Петр Спивак
Вечная драма свободно мыслящего человека, вечная печаль.
Памятник Мигелю Сервету в его родном городе Вильянуэва-де-Сихена. 1975.
Фото с сайта es.wikipedia.org
Говорят, количество литературных сюжетов ограничено и даже подсчитано. Разные авторы называют разные числа, но дело не в этом. Впечатление такое, что и в истории не так уж много сюжетов и коллизий, и все они повторяются из века в век – будто играет заезженная пластинка.
Когда читаешь биографию родившегося 29 сентября 48 года до н.э. римского полководца Гнея Помпея Великого, на каждом шагу «что-то слышится родное». Был талантлив, на полях сражений шел от триумфа к триумфу и тем самым вызвал на себя самую вечную из дурных человеческих страстей – зависть. И не обыкновенную, а помноженную на стремление к безраздельной власти, которое проявил в данном случае Гай Юлий Цезарь. У этого последнего врагов, разумеется, хватало, одолеть всех сразу было невозможно, и пришлось устранять их в порядке очередности. Первыми стали сенат и аристократия, и Цезарь создал триумвират, объединившись до поры с двумя недругами – военачальниками Помпеем и Крассом. Красс погиб в битве при Каррах, оставался Помпей, и тут-то на него пошел войною вчерашний временный союзник Цезарь. Помпей бежал в Египет, но египтяне, его приютившие, из страха перед все тем же Цезарем вероломно убили Помпея – да еще в день его рождения, 29 сентября 48 года до н.э. Аналогии всему этому подыщет кто угодно.
Судьба испанского врача и теолога Мигеля Сервета, который родился 29 сентября 1511 года и в 1553-м был сожжен на костре как еретик, тоже вызывает ассоциации, прежде всего с Джордано Бруно. Сервет вошел в историю прежде всего тем, что открыл и описал малый (легочный) круг кровообращения. Но изложил он это свое открытие в книге, которая называлась совсем не по-медицински и не по-анатомически, а как богословский труд, – «Восстановление христианства». И был лишен жизни не за этот вклад в естественные науки, а за богословскую ересь – отрицание учения о Троице. Причем произошла эта расправа не в Риме, не решением инквизиции, которая подчинялась Католической церкви (которая, понятно, такого мыслителя тоже отвергала), а в Женеве, где правил один из видных деятелей Реформации Жан Кальвин. Правил и занимался – на свой, конечно, лад – именно что восстановлением христианства: ведь Реформация была не чем иным, как попыткой вернуться к евангельскому идеалу, к первохристианской общине. Не будучи деспотом по сути своей натуры, Кальвин стал таковым, пройдя извечный путь утописта к воплощению утопии. И убрал с дороги испанского диссидента, путавшегося под ногами┘
Кстати, о Женеве, вернее, о Швейцарии. 29 сентября 1515 года это государство подписало с Францией Вечный мир. Звучит, конечно, самонадеянно – этакая претензия говорить от имени вечности. И, конечно же, обязательство не раз нарушалось (французским вмешательством в швейцарскую жизнь была отмечена эпоха революционных и наполеоновских войн). Но ведь очевидно, что нейтралитет Швейцарии, ее статус принципиально мирной страны в конце концов восторжествовал. У того, что по старинке и неточно именуют идеалом, обнаружились возможности мирного, свободного осуществления. Тем поганее другой договор о мире, который был составлен 29 сентября 1938 года, – печально известное Мюнхенское соглашение Великобритании, Франции, Италии и Германии.
«Я привез мир нашему поколению», – заявил тогда британский премьер Чемберлен у трапа самолета, вернувшись в Лондон. Тоже легкость обращения со временем, с историей, и манера эта, вероятно, связана с пренебрежительным отношением к этическим принципам и запретам. Мир-то был – за чужой счет, как награда за то, что Чехословакия была отдана Гитлеру на съедение.
Иначе, как известно, подошел к делу Черчилль: «Англии был предложен выбор между войной и бесчестием. Она выбрала бесчестие и получит войну». Все так и произошло. От противного была доказана справедливость давней заповеди: «Честность – лучшая политика».
Эти слова спустя несколько десятилетий были приняты как один из важнейших принципов Андреем Сахаровым и диссидентами его плеяды. А первым их произнес родившийся 29 сентября 1547 года Мигель де Сервантес Сааведра, автор «Дон Кихота». Если составить список тех деятелей мировой культуры, которые без всяких преувеличений принадлежат вечности, то Сервантес при самом строгом отборе окажется в их числе. И проблематика соотношения возвышенного и реального, идеализма и прагматизма (в бытовом, а не философском значении этих слов) была для него центральной. В его главной книге эти две стороны человеческой природы, как известно, разделены, ожили в двух персонажах-антагонистах – самозваном рыцаре и его оруженосце. Но это не два полюса, отстоящих друг от друга, как Северный и Южный, а символы, обозначающие предельные точки непрерывного диапазона возможностей. Всему есть место в этом мире – за исключением того, что исключает другие варианты выбора, другие решения. Где и как обрел писатель эту мудрость? Мы мало знаем о его жизни. Он сам был чем-то похож на Рыцаря Печального Образа, биографы говорят о его любви к прекрасному и о житейской непрактичности его натуры. Он воевал, бедствовал, терпел неудачи в должности интенданта, который должен был закупать продовольствие для «Непобедимой Армады». Наконец, был в алжирском плену, откуда его выкупили точно так же, как в наши дни выкупают заложников. Умер в один день с Шекспиром, 23 апреля 1616 года.
Вот она, вечность. Ее мера и ее печать.
