Имена и даты: краткие хронографические наблюдения. 27 – 29 мая

Владислав Ходасевич столкнулся с тьмой и оказался в силах смотреть на нее прямо, не дрогнув.
Фото с сайта www.silver-age.info

Оптимальный вариант существования в быту – это, что называется, без происшествий. За пределами быта так не бывает, там непременно что-то должно происходить. Увы, и природа, и общество щедры на потрясения, на проявления сил, враждебных человеку.

Что касается потрясений, то мироздание и социум здесь соперничают друг с другом, а люди культуры и науки им нередко подыгрывают. Швейцарский, а затем американский биолог и геолог Жан Луи Родольф Агассис, родившийся 28 мая 1807 года (ум. 1873), выдвинул в 1837 году теорию ледниковых эпох. Потом другие ученые, в том числе Чарльз Дарвин, развили ее, показав, что в изменении геологического облика Земли участвовали плавающие льдины, на которых были валуны. Но Агассис с этим не согласился. Он стал одним из самых ярых противников Дарвина и его эволюционной теории. На это уходила немалая часть сил и энергии Агассиса.

Если же обратиться к историческим хроникам, то на каждом листке календаря найдутся и смягчения, и ужесточения обстоятельств времени; и многообещающие исторические шаги, и катастрофы под стать геологическим.

Большевики, когда их власть зашаталась, вынуждены были отказаться от политики военного коммунизма и перейти к так называемой новой экономической политике – нэпу. Ее приняла конференция РКП (б) 28 мая 1921 года. На время, конечно. Ровно через 37 лет, 28 мая 1958-го, был сделан еще один шаг в сторону большей терпимости, на этот раз не в экономике, а в культуре: ЦК КПСС принял постановление 1948 года, в котором Шостакович, Прокофьев и другие композиторы осуждались как представители «антинародного формалистического направления в музыке». Это было, конечно, всего лишь установление более широких рамок дозволенного, а не признание свободы как таковой. Со временем на вакантные места формалистов были найдены другие композиторы.

Ну а высокая политика? Одна из зарубок в многовековой истории Европы – падение Византии. 29 мая 1453 года войска турецкого султана Мехмеда II взяли штурмом Константинополь. И после этого войны и баталии с каждым веком становились все шире и кровопролитнее.

27 мая 1916 года президент США Вудро Вильсон предложил создать по окончании мировой войны новую международную организацию – Лигу Наций, принципиально новый институт коллективной безопасности и разоружения. Лига Наций действительно была учреждена, но возложенных на нее надежд не оправдала. Предотвратить Вторую мировую войну Лига Наций была не в состоянии. В 1946 году эта предшественница ООН была распущена.

Одной из жертв этого бессилия стала Чехословакия. 28 мая 1884 года родился один из ее наиболее видных государственных деятелей межвоенной эпохи – Эдвард Бенеш (ум. 1948). Он был одним из лидеров движения за освобождение чехов из-под власти Австро-Венгрии, учеником и последователем основателя чехословацкого государства Томаша Масарика. После смерти Масарика, в 1935 году, Бенеш стал ее вторым президентом. А потом был мюнхенский позор. Бенешу оставалось лишь эмигрировать в Англию, затем в США. Он возглавил правительство в изгнании, руководившее движением Сопротивления. Но послевоенное возвращение на президентский пост было недолгим и, в сущности, безнадежным. Коммунисты в феврале 1948 года захватили всю полноту власти, помешать этому Бенеш не смог. Он вообще был политиком несильным. Ученик Масарика, но, если можно так выразиться, сильно разбавленный социал-реформаторскими доктринами и иллюзиями. Вплоть до таких срывов и провалов, как депортация судетских немцев или передача в 1937 году Сталину подброшенного немцами лживого компромата на Тухачевского.

Когда думаешь обо всем этом, приходит в голову классическое по своей точности определение: «Европейская ночь». Так – хотя и с несколько иным смысловым наполнением – назывался цикл стихов великого русского поэта Владислава Ходасевича, написанный уже в эмиграции. Ходасевич родился 28 мая 1886 года в Москве, умер в 1939-м в Париже – за считаные месяцы до начала Второй мировой. Что же имелось в виду под «европейской ночью»?

Коротко говоря, слепота. Европеец живет и в упор не видит, какие беды таятся вокруг. «О, если бы вы знали сами,/ Европы темные сыны,/ Какими темными лучами/ Неощутимо пронзены!» – писал Ходасевич, имея в виду радиоволны в эфире. Растормошить этого обывателя, открыть ему глаза на опасность? Но Ходасевич не питал на этот счет иллюзий. Самохарактеристика поэта такова, что добавить к ней нечего: «Люблю людей, люблю природу,/ Но не люблю ходить гулять/ И твердо знаю, что народу/ Моих творений не понять».

Но это еще не все. Ходасевич не был вовсе чужд каких бы то ни было иллюзий, на первых порах они у него были. Февральскую революцию в России он встретил восторженно, даже на Октябрьскую какое-то время возлагал надежды. Рубеж можно отнести примерно к 1921 году. Тогда, в те же февральские дни памяти Пушкина, когда Блок выступил с речью «О назначении поэта», Ходасевич прочитал свой текст, ставший статьей «Колеблемый треножник». И там раскрыто то же, в сущности, понятие переживаемой Европой (и европейской Россией) ночи. Пушкин, средоточие русской культуры, дважды становился жертвой духовного кризиса. Первый раз это были нападки Писарева и иже с ним, «первое затмение пушкинского солнца». И далее читаем: «Мне кажется, что недалеко второе... Пушкин не будет ни осмеян, ни оскорблен. Но – предстоит охлаждение к нему».

Но почему? Потому что война и революция. Появились, говорит Ходасевич, люди новой генерации, которые к Пушкину глухи. «Уже многие не слышат Пушкина так отчетливо, как мы его слышим, потому что от грохота последних шести лет они стали глуховаты на ухо. Чувство Пушкина приходится им переводить на язык своих ощущений, притупленных раздирающими драмами кинематографа».

В финале этой речи Ходасевич подал знак, почти безнадежный знак неясному для него, человека старой культуры, новому поколению. «Наше желание сделать день смерти Пушкина днем всенародного празднования, отчасти, мне думается, подсказано... предчувствием: это мы условливаемся, каким именем нам аукаться, как нам перекликаться в надвигающемся мраке».

Вот так. Не то надежда, не то безнадежность. «Мрак этот неизбежен, – знает поэт, – ибо что бы ни было – после больших извержений в воздухе еще долго носится черная пыль».