Фото Reuters
Выступая в Госдуме на прошлой неделе, Владимир Путин дал понять, что не станет вмешиваться в ситуацию с Олегом Шеиным, и порекомендовал голодающему эсэру обращаться в суд.
С формальной точки зрения к Путину было бы сложно придраться. Он указал на нормативный механизм разрешения локального конфликта. Этот механизм предполагает привлечение независимого арбитра (судебной власти), тогда как необходимость вмешательства со стороны президента или премьера говорит об институциональном кризисе – на местном или федеральном уровне.
Более того, высказывания Путина по поводу «казуса Шеина» вполне вписываются в дискуссию о реформе политической системы и демократизации в России. Логика этой реформы заключается, в частности, в демонтаже вертикали и системы ручного управления, в передаче полномочий из Центра в регионы, в способности регионов самостоятельно решать проблему власти. Привлечение Путина или Медведева к разрешению локальной проблемы власти противоречит этой логике.
Однако нельзя забывать о том, что реформа еще не вступила в силу. Астраханские события происходят в дореформенной России, в которой действительно имеет место институциональный кризис. Это в первую очередь кризис доверия к институтам и процедурам, будь то выборы, суд, следствие, экспертиза и т.д.
Оппозиция – системная или несистемная – не воспринимает суд как независимый, неангажированный институт. От этого убеждения, складывавшегося годами, будущему президенту Владимиру Путину стоит отталкиваться, если он заинтересован в том, чтобы другая сторона поняла и приняла его аргументы. Сейчас призыв прибегать к нормативным механизмам разрешения конфликтов может обнадежить оппозицию лишь в том случае, если Путин публично гарантирует прозрачность процедуры и передаст соответствующий сигнал вниз, на уровень конкретных инстанций.
В какой-то мере Путин уже пытался сыграть роль гаранта нормального функционирования институтов и процедур, когда в преддверии президентских выборов обещал оснастить избирательные участки веб-камерами и заявил о своем желании добиться победы, не вызывающей сомнений. Можно дискутировать о том, привело ли это к большей прозрачности на выборах президента по сравнению с выборами в Госдуму. Так или иначе, modus operandi Владимира Путина на новом-старом посту был намечен.
Можно сказать, что «гарант нормального функционирования институтов» – это расшифровка, наполнение конкретным, актуальным смыслом термина «гарант Конституции», за 20 лет приобретшего в повседневном дискурсе и даже в дискурсе политической публицистики иронический оттенок.
Если Дмитрий Медведев в новой конфигурации власти мог бы стать гарантом реформ, то общественный запрос на Путина 2.0 – это запрос на процедурного гаранта. В Госдуме на прошлой неделе этот запрос на примере конкретного «кейса» попытались сформулировать Елена Драпеко и Сергей Миронов, но Владимир Путин предпочел от этого «кейса» публично дистанцироваться.
Публичное отстранение в принципе может быть способом гарантировать нормальный характер процедур. Однако этот принцип скорее действует в отлаженной, реформированной системе. Специфика нынешней, дореформенной (или правильнее сказать – предреформенной) ситуации заключается в том, что оглядка на мнение начальства и политическую целесообразность в низших инстанциях (например, в судах) очень часто присутствует априори, а не возникает в результате звонка сверху. Гарантировать прозрачность процедуры и доверие к ней в этой ситуации может не просто самоотстранение власти, но и публичная декларация заинтересованности в справедливости и отсутствие собственного интереса в том или ином решении суда.
Как именно это декларировать, какие использовать слова и жесты – выбор самого Владимира Путина.
«НГ-EL» 
