Третья образовательная революция

Фото с официальной страницы РГГУ в социальной сети

О новом поколении студентов и о том, как будут меняться программы гуманитарного образования, обозреватель «НГ» Наталья САВИЦКАЯ говорит с деканом факультета истории, политологии и права Российского государственного гуманитарного университета Александром ЛОГУНОВЫМ.

– Александр Петрович, каждому поколению студентов свойственны свои черты, и каждое поколение привносит какой-то особенный колорит в университетский процесс. Какие студенты пришли сегодня в университет?

– Наш университет существует с 1991 года. И за это время, на мой взгляд, прошли три образовательные революции, которые остались незамеченными обществом. Первая случилась, когда в университеты пришли дети «начала перестройки», то есть дети, попавшие со своими родителями в перипетии того сложного переходного процесса. Пока они учились в школе, в гуманитарной сфере проходили бурные изменения. Если до них учились студенты из разных городов, пусть лучше или хуже подготовленные – неважно, они все же учились по одним и тем же программам. Они смотрели одни и те же фильмы. И учебники у них были одни и те же. А тут пришло поколение, которое читало разные книги, смотрело разные фильмы и даже училось в школе по разным программам и учебникам. Пришло поколение разномыслящих людей. И интерес их крутился вокруг новых для нас знаний.

Вслед за ними пришло поколение детей 90-х – «детей эпохи выживания». Этот жизненный урок случился на их глазах. И в вузы пришло удивительное поколение прагматиков. «Все, что вы рассказываете нам, это нам очень интересно, – говорили они, – но нам надо вот то, то и то. Дайте мне те знания, которые я могу использовать для своей дальнейшей жизни». А перед университетом встали задачи: с одной стороны, сохранить базовые ценности, чтобы вуз совсем не превратился в техникум. С другой стороны, удовлетворить этот спрос, чтобы остался интерес к высшему образованию.

А сейчас мы переживаем третью революцию. Впервые в вузы пришло поколение компьютерных детей – тех, чье детство совпало с появлением компьютера в среднестатистической российской семье. И еще это совпало с очередным этапом реформ средней школы, когда школьное сочинение убрали и тестовыми проверками заменили выпускной школьный экзамен.

Я не даю оценок – хуже это новое поколение детей своих предшественников или лучше, они дети другой поколенческой культуры. Я часто наблюдаю картину, как они общаются друг с другом при помощи СМС, при этом находятся всего лишь в разных углах одного и того же помещения. 

– Интерес к гуманитарным предметам в связи с приходом этого нового поколения, как вам кажется, будет расти? И как учить человека «цифрам» классической истории или политологии, например?

– Судя по заявлениям вышестоящих организаций, отношение к гуманитарному знанию меняется в лучшую сторону. По крайней мере на уровне деклараций государство испытывает огромный интерес к этой сфере. Конечно, можно учить историка, как его традиционно учили. Но давайте поставим вопрос: как сегодня изменилось само бытование исторического знания. И мы сразу увидим, что открылось очень много новых зон, которых раньше не было.

Возьмите любую конфликтную ситуацию. И вы обнаружите, что для понимания сущности конфликта, не говоря уже о способах его разрешения, нужна историческая экспертиза. А историческая экспертиза это не только владение какими-то знаниями, это еще способность обрабатывать имеющуюся информацию. И исторический Интернет, и историческая журналистика – с одной стороны, кажется, что они никому не нужны, а с другой стороны – современность открывает множество принципиально новых сфер.

В политологии мы еще в 90-м пережили этапы «потребностей», о которых я вам уже говорил. Напомню, что у нас все были тогда помешаны на двух темах. Популярной была тема политического поведения – почему люди так себя ведут и не иначе. И всех волновали проблемы политического перехода – страна переходила от одного строя к другому. Политология нужна и сегодня. Потому что усложняются политические технологии. Но вместе с этими предметами открываются опять и новые сферы – политическая аналитика и прогностика, политическое проектирование и т.д.

– Многие ученые видят успешное развитие предметных областей в усилении межпредметных связей. Справедливо ли это утверждение относительно гуманитарного знания?

– Гуманитарное знание сегодня очень быстро трансформируется, одновременно открываются все новые и новые перспективы, появляются стыковые, соединяющие многие вещи, предметы. Йельский университет, в котором я тоже преподавал, удивил меня при первом же знакомстве своим странным устройством юридического департамента. Там оказалось юристов процентов 40, не больше, а остальные – культурологи, социологи, историки… Когда я спросил об этом, мне ответили, что право существует не в залах суда, а на улице. Юрист не сможет решать дела, если он не живет этой жизнью. Я думаю, нечто подобное будет происходить и у нас.

– Вы преподаете в разных американских университетах. Так и хочется спросить, в чем отличие наших ребят от американских студентов?

– Когда сравниваю своих студентов с американскими ребятами, то вижу два существенных отличия. Первое идет от наших установок в воспитании молодого поколения – у нас ребенка учат никогда не ошибаться. Ты должен раз и навсегда выбрать профессию, занятие, предметы и т.д. А американцы исходят из того, что каждый имеет право на ошибку, и в этом ничего страшного нет. И второе отличие заключается в том, что боязнь ошибки приводит к тому, что наши студенты пытаются ответственность за свои ошибки переложить на других. Сколько, например, бабушек «заболевают» у наших студентов в сессию, просто сказать невозможно. А в США, если студент не готов, он не будет изворачиваться и лгать, а так прямо и скажет – не готов.

– А что можно и нужно привнести в наше высшее образование из зарубежного опыта?

– Мы, переходя к двухуровневой системе, в свое время очень хорошо мотивировали это нововведение. Но заимствовали только идею, так и не перестроив под нее систему. Например, наши студенты изучают 12 предметов в семестр, а американский студент 5–6. Но осваивают их глубже, интенсивнее. Когда западные специалисты смотрят наши программы по юриспруденции, они недоумевают, как можно в одну и ту же голову вбить знания по 20 отраслям права. Это же невозможно. Это рождает поверхностный взгляд.

Но я понимаю, почему наш студент изучает так много дисциплин. Потому что программу пятилетнего обучения попытались втиснуть в рамки четырехгодичного курса. Только если бы мы хотели сохранить предметность нашего образования, которым так гордимся, нам надо было не сокращать, а добавлять год обучения.