Петр Спивак
Узок их круг. Зато все на расстоянии вытянутой руки.
Г.Чернецов. Крылов, Пушкин, Жуковский и Гнедич в Летнем саду. 1832.
Всероссийский музей Пушкина, Санкт-Петербург
На заре просвещения и/или Просвещения с большой буквы – всегда странные, причудливые типы. Особенно среди тех, чьи имена не просто войдут в пантеон национальной культуры, но неизменно будут ассоциироваться с азбукой, с начальными классами средней школы.
Кто не знает баснописца Ивана Крылова? Все знают. Все помнят и «Лебедя, Рака и Щуку», и «Кота и Повара», и «Мартышку и очки». А окутаны эти приснопамятные строчки облаком слухов и анекдотов о сонливом и ленивом обжоре, между делом, то есть наоборот, между номерами гастрономического репертуара все это сочинявшем. Персонажи крыловских басен – фольклорные и, как подсказывает актуальное гуманитарное знание, архетипические. И сам Крылов, родившийся 13 февраля 1769 года (ум. 1844), – тоже.
Систематического образования он, как известно, не получил. Что не диво: тогда оно было редкостью. В истории русской журналистики довольно заметная страница – сатирический журнал «Почта духов», который в 1789–1790 годах издавал молодой Крылов. Так вот, подписчиков набралось аж 79 человек. Узок был их круг.
И что характерно: форма и слог крыловских подземных духов, сообщающих арабскому философу Маликульмульку о земных нравах, обыгрывают нерусский, заимствованный канон. И басни Крылова – клоны и реинкарнации Эзопа и Лафонтена, необязательно по сюжетам, но стилистическая ориентация на мировые образцы неизменна. Крылов, как известно, выступил архаистом в споре о путях русской словесности, но картину это не меняет. Сначала Петр I пересадил западную культуру, как он ее понимал, на русскую почву, а потом это стали проделывать послепетровские писатели. То так, то этак воздействовать на родную старину по принципу «тихохонько медведя толк ногой».
Эту медленную, протяженную работу переноса с запада на восток (скажут, таскать бы вам не перетаскать) продолжил поэт и переводчик Николай Гнедич (1784–1833), младший сосед Крылова по листку календаря, более того – его знакомец. Опять-таки весьма характерное для той эпохи явление: собственные сочинения принесли Гнедичу куда меньше славы (не говоря уже о читаемости), чем его перевод гомеровской «Илиады», выдержанный в гекзаметре оригинала. И тут, само собою, оказывается рядом Пушкин – куда уж без него. Известны два его печатных отзыва на эту работу Гнедича, друг другу явно противоречащих. Один – известные стихотворные строки: «Слышу умолкнувший звук божественной эллинской речи,/ Старца великого тень чую смущенной душой». Другой – каламбурическая эпиграмма, обыгрывающая тему, так сказать, дефектов зрения: «Крив был Гнедич-поэт, преложитель слепого Гомера,/ Боком одним с образцом схож и его перевод». В рукописи Пушкина эти строки тщательно зачеркнуты.
У нас ведь и при воспроизведении западных институтов и инноваций тоже что-то криво-косо получается, не правда ли?
Своеобразие русского исторического пути – вечная, неизбывная тема. Тут много разных точек зрения, вплоть до такой, что социально-экономические формации в России не те, что у остального человечества. И особняком стоит концепция историка Николая Павлова-Сильванского. Родился он 13 февраля 1869 года (ум. 1908), служил, подобно сотруднику Императорской публичной библиотеки статскому советнику Крылову, в архиве Министерства иностранных дел и, опираясь на русские и зарубежные исторические источники, выступил с развернутым доказательством того, что в России было феодальное общество, идентичное западноевропейскому.
Вернемся немного в прошлое – и вот другой интерпретатор русского своеобразия и нашего соотношения с Западом. 13 февраля 1818 года появился на свет Михаил Катков (ум. 1887), публицист и один из основателей русской политической журналистики. Репутация у него, осторожно выражаясь, неоднозначная. Охранитель он был до мозга костей. Но мало ли их, охранителей? В случае Каткова обращает на себя внимание предельная перемешанность, неразмежеванность разноречивых взглядов, воззрений, соседей по газетным страницам. Неструктурированное, непродуманное какое-то пространство. В юности он сформулировал свое кредо так: «Венец философии и всякого развития, начало и конец Вселенной есть личность, абсолютная субъективность...» А пожив несколько, сделавшись редактором влиятельной газеты «Русские ведомости», обернулся заглавным государственником и охранителем (причем в чине статского, а затем и статского советника, не состоящего на службе). От первого до второго – рукой подать.
Сила периодического издания и его главы – в способности привлекать, собирать авторов и их «электорат». Когда Катков был редактором журнала «Русский вестник», там публиковались и Толстой, и Тургенев, и Достоевский, и Лесков, и даже Щедрин с его «Губернскими очерками». Как будто все прекрасно. А с другой стороны – это та самая неструктурированность. Узок, тесен и в чем-то нелеп, не возделан их круг.
