Беседу двух Владимиров Владимировичей – Путина и Познера – об оппозиции на телевидении можно считать своего рода срезом актуальной политической культуры в России.
Познер спросил Путина, вызывает ли у него отрицательное отношение появление оппозиции на телеэкране, считает ли он это возможным. Путин ответил: «Абсолютно». Он добавил, что «время от времени» видит оппозиционеров по ТВ. Он «видит и слышит, что они врут», но даже к этому относится «абсолютно спокойно», ведь «должен кто-то и врать, потому что кто-то хочет услышать это вранье».
Одна из особенностей риторики российской власти состоит в том, что, отвечая на некоторые вопросы журналистов, она превращает их в часть ритуала, призванного продемонстрировать демократичность правящей элиты. Вопросы превращаются, таким образом, в ритуальную провокацию. Премьер-министр, встречаясь с журналистами Первого канала, позволил вовлечь себя в игру в «запрос» и «одобрение», не раскритиковав эту игру как неуместную в отношениях между властью и свободной прессой (а должен был сделать это по правилам ритуала). Владимир Путин не почувствовал провокационности ситуации – или просто пренебрег ею, продемонстрировав «наднормативный» характер власти.
Высказываниями об оппозиции (не первыми за последние месяцы) премьер-министр задал политическому процессу в России определенный вектор, который проще всего описать словами «стагнация» и «примитивизация». Аргументационная часть его высказываний о «вранье» всецело сводилась к личному опыту, личному впечатлению и подразумевала доверие слушателей к его авторитету: «Я знаю, что они врут». Подобная риторика стимулирует оппонентов власти к аналогичной аргументации: «Мы правы, потому что мы против Путина, а Путин врет».
Конфронтация власти и оппозиции в публичном пространстве, таким образом, исключает рефлексию аудитории. Эта конфронтация перестает быть сколько-нибудь информативной, она лишь утверждает человека в его базовом доверии или недоверии к участникам политической борьбы, Путину и оппозиции. И либерализация телевидения, за которую выступает Владимир Познер, сводится при этом всего лишь к тому, что экран становится ареной борьбы авторитетов (а не аргументов), частично отказываясь от функции политической дискредитации.
Переходя на уровень «авторитета» и «личности», власть отсекает значительную часть интеллектуального электората, для которого важны именно аргументы. Впрочем, этот электорат скорее, представлен пользователями Глобальной сети, нежели телезрителями.
Владимир Путин обладает харизмой и авторитетом, выраженными в цифрах рейтингов (при всей условности их составления в слабоконкурентной политической среде). Стратегически он не вполне дальновидно распоряжается этим ресурсом. Доводом власти, комментирующей свои действия, является «стабильность». Однако гарантом стабильности политической системы является сильная оппозиция, победа или проигрыш которой оформляется в рамках разделяемых обществом и всеми политиками сценариев (дебаты, выборы, референдум и т.д.). Она является гарантом стабильности как базовой, нормативной и ценностной предсказуемости.
Осознание этой перспективы должно приводить к постепенной специализации авторитета. Однако Владимир Путин и вместе с ним значительная часть правящей элиты выступают за его, авторитета, тотальность.
Вероятно, премьер Путин, находясь у власти уже одиннадцатый год, задумывается о своем месте в истории. Это место будет всецело определяться тем, во что именно он инвестирует значительный ресурс доверия. Он может инвестировать его в политическую трансформацию. Но встреча с журналистами Первого канала показала: Путин предпочитает серьезные инвестиции в статус-кво.
Ольга Соловьева 
