Фото Reuters
Опросы общественного мнения свидетельствуют, что закручивание гаек, преследование оппозиционеров и отказ от уступок протестному движению не вызывают возмущения широких слоев населения. Скорее наоборот. Рост известности лидеров оппозиции почти не прибавляет им популярности. Лишение депутатского мандата Геннадия Гудкова, по данным ВЦИОМа, не только не сделало его любимцем народа, но и увеличило его антирейтинг с 29 до 43%. Это тем более парадоксально, что сочувствие к опальным, притесняемым и гонимым до сих пор считается одной из главных российских цивилизационных особенностей.
Простейшее объяснение этому парадоксальному факту состоит в том, что телевидение подает информацию об оппозиционерах и опальных политиках в негативном ключе. Можно возразить: этого недостаточно. На излете советского времени мы видели, что централизованных усилий официальных СМИ не хватило, чтобы подорвать широкое сочувствие к опальным представителям советской номенклатуры и интеллигенции.
По-видимому, действительная причина в другом. Большинство населения, как и в советское время, не устраивают политические и экономические реалии. Но теперь оно не может направить свое недовольство на государство. По той причине, что в неразберихе 90-х государство показало себя пусть плохим, но чуть ли не единственным защитником социально неадаптированных граждан.
Виня чиновников в своих бедах, люди во многих регионах России понимают, что от силы и стабильности государственной власти зависит их выживание. От прочности государства зависят доходы чиновников всех уровней, социальных и научных работников и прочих бюджетников, рабочих ОПК, жителей моногородов и депрессивных регионов. Сюда можно приплюсовать членов их семей. Вопреки всем язвам российского государства – коррупции, низкой конкурентоспособности, имитационному характеру многих социальных институтов – эти слои населения желают еще большей централизации и концентрации государственной власти.
Особенность российского менталитета в том, что «жертва» не может направить свою ненависть против действительного виновника своих бедствий. Экономически и психологически зависимая личность самоутверждается, направляя агрессию или на более слабого, или на «назначенного» козла отпущения. Постсоветское молчащее большинство настроено против опальных и гонимых, если те хотя бы однажды вкусили блага, недостижимые для основной массы населения.
Россияне готовы приветствовать карательные меры, направленные все равно на кого – виновного или невиновного, – лишь бы материальный или социальный статус преследуемого был хоть чуть-чуть выше, чем их собственный. Причем чем выше статус опальной личности, а значит, чем больнее ей «падать», – тем сильнее удовлетворение.
«Мне тяжело, а другим почему должно быть легче?» – сознательно или бессознательно рассуждает задавленный бедностью и бесправием человек. И нет сочувствия к соседу, попавшему под каток карательной машины. А еще лучше, если будет плохо одному из успешных – бизнесмену, организовавшему прибыльное дело, депутату-оппозиционеру, зажравшемуся москвичу, выступившему против нечестных выборов. У сторонника жестких мер есть безупречное моральное алиби: «А не надо было воровать! Хотел больше других, вот и получил!»
Не исключено, что молчащее большинство взаправду поддерживает репрессивные меры против оппозиции, да и карательный уклон российского правосудия едва ли сохранялся бы столь долго, если бы ему ничего не соответствовало в психологии россиян. Это превращает социальную зависть в практически неисчерпаемый мобилизационный ресурс власти.
Дарья Гармоненко 
Иван Родин 
