону с канцлером.

"Коль. Хотел бы заверить Вас, что ФРГ ни в коей мере не заинтересована в дестабилизации ГДР, не желает ей плохого. Мы надеемся, что развитие там не выйдет из-под контроля, что эмоции последнего времени улягутся.

Единственное, чего нам хочется, - это то, чтобы ГДР присоединилась к вашему курсу, курсу прогрессивных реформ и преобразований. События последнего времени подтверждают, что ГДР уже созрела для этого. Что касается ее населения, то мы за то, чтобы жители ГДР оставались у себя дома. Мы не собираемся их будоражить, склонять к каким-то действиям, за которые нас потом стали бы упрекать.

Горбачев. Очень важно слышать такие высказывания из уст федерального канцлера ФРГ. Надеюсь, что эти слова не будут расходиться с делами.

Коль. Можете в этом не сомневаться".

С Кренцом, который заменил Хонеккера в его прежних структурах ГДР, я встречался за неделю до падения Стены. Мы исходили еще из того, что вопрос объединения Германии "пока неактуален", "не стоит в повестке дня", так и было сказано. Мы вели переговоры о продолжении и интенсификации отношений между нашими двумя государствами, рассчитывая лишь на серьезные внутренние демократические преобразования в ГДР.

Но история, "сорвавшись с заклепок", несла нас в своем стремительном потоке.

Новые руководители республики во главе с Модровым, который 13 ноября стал председателем правительства, пытались оказывать сдерживающее влияние на развернувшиеся процессы. В своем правительственном заявлении он назвал "нереальными и опасными рассуждения насчет воссоединения".

Однако по ту сторону канцлер Коль, вопреки своим обещаниям мне, вопреки тому, что мы договорились исходить из концепции постепенного сближения двух германских государств, решил оседлать процесс и использовать события в избирательных целях (предстояли весной выборы в бундестаг).

Процитирую наш телефонный разговор с Колем через пару дней после падения Стены (11 ноября 1989 года).

" - Всякие перемены, - говорил я, - это определенного рода нестабильность. Поэтому, когда я говорю о сохранении стабильности, имею в виду, чтобы мы со всех сторон делали продуманные шаги по отношению друг к другу.

...Мне думается, в настоящее время происходит исторический поворот к другим отношениям, к другому миру. И нам не следовало бы неуклюжими действиями допустить нанесение вреда такому повороту. Форсирование событий подтолкнет развитие к непредсказуемому ходу, к хаосу... Я надеюсь, Вы используете Ваш авторитет, политический вес и влияние для того, чтобы и других удерживать в рамках, адекватных времени и его требованиям.

Коль. Г-н Генеральный секретарь, только что завершилось заседание правительства ФРГ. Если бы Вы на нем присутствовали. Вы бы, возможно, удивились, как совпадают наши оценки. Этот исторический час требует соответствующей реакции, исторических решений... Хотел бы заверить Вас, что я особенно остро осознаю свою ответственность".

Однако без малого через три недели канцлер неожиданно выступил в бундестаге со своими "десятью пунктами". Впечатление, какое они произвели на меня, лучше всего отразила моя беседа с Геншером в Москве 5 декабря 1989 года.

С самого начала я предупредил своего друга, что разговор предстоит серьезный и я не склонен щадить собеседника. Я сказал, что не могу понять федерального канцлера Коля, выступившего со своими десятью пунктами. Следует прямо заявить: это ультимативные требования.

Я возмутился тем, что после того, как у меня с канцлером совсем недавно состоялся конструктивный, позитивный обмен мнениями и мы договорились по всем основополагающим вопросам, вдруг такой ход!

" -...Или федеральному канцлеру все это уже не нужно? - продолжал я. - Он, видимо, уже считает, что играет его музыка, и он начал под нее маршировать... Коль заверил меня, что ФРГ не хочет дестабилизации обстановки в ГДР, будет действовать взвешенно. Однако практические шаги канцлера расходятся с этими его заверениями... Вчера канцлер Коль, ничтоже сумняшеся, заявил о поддержке идеи конфедерации. Что означает конфедерация? Ведь конфедерация предполагает единую оборону, единую внешнюю политику. Где же тогда окажется ФРГ - в НАТО, в Варшавском Договоре? Или, может быть, станет нейтральной? И вообще, что будет дальше? Вы все продумали? Куда тогда денутся действующие между нами договоренности? Канцлер, по сути дела, обращается с гражданами ГДР как со своими подданными", - наступал я на Геншера.

Из разговора с Геншером ясно: меня особенно заботило, чтобы воссоединительная стихия (даже в немецком ее варианте) не смела достигнутое в общеевропейском процессе, не привела бы к кровопролитию - не важно где, как и кем спровоцированному.

С этих позиций я настаивал, встречаясь с руководящими деятелями обеих Германий: не поддавайтесь эмоциям, не используйте ситуацию в узкопартийных эгоистических целях, не делайте шагов, которые могли бы привести к обвалу.

Воссоединения Германии, тем более - быстрого, не хотели и союзники ФРГ по НАТО - ни англичане, ни французы, ни итальянцы. Я понял это из бесед с Миттераном, Тэтчер, Андреотти. Об их позиции, между прочим, сообщил Джордж Буш, с которым мы встретились 2 декабря на Мальте.

* * *

Мы с Колем держали между собой постоянный контакт. События, однако, набирали скорость и остроту. Новые руководители ГДР все очевиднее не справлялись с ситуацией. 26 января 1990 года в своем кабинете в ЦК КПСС я провел узкое совещание по германскому вопросу. Пригласил Рыжкова, Шеварднадзе, Яковлева, Ахромеева, Крючкова, Фалина, Черняева, Шахназарова и сотрудника международного отдела ЦК, специалиста по Германии - Федорова. Дискуссия продолжалась около четырех часов, временами была жесткой.

Констатировали, что для проведения своей германской политики у нас в ГДР, по существу, уже нет никакой опоры, а в ФРГ мы имеем прямой выход на правительство, лично на Коля, и у нас неплохие отношения с оппозицией - СДПГ.

Встал вопрос - на кого лучше ориентироваться в наших действиях. Одни выступали за то, чтобы только на Коля-Геншера, другие предпочитали социал-демократов. Предпочтительность Коля объяснялась тем, что с ним уже налажены тесные доверительные контакты, он заинтересован в том, чтобы воссоединение было увязано с общеевропейским процессом. Кроме того, канцлер должен оглядываться на союзников по НАТО, которые могут оказывать и сдерживающее влияние.

В пользу ориентации на СДПГ особенно горячо высказывались Фалин и Федоров. Их поддерживали, правда, не очень последовательно, Яковлев и Шахназаров. Рыжков считал, что "не надо отдавать все Колю". Крючков был готов присоединиться к тому, чья возьмет, но неоднократно напоминал, ссылаясь на информацию своих людей, что СЕПГ уже нет как таковой, а государственные структуры ГДР разваливаются.

Была выдвинута идея "шестерки", то есть совещания ad hoc в составе СССР, США, Англии и Франции, то есть держав-победительниц, и двух Германий - ФРГ и ГДР, для обсуждения и решения европейских и международных проблем, которые неизбежно будут затронуты объединением Германии.

Подытоживал я наше совещание так:

- поддержать идею "6";

- ориентироваться в основном на Коля, но СДПГ не игнорировать;

- пригласить Модрова и Гизи в Москву;

- с Лондоном и Парижем держаться теснее;

- Ахромееву готовить вывод войск из ГДР, причем, как я тогда сказал, "проблема эта более внутренняя, чем внешняя: 300 тысяч военных, из них 100 тысяч офицеров с семьями. Их куда-то надо девать!".

Как видите, вопрос - соглашаться или не соглашаться на объединение - даже не возникал. Процесс этот уже приобрел неудержимую силу и сопротивляться было бессмысленно. Никому из участников совещания это не пришло в голову. Главная забота была - сохранить процесс в мирном русле и обеспечить свои интересы и всех, кто будет им затронут. Для чего - подключить, прежде всего, державы-победительницы, которые по итогам войны несли определенную ответственность за судьбы Германии.

Менее чем через неделю в Москву приехал Модров. Вот его оценка положения дел в беседе со мной один на один.

"Ситуация у нас очень сложная. Время сейчас для ГДР буквально судьбоносное. Все очевиднее глубина кризиса в стране и вина ее прежнего руководства. ...Идею существования двух немецких государств уже не поддерживает растущая часть населения ГДР."

И я, и Модров видели, что канцлер стремится воспользоваться этой ситуацией, чтобы демонстрировать себя в роли главной фигуры объединения. Однако Модров предложил затормозить процесс, используя права держав-победительниц, которым следовало бы, по его словам, договориться о партнерстве "в деле стабилизации положения". Что он имел в виду под "стабилизацией", я до сих пор не понимаю. "Торможение" процесса или наведение порядка внутри ГДР? Но тогда получалось бы, что наводить порядок он вроде бы предлагал великим державам, т.е. делать то, с чем сам он, будучи председателем правительства, не справлялся. Да и вообще, кто бы тогда в той ситуации мог бы с этим справиться? Это ведь означало бы - остановить, обуздать массовое движение, мощный порыв немцев к воссоединению?! Да еще чужими руками, с помощью внешней силы! Вот уж тогда наверняка не обошлось бы без большого кровопролития!

Словом, беседа с Модровым подтвердила, насколько своевременным было совещание в ЦК КПСС по германскому вопросу, которое я провел 26 января, и насколько правильными были выводы, к которым мы пришли.

* * *

Бейкер заявил мне от имени президента, что ни Буш, ни он, Бейкер, "не намерены извлекать односторонних преимуществ из происходящих процессов".

Потом он произнес целую мини-речь по поводу того, что нельзя допустить, чтобы Германия стала нейтральной. Главный аргумент - в этом случае немцы могут создать собственный ядерный потенциал. Другой аргумент - нейтралитет Германии ставит под вопрос присутствие Соединенных Штатов в Европе. Нейтралитет Германии разрушает механизм, обеспечивающий это присутствие, - НАТО. А ухода США не хочет никто.

Я согласился с тем, что на данном этапе военное присутствие Соединенных Штатов в Европе играет стабилизирующую роль. И СССР не выступает за вывод американских войск в контексте воссоединения Германии.

Бейкер тут же торжественно заявил мне, что - цитирую по стенограмме - "не произойдет распространения юрисдикции и военного присутствия НАТО ни на один дюйм в восточном направлении... Мы считаем, что консультации и обсуждения в рамках механизма "2+4" должны дать гарантии, что объединение Германии не приведет к распространению военной организации НАТО на Восток". А буквально на другой день такую же позицию заявил канцлер Коль. Кстати, обещания эти были выполнены: до тех пор, пока наши войска находились в Восточной Германии, никакого распространения военного присутствия НАТО в восточном направлении не произошло.

В связи с расширением НАТО меня нередко спрашивают: не является ли просчетом советского руководства того времени то, что оно вопрос о недопущении расширения НАТО на Восток не включило в подписанные тогда соглашения? Такая постановка с нашей стороны была бы просто абсурдной. Если наше требование о недопущении размещения частей НАТО, тем более ядерного оружия, абсолютно правильно, то выдвижение другого требования было бы просто глупостью. Это означало бы, что мы уже в 1990 году или решили распустить ОВД, или не верим в нее.

В то время и не могло быть речи о расширении НАТО на Восток. Если о чем и шла речь тогда, так о необходимости трансформации обеих военных организаций (ОВД и НАТО) в политические, о сокращении военной составляющей этих блоков. Итоги заседания совета НАТО в Лондоне в те дни подтверждали такую тенденцию. Иначе говоря, дело шло не только к "разводу" двух блоков, олицетворявших военную конфронтацию Запад-Восток, речь шла и об их коренной реорганизации, о серьезных переменах в самих их функциях. В это же время шла подготовка встречи в верхах в Париже, которая приняла Хартию для Европы. Этим советское руководство занималось основательно. Она проведена была по нашей инициативе и была нацелена на строительство Новой Европы, в первую очередь - системы общеевропейской безопасности взамен военных блоков.

Я считал необходимым задержать внимание читателя на этом вопросе, имея в виду ту в общем-то некомпетентную и политически спекулятивную полемику, которая развернулась много позже, в связи с реальным расширением НАТО в середине 90-х годов.

Уверен, и никто не в состоянии доказать противное, что, если бы был сохранен Советский Союз, а следовательно, и те отношения, которые уже сложились между ним и Соединенными Штатами, никакого бы расширения НАТО не произошло, и обе страны по-другому подходили бы к созданию системы европейской безопасности. Однако вернемся к теме. Я в целом поддержал соображения Бейкера о том, как следует действовать в сложившейся обстановке.

Особое внимание я обратил на то, что в работе механизма "2+4" должны быть учтены интересы всех соседей Германии, других стран Европы. Не было у нас с Бейкером и разногласий по поводу того, что объединение должно состояться только на территории нынешних ФРГ и ГДР (включая Восточный и Западный Берлин) при полном уважении существующих ныне их границ с другими государствами.

В заключение я еще раз вернул Бейкера к его заявлению относительно НАТО, сказав: "Мы исходим из того, что расширение зоны НАТО является неприемлемым". Реплика Бейкера: "Мы согласны с этим".

* * *

10 февраля 1990 года у меня состоялся большой разговор с Гельмутом Колем. Считаю, это было объяснение между нами, в котором были обозначены все главные пункты германского объединения, намечены все возможные решения, которые нам вместе и раздельно, а также в согласии с американцами, французами и англичанами предстояло принимать. И хотя встреча происходила за месяц до намеченных на 18 марта выборов в ГДР, после которых должны были начаться переговоры между пока еще двумя немецкими правительствами, нам обоим - мне и Колю - было ясно, что пора уже заниматься вопросами, относящимися к будущей компетенции объединенной Германии. Так, по сути дела, мы и вели разговор.

Вначале Коль очень подробно охарактеризовал ситуацию в Восточной Германии. Слушая его, я и тогда думал и сейчас так считаю, что он сгущал краски. Однако многое совпадало с тем, что мне было известно без него, с тем, что десять дней назад мне рассказывал Модров....Канцлер заверил меня, что окончательная черта под вопросом о границах в случае объединения будет подведена там, где эта граница сейчас проходит.

Остро стоял вопрос о военной безопасности. Коль уже знал о нашем разговоре с госсекретарем. Высказался за решительное продвижение процесса разоружения, заявил о готовности всячески этому содействовать. Заверил, что объединенная Германия возьмет на себя самые строгие обязательства в отношении отказа от ядерного, бактериологического и химического оружия.

Канцлер вместе с тем решительно выступил против нейтралитета будущей Германии и сослался на те последствия, которые имел Версальский договор 1918 года, изолировавший Германию от остальной Европы, со всеми вытекавшими из этого пагубными последствиями.

Как и Бейкер, канцлер заявил мне следующее - цитирую по стенограмме: "Мы считаем, что

НАТО не должна расширять сферу своего действия".

"Горбачев. Наверное, можно сказать, что между Советским Союзом, ФРГ и ГДР нет разногласий по вопросу о единстве немецкой нации и что немцы сами решают этот вопрос. Короче: в главном исходном пункте есть понимание - сами немцы должны сделать свой выбор. И они должны знать эту нашу позицию.

Коль. Немцы это знают. Вы хотите сказать, что вопрос единства - это выбор самих немцев?

Горбачев. Да, в контексте реальностей.

Коль. Согласен с этим.

Горбачев. Есть реальности. Была война, оставившая нам тяжелое наследие. Мы это наследие сейчас пересматриваем и хотим его изменить: уйти от конфронтации и вражды. Вышли на общеевропейский процесс, на новое мышление в мировой политике. В таких условиях и открылась возможность перевода "немецкого вопроса" в другую фазу. Делать это нужно совместными усилиями, с учетом не только своих интересов, но и интересов соседей.

Коль. Присоединяюсь к такой постановке вопроса.

Горбачев. Немцы доказали, что они извлекли уроки из прошлого. И это оценено в Европе и в мире. И подтверждение этого в тех изменениях, которые выкристаллизовываются и на Западе, и на Востоке, в заявлениях о том, что с немецкой земли никогда не должна исходить война.

Коль. Я это трактую наоборот: "С немецкой земли должен исходить только мир". И это не фраза, это совершенно серьезно.

Горбачев. Это очень важная констатация. Речь идет еще об одном выборе немцев - в пользу мира. Мы должны строить объединенную Германию на фундаментальных вещах".

Канцлеру было также сказано: "Знаю, что вы не воспринимаете нейтрализацию... И все же я вижу объединенную Германию за пределами военных образований, со своими национальными вооруженными силами, необходимыми для достаточной обороны... Давайте "погоняем" эту мысль, г-н федеральный канцлер. Говорят: что такое НАТО без ФРГ? Но уместно будет и спросить: что такое ОВД без ГДР? Это серьезный вопрос. В военных вопросах не должно быть расхождений. Говорят, что НАТО развалится без ФРГ. Но ведь и ОВД придет конец без ГДР. Если мы договоримся в главном, то важно, чтобы мы и в этом не разошлись".

Условились, что эти вопросы будут обстоятельно рассмотрены в рамках механизма "2+4", который канцлер целиком поддержал.

Рефреном в моих замечаниях, в логике моих рассуждений проходила мысль о том, что объединение Германии - это важнейшая часть общеевропейского процесса и вклад в него, мирный вклад. Германия берет очень серьезную ответственность, чтобы этот процесс развивался на благо всех народов. Коль заверил меня, что так и будет.

* * *

После того, как канцлер побывал в Вашингтоне, у меня состоялся телефонный разговор с Бушем (28 февраля). Из этого разговора мне стало совершенно ясно: Коль и Буш окончательно договорились о членстве объединенной Германии в НАТО. И это становилось, по сути, главным международным вопросом в дальнейшем ходе объединения Германии.

Во всех своих публичных выступлениях весной 1990 года и в переговорах с иностранными деятелями я держался той точки зрения, что нахождение объединенной Германии в НАТО неприемлемо. Я рассчитывал в таком подходе опереться на позиции других европейских стран. Но кроме согласия со мной правительства Модрова, такой поддержки я ни у кого не нашел, даже со стороны членов Варшавского Договора, включая Польшу.

Логика, следовательно, была такая. Европейские союзники Германии по НАТО побаиваются ее объединенной мощи. Гарантию своей безопасности они видят в присутствии американских войск. Но легитимность их присутствия опирается на НАТО. НАТО же без Германии обречена на исчезновение.

Наша же логика состояла в том, чтобы предельно синхронизировать германское объединение с общеевропейским процессом, с его институциализацией. Тогда Германия бы не оставалась "в одиночестве". А НАТО и ОВД пора коренным образом реорганизовать, превращая в преимущественно политические системы. Но, увы... Такой синхронизации добиться не удалось: германское объединение набрало уже невероятно быстрый темп. А после выборов в Народную палату ГДР 18 марта, на которых победил "Альянс за объединение Германии" (вместе с СДПГ почти 70% голосов), ГДР потеряла всякую способность сопротивляться объединению на основе 23 статьи Конституции ФРГ, т.е. практически поглощению ее.

5 мая начались переговоры по формуле "2+4" в Бонне. Участники изложили позиции по внешним аспектам строительства немецкого единства. Была согласована повестка дня работы этого "института" из четырех пунктов: 1) границы; 2) военно-политические вопросы с учетом подходов к приемлемым структурам безопасности в Европе; 3) Берлин; 4) окончательное международно-правовое урегулирование и ликвидация прав и ответственности четырех держав.

Попытки Шеварднадзе на встрече в Бонне отстоять предписанную ему в директивах Политбюро позицию по вопросу о невхождении единой Германии в НАТО потерпели полный провал. Его никто не поддержал.

Предстояла давно согласованная поездка в Вашингтон. В порядке подготовки моего визита 18 мая в Москву приехал Джеймс Бейкер. С первого же захода в разговоре я понял, что он приехал доказывать целесообразность и неизбежность вхождения единой Германии в НАТО.

Бейкер заверял меня, что политика его администрации не направлена на то, чтобы оторвать Восточную Eвропу от Советского Союза. "Прежде, - признал он, - у нас была такая линия. Но сегодня мы заинтересованы в том, чтобы построить стабильную Европу и сделать это вместе с вами". Он говорил мне, что их желание иметь объединенную Германию в НАТО объясняется тем, что, если она не будет твердо укоренена в европейских институтах, могут возникнуть условия для повторения прошлого. Общеевропейские структуры в рамках СБСЕ пока еще, как он выразился, - прекрасная мечта, а НАТО существует. Если Германия не будет в НАТО, то она займется обеспечением своей безопасности иным путем, захочет получить ядерную безопасность.

Возражая Бейкеру, я уже всерьез, а не в виде намеков, как прежде, прямо поставил вопрос о вхождении Советского Союза в НАТО. Тогда бы эта организация сразу потеряла бы и по существу, и по форме свое прежнее предназначение орудия холодной войны, и можно было бы сообща строить общеевропейскую безопасность в контексте СБСЕ.

Бейкер всячески уходил от этого прямо поставленного вопроса. В своей настойчивости он ссылался также на принцип Хельсинкского договора, согласно которому каждое государство имеет право выбирать, в каком союзе оно хочет быть или не быть нигде. И если, мол, Германия захочет войти в Варшавский Договор, что вы предлагаете, то мы, США, хотя и против, но препятствовать не будем. Сейчас же, продолжал госсекретарь, налицо факт совершенно определенного и решительного желания Коля и нового правительства ГДР, чтобы объединенная Германия вошла в НАТО в качестве полноправного члена. За это выступают и ваши союзники по Варшавскому Договору. При этом Бейкер заверял меня, что Вашингтон не принуждал ни Венгрию, ни Чехословакию, ни Польшу выступать с таких позиций. Это их совершенно свободно выраженное мнение.

В конце концов Бейкер изложил заранее подготовленную администрацией США программу, которая как бы компенсировала вступление единой Германии в НАТО, - те самые знаменитые его "9 пунктов". Должен сразу сказать, что в них были и разумные предложения, приемлемые для нас. Кстати, некоторые из них вошли потом в договоры об объединении Германии.

Бейкер гарантировал, что США добьются от Германии сокращения и ограничения численности бундесвера и, конечно, отказа производить, создавать или приобретать ядерное, химическое и биологическое оружие. Впрочем, это и так было ясно, Коль неоднократно клялся мне, что так и будет.

Бейкер обещал, что на определенный переходный период на территории, которую сейчас занимает ГДР, не будет войск, подчиненных НАТО, что на этот период советские войска могут оставаться там на тех же основаниях, на каких они сейчас там находятся.

Бейкер обещал начать постепенно реконструкцию НАТО, придавая ей все больший характер политической организации. Говорил о том, что будет осуществлен пересмотр военной доктрины НАТО.

Он сообщил мне, что есть уже твердая договоренность, и американцы будут стоять на этом непоколебимо, - о том, что единая Германия будет включать в себя только территорию ГДР, ФРГ и Берлин. Никаких территориальных притязаний с ее стороны не последует.

Бейкер заверял меня, что американская администрация предпримет все возможные со своей стороны усилия, чтобы быстрее превращать СБСЕ в постоянный институт, который стал бы краеугольным камнем новой Европы.

Девятый пункт его программы содержал заверения в том, что при объединении Германии будут должным образом учтены экономические интересы Советского Союза.

Я высказал позитивное отношение к общей направленности этой программы из 9 пунктов, но считал, что вопрос не закрыт, что перед моей встречей с президентом США в Вашингтоне надо еще все основательно обдумать. Я понимал, что в поведении администрации есть элементы игры, и Бейкер в эту игру ловко играл. Я, кстати, прямо ему об этом сказал. Он потом в своих мемуарах признал, что для него главной целью было убедить меня в неизбежности вхождения Германии в НАТО.

Oкончание в следующем номере