Красота и гибель нередко находятся в близком и неразлучном соседстве.
Арнольд Бёклин. Автопортрет со смертью, играющей на скрипке. 1872. Берлин, Старая национальная галерея
Ничего невозможного нет на этом свете. Бывают вещи, совершенно невообразимые в координатах логики и здравого рассудка. Время, например, есть субстанция непрерывная и неуничтожимая – так мы привыкли думать. Ан нет, оказывается, нам вполне под силу устроить в этой субстанции зияющие дыры. Ввел однажды, 15 октября 1582 года, Папа Римский Григорий XIII новый – григорианский – календарь на смену юлианскому, установленному Юлием Цезарем, и в зазор между двумя системами исчисления астрономического времени провалились сразу 10 дней: 15 октября наступило сразу после 4-го. Россия, как известно, с этим переходом подзадержалась, новый стиль у нас пришел на смену старому лишь в 1918 году, и за отставание пришлось платить большей потерей – аж 13 дней: даты с 1 по 13 февраля 1918 года в нашей истории отсутствуют.
Такие феномены вообще-то тягостны, даже невыносимы, как все бесповоротное, непоправимое. Но время – если не вдаваться в премудрости новейшей физики – бесплотно. И не одушевлено к тому же. Поэтому в каком-то смысле оно, с нашей точки зрения, легче поддается уничтожению, чем человек, живая душа. Мысль о посмертном нашем обиталище принадлежит, наверное, к числу врожденных.
В «Божественной комедии», классическом изображении загробного мира, поэта Данте сопровождает по адским подземельям его собрат по заветной лире – Публий Вергилий Марон. Это, конечно, не случайность. Вергилий, великий поэт Древнего мира, родился 15 октября 70 года до н.э. (ум. 19 до н.э.). В его «Энеиде», эпической поэме, продолжающей гомеровскую традицию, главный герой спускается в подземный мир и видит там тени умерших и даже еще ждущих своего рождения. Причем пафос Вергилия – это сама гармония, само поэтическое начало, ведущее к примирению троянцев и латинян после жестокой войны.
Это классика не в оценочном, а в историко-культурном смысле слова. Но загробный мир – вечная тема искусства. Наступал уже период модерна, когда к этой теме обратился родившийся 16 октября 1827 года швейцарский художник и скульптор Арнольд Бёклин (ум. 1901). Наверное, самая известная его картина – «Остров мертвых» (1880), с лодкой Харона, плывущей меж таинственных прибрежных скал в загадочной, поистине мертвой тишине. И ловишь себя на мысли, что это ведь своего рода гармония, успокоение после земных бурь.
Здесь вот что существенно: название «Остров мертвых» – не авторское. И вообще ни одной своей картине Бёклин не дал названия, даже не подписывал их. Наверное, это был в своем роде программный жест, означавший отказ изобразительного искусства от какой бы то ни было литературности; во всяком случае тенденция в символизме и модерне в то время была именно такова. И еще. На картинах и рисунках Бёклина самые распространенные фигуры – мифологические, аллегорические и т.д. А сюжеты очень часто связаны со стихией смертного боя, самой смерти. Смерть и красота, смерть и искусство находятся в близком соседстве, как в автопортрете художника.
Если искусство и смерть постоянно сопутствуют друг другу, то смерть и власть – тем более. Возможна и тройственная комбинация – смерть, власть и искусство, причем явление это может принимать самые причудливые формы. 15 октября 1581 года в Париже королева-мать Екатерина Медичи показала гостям двора первый во французской истории публичный балет, и назывался он «Комичный балет королевы». Это была та самая Екатерина Медичи, чья воля стояла за Варфоломеевской ночью, массовым истреблением гугенотского меньшинства в преимущественно католическом Париже. Да и вся ее политика в целом была типичным образцом жестокого деспотизма. Ну а гарниром к кровавой пище служили изящные увеселения: и этот самый балет, и банкеты, и придворная мода, и великолепие дворцов и замков.
Несколько ранее, 16 октября 1555 года, в Англии по приказу королевы Марии I Тюдор сожгли за ересь протестантских епископов Лондона и Ворчестера. Эта правительница, известная как Мария Кровавая, – тоже персонаж запоминающийся. Достаточно сказать, что день ее смерти отмечали как национальный праздник, – случай совершенно уникальный.
Ну и войны, конечно, – куда без них. 16 октября 1813 года под Лейпцигом началась четырехдневная Битва народов (Франция против России, Австрии, Пруссии и Швеции), унесшая около 100 тысяч жизней и ознаменовавшая закат наполеоновской империи. Но самое главное не в конкретных битвах, а в происходящем из-за каждой из них пересмотре представлений о том, что возможно и что невозможно, что мыслимо, а что нет. Через век с четвертью Мандельштаму в «Стихах о неизвестном солдате» видится уже новое, апокалиптическое сражение, от которого «Весть летит светопыльной обновою: /– Я не Лейпциг, не Ватерлоо,/ Я не Битва Народов, я новое,/ От меня будет свету светло».
Статистический счет жертв, возникнув где-то, неизбежно становится вездесущим. 15 октября 1992 года суд признал виновным и приговорил к смертной казни серийного убийцу-маньяка – печально известного «ростовского потрошителя» Андрея Чикатило. Но по подозрению в убийствах, совершенных этим злодеем, уже был казнен один невинный человек. Это к вопросу о том, допустима ли смертная казнь. Непоправимая мера наказания – так ее следовало бы называть.
Был ли Чикатило вменяемым, как признала экспертиза? Споры об этом идут до сих пор. Дать окончательный ответ затруднительно. Вот членом КПСС Чикатило был, это точный факт, а безумие определяется не столь однозначно. 16 октября, кстати, день рождения французского философа Мишеля Поля Фуко (1926–1984), автора прославленных книг «История безумия в классическую эпоху», «Рождение клиники», «Надзирать и наказывать» и других. Он постигал связи между мрачными явлениями, перечисленными в названиях этих работ.
И еще одна дата. 15 октября 1961 года в Лондоне была учреждена международная неправительственная организация Amnesty International – «Международная амнистия», удостоенная Нобелевской премии мира. Как и Михаил Горбачев, награжденный ею 15 октября 1990-го.