Фото Reuters
Татьяна Боровикова, руководитель всероссийского сообщества многодетных и приемных семей России «Много деток – хорошо!» – новый герой российских социальных сетей. Это она решительно выступила против прихода в Театр имени Гоголя Кирилла Серебренникова, причем выступила, не стесняясь резких слов. Цитаты передают из уст в уста, из рук в руки. Говоря о Серебренникове и его спектаклях, Боровикова употребляет такие слова – «педофилия, неонацизм, попрание религии и патриотизма, неприличные заборные рисунки», а уже не только о нем: «На наши бюджетные деньги, за счет нас и наших детей в них в качестве режиссеров приглашаются психически больные люди и извращенцы. Чиновники от культуры собирают этих бомжей и педофилов по фестивалям современного искусства по всей Европе, восхищаются их талантами и «творческой смелостью», когда на сцене насилуют детей, испражняются и мажут друг друга фекалиями». «Бездарность, безвкусицу и пошлость, глумление и постельные сцены» – как говорится, ерунда, за это в тюрьму не сажают, а вот за педофилию, неонацизм и попрание религии могут наказать и в уголовном порядке.
При этом защитница детей и нравственности – в самом широком смысле не скрывает, что сама спектаклей Серебренникова живьем не видела, и, по ее словам, многие люди, которым она доверяет, в том числе театральные критики, не выдерживают его спектакли до конца, уходят с возмущением из зала: «Нормальный человек это вообще смотреть не может». В одночасье ставшая знаменитой, Боровикова уже дает интервью и на вопрос о Табакове, в театре которого ставит Серебренников, реагирует не задумываясь: «Значит, Табаков – тоже извращенец. Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты».
Но ведь и на таких людей, как Боровикова, без труда найдутся подходящие слова. Таких называют отстоем, например, хотя, конечно, в уличной речи слова подбираются быстро, поскольку отбора нет. Вернее, это как раз – отборные русские слова.
Ну, можно улыбнуться, вспомнить какой-нибудь подходящий исторический эпизод, сказать: «Святая простота», или более свежие по времени примеры: «Я – простой советский слесарь, Пастернака не читал, но сказать хочу…» Если бы все было так безобидно и безопасно для тех, кого называет защитница всего святого от попрания и уничтожения. Слово – как и книга – источник знаний. Вполне возможно, что кто-то обрадуется, если против того или другого режиссера в ответ на его спектакли заведут уголовное дело, начнут преследование. Педофилия, говорите? Неонацизм? О педофилии, кстати, писал весной уполномоченный по правам ребенка в России адвокат Павел Астахов, откликаясь на полуанонимное письмо некой группы родителей, призвавших остановить преступление, которое вот-вот случится на сцене Музыкального театра имени Станиславского и Немировича-Данченко, в двух шагах от Совета Федерации. Были созваны экспертные комиссии, пришли на премьеру. Искали – ничего криминального не нашли. Что же, разве кто-нибудь извинился перед театром, имя которого накануне премьеры склоняли так и эдак. Адвокат и защитник детских прав – посчитал ли он нужным убедиться в справедливости своих опасений, нашел ли подтверждение им, имея в виду опять-таки небезопасный характер обвинений? Нет, найти его комментариев после премьеры не удалось. Может быть, плохо искали. Но ведь предпремьерные его заявления были громкими, во весь голос, процитировали все. А после – нет. Тишина.
Можно вспомнить, как в 1993-м фашистами называли друг друга и патриоты, и либералы. Одни были «либеральными фашистами», другие – «фашистами красно-коричневыми». Дело не в том, что сила слов от этого теряет. И в следующий раз придется придумывать что-то новое, причем – еще жестче. А слово – мстит, словом сегодня, конечно, уже и солнце не остановить, и города не разрушить, но посадить за решетку – по-прежнему можно. Но ведь как одних – за выдуманные преступления, так и других – за клевету, например.
Георгий Соловьев 
