Имена и даты: краткие хронографические наблюдения. 4 октября

Реальные постройки на римском Форуме у Пиранези увидены столь же условно, как произведения «бумажной архитектуры».
Вид на храм Конкордии. XVIII век

«Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда». Сказано на все времена, чтобы подлунный мир неустанно показывал язык чеховскому отставному уряднику Семи-Булатову. Что возможно, а что невозможно, решайте сами. Желательно подстраховываясь оговорками.

Самый простой случай: то, чего не было, появилось в силу научно-технического прогресса. Скажем, 4 октября 1958 года реактивные пассажирские самолеты начали регулярно летать через Атлантику – из Лондона в Нью-Йорк и обратно. А ровно за 75 лет до этого, 4 октября 1883-го, открылось железнодорожное сообщение Париж–Стамбул. И никто не думал не только о мировой войне, из-за которой надолго перестанет ходить этот «Восточный экспресс», но даже о том, что в столь фешенебельном поезде может произойти убийство, как в знаменитом романе и фильме. Была идиллическая фаза индустриальной эпохи.

Точно так же когда-то искусственный спутник Земли был несбыточной фантазией. Однако 4 октября 1957 года он стал реальностью – вышел на орбиту с советской стартовой площадки, в открытых СМИ именуемой Байконуром. Но это была не единственная опровергнутая в тот день невозможность. Ведь у науки и техники есть социальный и культурный контекст, который очень осложняет дело. И как раз 4 октября 1957 года в Югославии был приговорен к более длительному – семилетнему вместо трехлетнего – сроку тюремного заключения Милован Джилас, в прошлом один из руководителей компартии и государства. Новый приговор был вынесен за то, что Джилас опубликовал на Западе книгу «Новый класс» – о номенклатуре. Вот такие два события произошли в один день в одном соцлагере, и это при том, что Югославия в нем была островком ревизионизма и недобитой буржуазности. Кстати, в этот самый день Александр Солженицын у себя в Рязани наблюдал, как рабочие на стройке под фанфарный гром о великой победе науки и техники носили вручную раствор. Это тоже к вопросу о сочетании несочетаемого, о возможном и невозможном.

Преодоление грани между бывшим и небывшим всегда было свойственно искусству: художественный вымысел – одно из его главных начал. И здесь тоже бывают случаи тривиальные, а бывают в той или иной степени проблемные, скажем так. Сегодня исполняется 85 лет выдающемуся нашему кинорежиссеру Марлену Хуциеву, автору немногих, но очень заметных картин. В самой резонансной из них – «Заставе Ильича» (мне кажется, что подцензурное ее название, «Мне двадцать лет», как ни странно, шире и глубже первоначального авторского) – есть два очень известных эпизода, где так или иначе значим именно этот вопрос: было или не было, возможно или невозможно. Первый – вечер поэзии в Политехническом музее, каких тогда было много (Евтушенко, Вознесенский, Ахмадулина┘), но это не документальные кадры, а вечер, специально устроенный для съемок. Второй эпизод, чисто условный, стал поводом для официального запрета фильма. Это воображаемый главным героем, юношей «шестидесятнического» поколения или даже моложе, разговор с погибшим на войне отцом. Сын спрашивает у отца совета, как жить, и слышит в ответ: думай сам, ты уже старше, чем был я, когда меня убили. (Кстати, Виктор Некрасов, сразу высоко оценивший фильм Хуциева, написал потом рассказ «Случай на Мамаевом кургане», где писатель приходит навестить «свой» сталинградский подвал и... переносится в 1942 год, со своим послесталинским сознанием.)

Дело здесь не только в условности этой сцены, но и в ее взаимодействии со всей художественной тканью фильма. С непроцеженной достоверностью повседневной жизни, с почти реальными лужицами на асфальте предрассветных московских улиц. И со смутной внутренней тревогой у молодых ребят, в которой, наверное, и уловило хрущевское чутье грядущую опасность для советского строя.

А вот другой пример, из уже довольно далеких времен, но рождающий очевидные современные аналогии. 4 октября 1720 года родился Джованни Баттиста Пиранези (ум. 1778), итальянский художник и архитектор, мастер архитектурного пейзажа. Занимался он и гравюрами, и среди этих последних выделяются циклы с неожиданными названиями, как бы дистанцирующимися от реальности. «Гротески», «Фантазии на темы темниц». Пиранези уже тогда, в XVIII веке, создавал «бумажную архитектуру», как это называется сегодня, и изображал – причем детально прорисовывая – такие здания и конструкции, которые просто не могут существовать (первое сравнение, которое приходит в голову, – Мауриц Корнелис Эшер, лет 200 спустя). Но у Пиранези есть и вполне жизнеподобные формы. У тех и других единый эстетический закон, и те и другие в равной мере условны, только по-разному.

Когда мы идем в музей, в театр, в кино, куда угодно, то заранее настраиваемся на определенный тип условности с известными нам правилами художественной игры. Актерский успех – это плод удачного сочетания ожидаемого с неожиданным. Американский актер-комик эпохи немого кино Бастер Китон, родившийся 4 октября 1895 года (ум. 1966), вырос в семье эстрадных артистов, а сам начал работать на сцене в три года. Но жил по законам этого жанра, пожалуй, с момента рождения. В шестимесячном возрасте он скатился с лестницы, не получив ни одной царапины, и видевший это партнер его отца, знаменитый фокусник Гарри Гудини, прозвал Джозефа Фрэнка Китона (так его звали на самом деле) Бастером, что в переводе значит «удалец». И таких невероятных, невозможных историй с ним было немало. А став артистом, Китон пленил зрителей эффектом контраста. Во-первых, аристократически утонченное лицо – и эстрадный жанр, всегда считавшийся грубым, площадным. Во-вторых, и на эстраде, и потом, в кино, Китон всегда держался серьезно, не позволял себе ни единой улыбки. Неулыбчивый комик – самый неотразимый. И на экране (например, в «Генерале», с гонками на паровозах, – была такая история во время Гражданской войны в США), как в детстве, выходил сухим из воды. Кто-нибудь скажет, что так не бывает?