Фото Reuters
Волну уличного протеста в России часто сравнивают с арабской весной и одновременно с протестными акциями в западных странах – такими как Occupy Wall Street, испанское «Движение М-15» и т.д. Первое сравнение ставит Россию в один ряд с арабскими диктатурами, второе – реабилитирует уличный протест и силовые формы его пресечения. Оба сравнения не вполне корректны.
Арабскую весну можно сопоставить с чередой бархатных революций в Восточной Европе в конце 1980-х годов. Как и в арабских странах, российское протестное движение требует политических перемен, на Западе же оно имеет скорее экономическую подоплеку и происходит под экономическими лозунгами. Это полностью соответствует выводу социологов, что параллельно с укреплением гражданского общества и демократических институтов происходит смещение лозунгов протестного движения – от сугубо политических требований к экономическим требованиям.
Резонанс и неадекватные меры, которые вызвали контркультурные акции групп «Война» и Pussy Riot, говорят, что в некоторых отношениях Россия застряла где-то в 1970-х годах прошлого века. Особенно поражает неосведомленность российских чиновников и иерархов РПЦ о западных прецедентах, таких как панк-революция в Европе и движение американских анархистов. Уже тогда западные общества выработали иммунитет к контркультурным акциям и убедились, что оптимальная реакция на подобные вызовы – это... отсутствие всякой реакции.
Неожиданно многочисленный – даже для организаторов – оппозиционный митинг на Болотной площади 6 мая показал, что говорить о резком падении численности участников уличного протеста преждевременно. По-видимому, протестующие осознают, что единственный способ изменить статус-кво – это продолжать массовые акции, несмотря на их кажущуюся бесперспективность.
Но всякий раз, когда стороны не могут поставить друг другу шах или мат, они переходят к позиционной борьбе – стараются путем нажима, провокаций или мнимых уступок заманить противника в невыгодное положение, из которого можно выйти только ценой репутационных издержек. Такое положение в шахматной стратегии называется цугцвангом. Расчет состоит в том, что система рухнет в результате серии цугцвангов, внутренней эрозии, утраты авторитета, собственных неадекватных действий.
В самом деле, если контркультурные вызовы можно игнорировать, то многотысячный митинг или палаточный лагерь в центре города игнорировать намного сложнее. А дальше включается человеческий фактор, от которого невозможно застраховаться, – необдуманные заявления официальных лиц или чрезмерная ретивость стражей порядка.
По-видимому, власть не верит заявлениям об исключительно мирных целях манифестаций и чувствует скрытое желание лидеров оппозиции радикализировать протест. Пытаясь предотвратить такую радикализацию, она ужесточает контрмеры, которые способствуют еще большей радикализации. В результате в лозунгах протестующих все меньше требований политической реформы и все больше антипутинской риторики. Это раздражает представителей силовых структур, для которых защита главы государства, «патрона», – священный долг, чуть ли не смысл существования. Отсюда разговоры об использовании дубинок, увеличении срока административного ареста и т.д. Неадекватная реакция превращает радикализацию протеста в самосбывающееся пророчество.
И даже такой скромный успех, как палаточный лагерь на Чистых прудах, не стоит недооценивать. Это как со спортивными достижениями: сегодня рекорды полувековой давности побивают начинающие спортсмены, но изменились не физические возможности человека, а представление об этих возможностях. Кардинальным переменам в обществе предшествует ментальная революция, предотвратить которую ОМОН не в силах.
Анастасия Башкатова 
