Петр Спивак
Валентин Плучек – всем известный, заслуженный, увенчанный. И при этом наделенный остротою видения.
Фото ИТАР-ТАСС
В свое время Илья Эренбург признался, что, будучи писателем и имея дело с цензурой, завидует композиторам: музыка, не говоря ничего, может сказать все. Возразить на это нечего – но стоит лишь заглянуть в анналы музыкальной истории, и там обнаружатся такие страсти... Вокруг некоторых фигур словно выстраивается силовое поле: вот сторонники, вот противники.
Таким полюсом был, например, Рихард Вагнер. На одном календарном листке – два больших композитора, антагонисты по своему отношению к нему.
Австриец Антон Брукнер, родившийся 4 сентября 1824 года (ум. 1896), был ярко выраженный вагнерианец и притом – что совершенно этому не противоречит – мистически настроенный музыкант. Наконец, индивидуальность его неотделима от эпической мощи, монументальности форм. От громкости, хочется сказать. И место в пантеоне великих давно за Брукнером закреплено. Его симфониями дирижировали фон Караян, Вальтер, Аббадо, Рождественский, Булез...
Чуть помедленнее, кони. Чуть полегче. 120 лет назад, 4 сентября 1892 года, родился французский композитор, дирижер и музыкальный критик Дариюс Мийо (ум. 1974), который того самого Вагнера ненавидел. У Мийо были совсем иные ориентиры – Дебюсси, например. На первом плане как будто те же жанры, что у приверженцев эпоса: симфонии, оперы, концерты. Но малая форма уравнена в правах с крупной, иногда даже предпочтительнее. И источники такие, от которых Брукнера кондратий бы хватил: американский джаз, фольклор Бразилии, куда Мийо ездил секретарем Поля Клоделя – поэта и французского посла.
Мийо входил в «Шестерку» – группу композиторов, получившую название по аналогии с «Пятеркой», как именовали во Франции русскую «Могучую кучку». Сам он, правда, эстетическую общность с Артюром Онеггером или Франсисом Пуленком отрицал, признавая лишь дружбу. Потом «Шестерка» распалась. Но... представление продолжается. В игровом театре – тоже поиски партнеров. Поиски и нахождения.
4 сентября 1896 года появился на свет соотечественник Мийо – Антонен Арто (ум. 1948), драматург, актер, режиссер, теоретик сценического искусства. «Театр жестокости» – так он обозначил свою концепцию. Под жестокостью Арто понимал любое действие, требующее усилий, в том числе доброе. Актерам надо приобщить зрителей к участию в этом действии, что тоже, согласитесь, жестоко. Воззрения Арто повлияли на многих крупных режиссеров – на британца Питера Брука, например.
А у Брука в Москве был двоюродный брат, тоже режиссер театра, и как раз сегодня день его рождения. Это Валентин Плучек (1909–2002), который в течение долгого времени руководил Театром сатиры и в данном качестве нам еще памятен. Его творческая биография начиналась у Всеволода Мейерхольда. Потом, когда уже и имя Мейерхольда нельзя было произнести, в предвоенной Москве появилась так называемая Арбузовская студия (драматург Алексей Арбузов вместе с Плучеком выступил ее организатором), по сути дела предвестие будущего «Современника». А когда в послесталинской атмосфере Плучек получил Театр сатиры, многие его спектакли стали вехами. Например, эрдмановский «Самоубийца», поставленный в 1982 году и тут же запрещенный. Скандальность проистекала не только из текста, но и из присущей Плучеку заостренности видения.
И был у него еще один спектакль, тоже прогремевший и, как и его литературная основа, попавший в опалу, – «Теркин на том свете» (1966) по сатирической поэме Александра Твардовского. С Анатолием Папановым в главной роли и музыкой Родиона Щедрина. Но коль скоро я вспомнил эту вариацию на темы Данте, то не могу не сказать о другой круглой дате, связанной с именем Твардовского. Дело в том, что ровно 70 лет назад, 4 сентября 1942 года, в газете «Красноармейская правда» началась публикация «Василия Теркина». Четырьмя годами ранее в этот самый день, 4 сентября, в «Красной звезде» впервые прозвучало: «Если меня убьют, считайте меня коммунистом». А тут...
«На войне, в пыли походной,/ В летний зной и в холода,/ Лучше нет простой, природной –/ Из колодца, из пруда,/ Из трубы водопроводной,/ Из копытного следа, / Из реки, какой угодно,/ Из ручья, из-подо льда, –/ Лучше нет воды холодной,/ Лишь вода была б – вода». Вот какие строки выстроились на газетной полосе 70-летней давности. Что это было? Невозможно не расслышать здесь творческий манифест, программную, если хотите, декларацию. Чуть ниже идет ее продолжение: «А всего иного пуще/ Не прожить наверняка/ Без чего? Без правды сущей,/ Правды, прямо в душу бьющей,/Да была б она погуще,/ Как бы ни была горька».
Вот оно в чем дело. Твардовский провозглашает адекватность, соответствие вещей своей природе. И тем самым – отказ от лжи во всех ее формах. Прямая дорога к будущему «Новому миру», к заре свободы. И что примечательно: подобно вышеупомянутой музыке, коей завидовал Эренбург, Твардовский в искусстве слова воплотил негативную, что ли, свободу. То есть отсутствие лжи. Не сказал полной правды о происходящем, даже и осознать ее тогда не мог. Но отрешился от вранья и идеологического начала – и этого оказалось достаточно. Отсутствие следов всего этого в «Книге про бойца» просто поражает.
Урок, мне кажется, на все времена.
