Фото Reuters
В ожидании 12 июня и нового Марша миллионов возобновились разговоры о тактике и стратегии протестного движения. В частности, Илья Яшин опубликовал в «Новой газете» собственное видение «дорожной карты» протеста, включающей в себя создание новых крупных партий, пересмотр Конституции в пользу ограничения полномочий президента, переход к парламентской республике, а также формирование «теневого правительства национального согласия», готового в момент обвала системы взять на себя ответственность за страну.
Все эти инициативы можно и нужно обсуждать, можно спорить об их своевременности и адекватности реалиям, но кажется очевидным, что концептуальная целостность, стратегическая осмысленность любого плана действий оппозиции будут зависеть от того, дан ли в нем недвусмысленный ответ на вопрос о месте Владимира Путина в новой демократической системе. В «дорожной карте» Ильи Яшина однозначного ответа нет: он пишет то о принуждении Путина к отказу от политической монополии, то о его отстранении от власти. Для многих текстов оппозиции характерна эта мутная смесь лексики эволюционной демократизации и лексики революции а-ля арабская весна. Протестному движению пора определиться, на каком языке оно разговаривает.
По большому счету оппозиции нужно для самой себя решить, who is mister Putin. Она либо считает его автократом и принципиальным врагом демократии, не готовым играть по ее правилам, либо видит в «проблеме Путина» прежде всего несовершенство системы, создающее условия для сворачивания демократических процедур вне зависимости от того, кто из политиков оказывается у власти. Она либо полагает, что присутствие Путина в политике в любом качестве отравляет среду, либо признает за ним право бороться за власть, ограничивая ее таким образом, чтобы минимизировать возможные злоупотребления.
Отдельный вопрос – с президентством Путина. Оппозиция принципиально не признает его легитимность или же все-таки существует набор условий, при выполнении которых такое признание возможно? Если речь идет о пересмотре Конституции и расширении полномочий парламента, то предусматриваются ли эти изменения при Путине-президенте или лишь после того, как он покинет Кремль?
Уход Путина из Кремля должен стать началом демократических реформ или их результатом? Какова цель давления на действующую власть? Путин должен добровольно снять с себя полномочия, передав их переходному правительству или и вовсе оппозиции? Или же Путин должен согласиться сыграть с оппонентами политический матч при честном судействе? Оппозиция хочет, чтобы Путин отказался от власти или все-таки поделился ею?
Конкретный разговор о «теневом правительстве» также имеет смысл, если даны ответы на все перечисленные выше вопросы. Существует разница между теневыми кабинетами, формирование которых есть стандартная практика конкурирующих партий, и правительством национального согласия, которое приводит в порядок или выстраивает заново политическую систему после отстранения от власти автократа. Если правительство называется «теневым», это означает в том числе и легитимность того правительства, тенью которого оно является. Смешивая понятия, оппозиция демонстрирует концептуальную и, как следствие, стратегическую путаницу.
Как бы ни ответила на вопрос о Путине оппозиция, успех протестного движения во многом зависит от того, удастся ли ему расширить свою социальную базу, «прирасти миллионами», а не просто спекулятивно обозначить их присутствие на московских маршах. Без реальной массовости в масштабах страны невозможны ни давление на Путина, ни принуждение его к уходу, ни легитимизация собственной власти, ни успешная борьба с нормальным и легальным политиком Путиным на нормальных и легальных выборах.
Екатерина Трифонова 
