Фото Gettyimages
Сирийский кризис стал лейтмотивом российской внешней политики в 2016 году и едва ли не главным экзаменом для отношений Москвы с ее партнерами. «Потенциал российских вооруженных сил прошел проверку на прочность в борьбе с международными террористами», – прокомментировал годовые итоги сирийской кампании Владимир Путин, выступая на расширенном заседании коллегии Минобороны. Несомненно, настоящую проверку пришлось пройти в уходящем году и российской дипломатии.
Терпения потребовала ситуация в восточном Алеппо, который удерживали боевики «Джебхат Фатах аш-Шам» (бывшая «Ан-Нусра», запрещена в РФ) и повстанцы. Натиск сирийских правительственных войск на кварталы, где оставались десятки тысяч мирных жителей, вызвал критику международного сообщества. В сентябре, чтобы урегулировать ситуацию, Россия и США заключили соглашение, которое предполагало режим перемирия. Однако удары международной коалиции по позициям асадовских войск в Дейр эз-Зоре и последовавший расстрел гумконвоя на подступах к Алеппо пустили мирную инициативу под откос. Что это было, сигнал или случайность, неясно, однако российско-американские контакты оказались на грани заморозки.
О прекращении взаимодействия по Сирии объявила американская сторона, обвинив РФ в невыполнении взятых на себя обязательств. Вероятно, ответом на это стала приостановка Путиным соглашения России и США об утилизации плутония. Несмотря на анонсированный разрыв, Вашингтону еще неоднократно пришлось контактировать с Москвой по Сирии, но эти дипломатические усилия не принесли видимых результатов. На фоне этого Россия наладила диалог с региональными игроками – такими, как Турция. Этому помогли извинения Анкары за сбитый в ноябре 2015 года Су-24.
Договоренности с турецкой стороной по Алеппо стали одним из наиболее успешных маневров российской дипломатии. Именно Анкара поддерживала повстанческие формирования, которые осели в восточных кварталах города, и претендовала на включение Алеппо в сферу своего влияния. То, что она согласилась на вывод оттуда повстанцев, вероятно, свидетельствует в пользу негласных российско-турецких договоренностей о разделе сфер влияния. По крайней мере этим можно объяснить политику нейтралитета, которую российская сторона демонстрирует в отношении турецкого вторжения в Сирию. Позже к урегулированию присоединился и давний соперник Турции – Иран, что только усилило значение этого формата.
Другое дело, что само возвращение Алеппо в руки лояльных Дамаску сил вряд ли прибавило очков к имиджу Москвы на международной арене. Запад смотрел и смотрит на это как на свидетельство войны против умеренной оппозиции в Сирии и равнодушия к гибели мирного населения. Печальнее всего, что наступление на многострадальный город стало поводом для убийства российского посла в Анкаре Андрея Карлова. Террорист, стрелявший в главу дипмиссии, кричал о мести за Алеппо и о расплате за гибель мирного населения.
Прошедший год продемонстрировал, что России удается эффективнее решать глобальные вызовы с региональными партнерами, нежели с крупными международными игроками. Доказательством этому стала попытка Москвы и Вашингтона собрать министров ближневосточных государств за лозаннским столом переговоров в октябре, а позже формула «Россия–Иран–Турция». Правда, центры силы, которые, возможно, имеют наибольшее влияние на противников Дамаска «на земле», по-прежнему скептически воспринимают сирийскую кампанию России. И если российско-турецкие разногласия были решены при помощи взаимных уступок, то формат взаимодействия Москвы с аравийскими монархиями пока не найден. Это тревожит гораздо больше, чем коллизии в российско-американских отношениях, нормализация которых может произойти с приходом в Белый дом Дональда Трампа.
Олег Никифоров 
Дарья Гармоненко 
