Петр Спивак
Итальянский поэт жил одновременно с Пушкиным. Даже похож.
А.Феррацци. Портрет Джакомо Леопарди (1820). Дом Леопарди в Реканати, Италия
В многозвучном и многоголосном мире мы живем. Вокруг нас шумно, даже бежать хочется, вот только обречено все это кануть в никуда. Голос – одна из самых эфемерных форм нашего существования.
29 июня 1888 года с помощью эдисоновского хронографа была сделана одна из старейших звукозаписей – оратория Генделя «Израиль в Египте», исполненная хором из четырех тысяч голосов на фестивале в Лондоне. Ну а до того как развитие техники открыло такую возможность, человеческую речь сохраняла и передавала одна лишь словесность – на бумаге, своими косвенными средствами.
На ушедшие культуры можно взглянуть, изучая их материальные памятники. Немецкий археолог и этнограф Лео Фробениус, родившийся 29 июня 1873 года (ум. 1938), специализировался на Африке и выдвинул теорию, которую обычно называют морфологией культуры. В основе этой теории (потом на нее опирался Шпенглер) – своего рода метафора: культура есть социальный организм, наделенный душою. Получается что-то вроде хора, коллективного голоса. А как же индивидуумы? Между тем в античной эстетике с эпосом соседствовали лирика и драма...
Фробениус был мистик в отношении человеческих общностей, но мистицизм личностный стал культурной нормой задолго до историософов новых и новейших. Поводы для него действительность создавала в избытке. Сегодня день рождения итальянского поэта и эссеиста Джакомо Леопарди, натуры глубоко мистической.
Его годы жизни (1798–1837) почти совпадают с пушкинскими. Но при имени Пушкина, при всех оговорках, непременно приходит на ум эпитет «светлый». А Леопарди мрачен, печален до безысходности. Конечно, тут сказалось то, что он был инвалид с детства, на протяжении большей части жизни не выходил из стен отцовского дома. Но все-таки: дворянское имение, богатая библиотека, книги на множестве языков. Оптимальная культурная среда. И творческие занятия, дар поэта. Который, надо думать, и подталкивал к пессимистической философии.
Вселенная человеку не благоприятствует. Его жизнь есть страдание. Он ищет истину, но к чему эти искания могут привести? Не найдет – значит, потерпел неудачу, поражение. А если найдет, то участь его может оказаться еще хуже. Ведь в таком мире обретение истины влечет за собой осознание того, что беспомощное «я» обречено страдать. Примерно как у горьковского персонажа: правда унижает человека.
Фундаментальный спор, разделивший философов, писателей, поэтов. Одни, вослед Леопарди, приходят к выводу, что истина слишком тяжела для человека, невыносима. Другие скорее согласятся с молодым Толстым, провозгласившим: «Герой же моей повести, которого я люблю всеми силами души, которого удавалась воспроизвести во всей красе его и который всегда был, есть и будет прекрасен, – правда». Здесь совсем другой императив: невыносима не правда, а иллюзия. Какова бы она ни была. Может быть, в этом один из важнейших уроков новейшей истории.
Наверное, именно отказ от иллюзий стал экзистенциальным и гражданским выбором для русского поэта и прозаика Владимира Корнилова. Он родился 29 июня 1928 года, умер уже в постсоветские времена, в 2002-м. Оппозиционно настроенный всю свою подсоветскую жизнь, мог бы сказать, с полным на то основанием, что приближал общество к свободе. Но относился к себе весьма критически.
«Не готов я к свободе –/ По своей ли вине?/ Ведь свободы в заводе/ Не бывало при мне...// Океаны тут пота,/ Гималаи труда!/ Да она ж несвободы/ Тяжелее куда». Вот оно в чем дело. Несвобода легче, общедоступнее – оттого ее столь часто и предпочитают. «Меняли шило на мыло/ И собственность на права,/ А необходимо было/ Себя поменять сперва». Не поспоришь, все дело в том, как бы проделать данную операцию...
Посткоммунистический синдром разочарования – так это, кажется, окрестили. Сознание своего бессилия, не менее разительное, чем у Леопарди. А одно из последних корниловских стихотворений знаменательно озаглавлено «Пролог».
«Не итогом, а только прологом/ Оказались и жизнь, и судьба./ Убежавшим с уроков пророком/ До сих пор ощущаю себя.// Правда, напрочь изношено тело,/ А другого – увы – не дано,/ Но беспечности нету предела/ И доверчивости – заодно.// Что томило меня, то осталось/ Полстолетья с довеском спустя.../ Перед миром я – рухлядь и старец,/ Перед словом – все то же дитя».
Кажется, остается только вздохнуть на прощание. Но жизнь опального литератора в советские времена – материя, на которой стоило бы остановиться. У Корнилова вышли две книжки стихов: в 1964 году и в 1967-м. Следующая – 21 год спустя. Романы и повести отсекались цензурой на разных стадиях. Из Союза писателей он был исключен за продиссидентские выступления и публикации в тамиздате. Чем он жил? Его спасала жена – Лариса Беспалова, переводчик англоязычной художественной литературы, редактор отдела прозы «Нового мира» в 70-е и 80-е годы. Как раз тогда, когда немалую часть тамошней прозы составляли сочинения Леонида Ильича и достойных его авторов. Про Ларису Георгиевну все, кому надо, всё знали. Но ее не тронули. Одни скажут, что это гуманность, другие – что двойная игра и так далее. По мне – живое напоминание о неодномерности человеческого бытия в нашей культуре, в нашем отечестве.
Быть человеком – проблема. Работать в культуре – проблема в квадрате. Заниматься этим в России – уже в кубе, наверное? Или как там определят математики?
