Петр Спивак
Стефан Цвейг был свободным писателем. В том числе от канонов исторической романистики.
Есть художественное творчество, применительно к словесности – «беллетристика», а есть исследование, тяготеющее к науке. Fiction и non-fiction, как теперь говорят. Другое близкое по смыслу противопоставление – между субъективным и объективным. Так привыкли думать испокон веков.
Вспомним, однако, аристотелевы три рода литературы: эпос, лирику, драму. Различия там – в соотношении между автором и персонажами. И в рамках этой классификации невыдуманное есть картина мира глазами автора, свидетеля. Как и субъективнейшие стихи. О чем написал в свое время литературный критик Марк Щеглов: очерк родственен лирическому стихотворению. И публицистика – разновидность лирики, хотя и специфическая по приемам, тематике и материалу.
И это вполне соответствует приверженности публицистов к личностному началу, к субъективности. С поправкой, однако, на преломление в культурно-философской призме. 27 ноября 1842 года родился Николай Михайловский (ум. 1904), известный как теоретик русского народничества. Историческое развитие, прогресс представляют собой, по его убеждению, формирование личностного начала. Казалось бы, вполне либеральная точка зрения. Но... хоп! – за этим следует кульбит мысли: буржуазный индивидуализм, капиталистический уклад весьма нежелательны как линия социальной эволюции. В качестве опоры куда благоприятнее и плодотворнее крестьянская община. Вот такой прихотливый способ патриархально-либерального синтеза. А первых русских марксистов Михайловский, как и другие народники, упрекал, как ни парадоксально это звучит, в защите капитализма. Если вдуматься, здесь все по-своему логично. Марксисты писали о тупиковости общины, а для народников выбор положительного ориентира был важнее, чем логика фактов.
О Михайловском оставил любопытные воспоминания его, так сказать, антагонист – большой нелюбитель крестьянской общины Горький, который по мировоззрению своему был русский воспреемник Ницше, а никак не марксист. И на вопрос Михайловского ответил: «Нет, не марксист, но, по натуре моей, склоняюсь в ту сторону, где чувствую больше активного отношения к жизни». Когда же Горький стал говорить о том, «как огромна и тяжела деревня», собеседник-оппонент посоветовал ему: «А вы бы попробовали написать роман из жизни наших революционеров. Вы симпатизируете людям сильной воли, – сильнее и ярче этих людей вы не найдете в русской жизни!»
К сильным людям, ярким личностям всегда тяготели романисты, прежде всего пишущие историческую прозу. В этом жанре многим запомнился австрийский писатель Стефан Цвейг, родившийся 28 ноября 1881 года (ум. 1942). Но так уж был устроен его талант, что он оставил след в мировой словесности не столько как мастер исторического романа и вообще крупноформатных беллетристических произведений, сколько как виртуоз малых жанров. Прежде всего новелл, эссе, максимум – конспектов романа, как называют его биографические сочинения. Что ж, это, можно сказать, общемировая тенденция к интенсивности, сжатию художественных текстов.
Романы-биографии Цвейга («Мария Стюарт», «Триумф и трагедия Эразма Роттердамского» и другие) основаны на документальном материале; читатель, однако, ждет, что они будут расцвечены в беллетристические цвета. Но степень свободы автора от сюжетного вымысла, по сути дела, ничем не ограничена. И эссеистическая субъективность у Цвейга куда более выражена, чем романный канон. Все сюжетные формы – общего пользования. А мысль Цвейга, его интеллектуальная оптика принадлежат ему, автору, и никому другому. Как лирические стихи.
Тынянов сказал, что он как романист начинает там, где заканчивается документ. Грань между тем и другим естественна и вовсе не обязательно конфликтна. Цвейг печальнее, даже, я бы сказал, безысходнее. «Чем добросовестнее изучаешь источники, – признался он, – тем с большей грустью убеждаешься в сомнительности всякого исторического свидетельства». И далее: «Ни тщательно удостоверенная давность документа, ни его архивная подлинность еще не гарантируют его надежности и человеческой правдивости».
Врут, значит, люди. А писатель хочет правду сказать.
