– Николай Николаевич, давайте более подробно поговорим именно о последней категории – дети-инвалиды. И здесь мне хотелось бы спросить о том, почему в качестве примера мы почти всегда слышим названия Скандинавских стран?
– Норвегия, Швеция, Исландия и Дания счастливо выпали и из двух мировых войн, и не так тяжело, как остальная Европа, пережили предвоенный и послевоенный кризисы. И, начав путь по организации специального обучения одновременно со всеми европейскими странами, как-то «нечаянно» ушли дальше. Уже к 1970-м они сумели организовать такую медицинскую помощь и социальную поддержку, так подготовили учителя общеобразовательного учреждения, что специальная школа, которую они начали делать вместе со всеми, перестала быть им нужна.
Я всегда привожу эту дату: Дания первой приняла прообраз закона о специальном образовании – «Акт об обучении глухонемых». Он датирован 1817 годом! И дальше их нормативно-правовая база развивалась и совершенствовалась. У нас же закона о специальном образовании никогда не было. Всерьез об этих детях заговорили только в Законе об образовании, принятом в декабре минувшего года. Там сказано, что такое инклюзивное образование, кто эти дети, чему, как и где они могут и должны учиться, какие гарантии дает государство. То есть фактически это – первый закон, который регулирует права и обязанности участников процесса.
– Значит, понятие инклюзии в разных странах обусловлено не только состоянием экономики и науки?
– Оно связано и с ментальностью населения, и с традицией, и с осознанием ценности образования. У россиянина, немца, испанца и англичанина представление о том, нужно ли образование, в каких объемах и как оно должно быть организовано, разное. Поэтому когда наши «великие», выученные в Чикаго специалисты говорят, что образование – это социальный лифт, мне кажется, что социальный лифт у нас по-прежнему – телефонная трубка.
Повторюсь еще раз: традиция, ментальность, ведущая религия. Например, у мусульман, иудеев, буддистов и христиан разное представление о том, кто такой инвалид. Даже в лоне христианской Церкви получился абсолютно несопоставимый продукт. Католики, православные и протестанты по-разному понимают цели образования, в том числе специального. Невозможно копировать эти модели.
Меньше года назад увидела свет замечательная книжка Александра Асмолова, бывшего в те годы замминистра образования: «Оптика просвещения: социокультурные перспективы». В ней он рассказывает и об этом уникальном периоде. Асмолов, кстати, как раз – «отец» многих прекрасных проектов, в том числе для специальной школы. Но далеко не все мечты сбываются.
Среди наших коллег были и те, кто понял свободу как право на любые образовательные инновации. И, даже не зная об уровне советской специальной школы, но увидев качество жизни детей-инвалидов на Западе, они кинулись расхватывать чужие идеи, как яркие вещи на распродаже. И каждый повез модель той страны, куда ездил.
Я и сам не то чтобы переболел этой болезнью, но с большим интересом посещал антропософские деревни для инвалидов, умственно отсталых, для психиатрических больных и был абсолютно восхищен тем, что видел. Но когда мне предложили организовать такую деревню в России, я сказал, что никогда этим заниматься не буду. Абсолютно нежизнеспособная модель для России.
– Введение специального обучения связано со всеобучем. Раз надо учить всех, то и инвалидов. Но для достижения результатов здесь требуются несопоставимо большие затраты…
– Действительно, здесь вновь встает вопрос о дороговизне специального образования. То есть чем больше детей-инвалидов выявляется, тем от заказчика-государства требуется больше денег. И это совпадает с кардинальными изменениями на рынке труда. Рабочих мест для выпускников специальных школ становится все меньше, а число нуждающихся в специальном образовании, как показывает статистика, растет. Как и стоимость обучения.
Но в это время раскрывается «правовой зонтик», что все равны и, может быть, не нужна специальная школа. Это – «зонтик» инклюзии. И рождается некая иллюзия: ребенок, которого вчера все называли «не таким» и говорили, что он должен ходить в другое заведение, теперь со всеми.
– И каковы ваши прогнозы?
– Пока все наши научные прогнозы оправдались, и я считаю последним достижением нашего института, что в законе об образовании есть не только: «Инклюзивное образование – обеспечение равного доступа к образованию для всех обучающихся» – чего и хотели сторонники инклюзии. Но дальше – уже наши идеи: «с учетом разнообразия, особых образовательных потребностей и индивидуальных возможностей».
Мы не против инклюзии, весь вопрос в том, чтобы в том учреждении, куда приводят ребенка, он получил максимальное для него развитие. Если получит – хорошая школа, хорошая форма обучения. А если нет? Мы о какой инклюзии говорим? Мы эту датскую инклюзию берем вместе с их экономикой, с датским гражданским обществом? «Вы можете отвести своего ребенка в общую школу». Могу, а как его там примут сверстники, их родители, учителя? «Мы их подготовим». Но вы сначала подготовьте, а потом я его приведу.
– А как же заявления о меньшей наполняемости классов и о наличии тьюторов – индивидуальных наставников?
– На рубеже 2011/12 учебного года был введен закон о подушевом финансировании, и каждый организатор образования заинтересован увеличить наполняемость. А с тьюторами – просто туман с огромным количеством нерешенных проблем. Кроме того, с 1 сентября 2011 учебного года мы уже перешли на единый федеральный общеобразовательный стандарт. И если ребенок, который в специальной школе, в «злобных руках» специалиста-дефектолога, не мог овладеть программой, вдруг попадает в общеобразовательную школу, то там учитель-непрофессионал обязан дать ему «единый стандарт»? Так это – на Нобелевскую премию.
Поэтому для меня как для человека и как для специалиста сохранение специальной школы – вопрос жизненной необходимости. Да, это – резервация, но и в СССР, и в дореволюционной России она создавалась как закрытое учебное заведение, где можно лучше накормить, выучить, одеть. Да, не всех. Если мы сейчас все это рушим, потому что завтра здесь будет город-сад... Что разрушим – верю, что будет город-сад – сомневаюсь. Давайте его растить, и по мере того, как он окрепнет, разрушим все эти специальные школы. Но не начинать с разрушения!
– Согласен, но как же все-таки экономика с ее потребностями в кадрах? Страна стареет, расходы увеличиваются. Может, есть перспективы для инклюзии?
– Мы – за инклюзию. Но это не только устранение психологических и физических барьеров, которые – как тротуарная плитка для незрячих. Я когда увидел плитку в Японии лет 20 назад, восхитился. А у нас в институте есть незрячие сотрудники – очень толковые и современные ребята. И вот они мне говорят: «Если я пойду по «этим», как они лежат, то выйду, как на снайперский прицел – точно под ...» Потому что люди, которые «ложили», даже не думали о незрячих. Физические барьеры, к счастью, устраняются, но самый главный барьер сегодня – отсутствие стандарта для детей-инвалидов и квалификация педагогов.
А также инфантильное представление родителей, что важен «документ общего образца». Получил. Дальше что? Рабочее место есть? Нет. Вы верите, что будете жить вечно? Сможет он жить самостоятельно? Если нет – грош цена всему, что он получил. Благодаря образованию он должен быть автономным, самостоятельным.
Поэтому мы за инклюзию, но разумную, взвешенную, поступательную, хотя завтра этой инклюзии не будет. Потому что сегодня в экономически развитых странах (я не говорю про Скандинавию – это не наш случай) и даже в Канаде, которая преуспела в инклюзии, уже есть контрдвижение родителей. Они говорят: «Да, право ходить туда мы получили, но там наши дети не получают достойного образования, которое они могли бы получить!»
А в целом для меня непринципиально, где обучают ребенка. Важен результат, важно, чтобы ребенок получал те знания и практические умения, которые понадобятся ему во взрослой жизни.
Михаил Сергеев 
Дарья Гармоненко 