Петр Спивак
Их было двое, братьев Стругацких. И машинка, и текст на бумаге. И благодарные читатели.
Фото с сайта rusf.ru/abs/
Великие люди чаще всего ходят парами. Не в жизни, конечно, а в пространстве культуры и в восприятии публики. Пары эти нередко контрастные, их составляют неразлучные навеки, неотрывные друг от друга антиподы. Толстой и Достоевский, Булгаков и Платонов... Андрей Платонов, кстати, родился 28 августа 1899 года (ум. 1951), и он входит сразу в несколько контрастных пар: еще с Набоковым, Зощенко, Гроссманом. Точно так же в вечном диалоге пребывают Георг Вильгельм Фридрих Гегель, который родился 27 августа 1770 года (ум. 1831), и Иммануил Кант. А Иоганн Вольфганг Гете, родившийся 28 августа 1749 года (ум. 1832), и Фридрих Шиллер были друзьями, и в Веймаре стоит памятник им двоим. В Веймаре, где 28 августа 1850 года состоялась – по соседству с этим памятником – премьера оперы Вагнера «Лоэнгрин» под управлением не чьим-нибудь, а Ференца Листа. В том самом Веймаре, имя которого потом получила учрежденная в нем в Германии недолгая республика, прозванная «демократией без демократов»┘
В истории русской литературы, в истории нашего общественного сознания сегодня тоже причудливая, неожиданная пара. В один и тот же день, ровно 85 лет назад, родились два писателя: Юрий Трифонов (1925–1981) и один из братьев-соавторов, Аркадий Стругацкий (1925–1991).
У Юрия Трифонова была странная литературная судьба. Сын расстрелянного отца-большевика, он в 25 лет, учась в Литинституте, публикует в «Новом мире» (еще не ставшем тем, чем он стал потом) повесть «Студенты», насквозь соцреалистическую. Сталинская премия, известность, статус... И полтора десятка лет в творческом кризисе. Настоящий Трифонов начался позже.
У раннего настоящего Трифонова есть программный рассказ – «Путешествие». Герой его, почувствовав потребность куда-нибудь уехать за свежими впечатлениями, уехать куда угодно, просит в газете командировку. Ему предлагают – на одну великую стройку коммунизма, на другую. А потом оказывается, что ехать за впечатлениями необязательно: он мало знает, что делается у соседей по лестничной клетке, мало знает и самого себя. Рассказ этот – не что иное, как эстетическая реабилитация действительности, утверждение равноправия всех ее участков и слоев.
И когда Трифонов выступил со своей новой прозой («Московскими повестями», как ее сначала называли), он – нечастое явление – заново создал самого себя. И нашел свою читательскую аудиторию – таких же жителей больших городов, как герои «Обмена» или «Другой жизни». Эти люди узнавали в трифоновских персонажах себя, своих коллег и соседей, находили у них знакомые интересы и разговоры. Впрочем, с этим было не так просто. Особенно в произведениях, пронизанных сложной социально-исторической проблематикой, – в «Доме на набережной», «Старике», «Времени и месте»┘
«Правдивы ли книги Юрия Трифонова? – спрашивал позже Юрий Карабчиевский, замечательный писатель, в СССР непечатаемый. – Я отвечу уклончиво. Представьте себе интеллигентский дом Москвы семидесятых годов, где бы... ни словом не обмолвился ни один человек... ни о диссидентах, ни о евреях, ни об арестах... ни, наконец, о попавшем в руки журнале или ксерокопии тамиздатской книги. Умному достаточно».
Все так, но такая уж странная материя искусство – оно может чего-то не упоминать, даже в упор не видеть, но по одному кусочку, как в голограмме, восстанавливается полнота целого. Лишь бы кусочек этот был настоящий. И сегодня перед нами еще и такая пара несхожих и равноправных писателей – Трифонов и Карабчиевский...
Ну а Аркадий Стругацкий? У него совсем особый случай парности: соавторство с братом Борисом, ныне здравствующим. И признавшимся однажды: «Я продолжаю пилить двуручной пилой, но уже в одиночку».
Казалось бы, у него нет ничего общего с Трифоновым, кроме даты рождения. Но есть общая читательская аудитория хотя бы. Те, кто работал в каком-нибудь подобии сказочного НИИ чародейства и волшебства. А Институт экспериментальной истории из «Трудно быть богом» – это ведь его вариация...
