Наиболее часто отмечаемая особенность российской политической системы – отсутствие в парламенте праволиберальных партий. Менее очевиден другой факт – отсутствие в России левых партий в европейском смысле этого термина.
Все последние десятилетия в Европе падала доля индустриальных рабочих – традиционного адресата левой риторики. Это компенсировалось ставкой левых на более широкие слои населения – в том числе средний класс. Именно в этом состоял успех «третьего пути» Блэра–Шрёдера с отказом от национализации и курсом на социальную рыночную экономику. При этом сохранялся органичный фундамент левых партий – широкая сеть горизонтальных связей, направленных на сотрудничество с профсоюзами, решение локальных социальных проблем и конфликтов, лоббирование агропромышленных вопросов.
Ничего похожего не наблюдается в России. Доля индустриальных рабочих также невелика (примерно 13% населения). Но левые партии лишены корневой системы, а именно – горизонтальных связей с обществом, и специализируются на социальном популизме. Питательной средой этого умонастроения является не желание самореализации, а социальная зависть. Российских левых политиков и избирателей волнует не уровень жизни, а имущественное расслоение. И если в результате популистской политики общество обеднеет, но станет более однородным – это будет отвечать представлениям о справедливости значительной части электората. Главное, чтобы чужая корова сдохла. Отсюда декларируемые приоритеты – увеличение роли государства, повышение налогов на бизнес, раздувание бюджета, национализация, контроль над ценами.
Опасность социального популизма состоит в том, что этот политический язык вытесняет, поглощает все остальные, ибо приносит наибольшую электоральную отдачу при минимальном уровне ответственности. Как следствие, даже правые политические силы и лидеры используют миксы из левопопулистских лозунгов и выступают с формально левыми программами. И это скорее следствие политического реализма, чем фейкового характера этих организаций. В сущности, КПРФ отличается от других популистских партий акцентированием ностальгического момента – апелляцией к ценностям и символам советского времени. В результате все лозунги обессмысливаются и затемняются: «Сначала поднимают пыль, а потом жалуются, что ничего не видно».
Относительная редкость в партии Facebook’а людей левых убеждений и необходимость обращаться к левому электорату формируют запрос на внесистемных левых – более левых, чем КПРФ. На протяжении второй половины нулевых годов ключевой фигурой в этом отношении был Эдуард Лимонов. За это время, по-видимому, исчезли сомнения в непропорциональности амбиций лидера «Другой России». Отход «фактора Лимонова» на второй план – один из знаменательных итогов декабрьской череды протестов.
Более характерной фигурой для текущего момента представляется профессиональный флешмобер Сергей Удальцов. Особенностью политиков этого рода (его зеркальный двойник на правом фланге – Илья Яшин) является несоразмерность информационного присутствия и действительного уровня поддержки. «Авангард красной молодежи» (АКМ) возник как молодежное крыло «Трудовой России» Виктора Анпилова, потом – КПСС Олега Шенина и все это время оставался малочисленной коммунистической сектой. Однако благодаря флешмобам АКМ в информационном пространстве всегда превосходил «взрослые» организации.
Вообще говоря, флешмобы – это почтенная традиция. Флешмоберами, по сути, были многие диссиденты советского времени. Однако выдвижение на первый план флешмоберов, людей определенной компетенции, не имеющих административного опыта, но с психотипом фанатичных борцов, – как и в советские времена, симптом глубокой социальной болезни. И возможно, что дальнейший леволиберальный крен приведет к усилению популистской риторики и реабилитации левацких взглядов.
Екатерина Трифонова 
