В год выборов участники политической игры, реальные, мнимые или на что-то надеющиеся, пытаются либо оседлать уже сформулированный общественный запрос, либо сформулировать его самостоятельно, пользуясь рефлективной инертностью социума. Один из таких запросов лежит на поверхности. Он прост и в то же время очень емок. Это запрос на адекватность.
Синдром Снежневского – термин, использованный некогда в репрессивной психиатрии, – сегодня, кажется, становится термином, неплохо описывающим российский политический контекст. Речь идет о слабой адаптации к социальной действительности. Российские политические игроки, будь то власть или оппозиция, страдают этим синдромом в легкой или тяжелой форме.
Примечательно, что категориями такой диагностики мыслят сами политики. Это обусловлено тем, что их картины мира характеризуются не комплиментарностью, то есть взаимодополнительностью, а тотальностью, исключающей принципиальные коррективы и помечающей несогласие как девиантное поведение. Особенно выпукло это проявляется в рамках среды, складывающейся вокруг заметных политических фигур или зависящей от них, интерпретирующей их непрямые указания.
Система задерживает «несистемных» оппозиционеров на выходе из подъезда, еще не побывавших на митинге, то есть карает даже не за политическое действие, а за намерение совершить такое действие. Позиционируемая неадекватность оппозиции – это неадекватность хулигана, «фрика», асоциального субъекта, а не дискуссионная идейная несостоятельность, выявляемая в режиме полемики.
«Несистемная» среда, в свою очередь, регулярно демонстрирует не только исступленную восприимчивость к критике со стороны независимых журналистов и публицистов, но и непонимание того, каким образом такая критика вообще становится возможной. Реакция на критику варьируется от примитивного «набить морду» до конспирологического сомнения в независимости журналиста и публициста, заявлений о его продажности и т.д. Рассказы о самых склочных «несистемных» съездах пестрят гротескными портретами внутренних противников, а обличение противников внешних подчас ведется по линии «мужского достоинства».
Вышеописанные реакции свидетельствуют о том, что российский политический класс слабо адаптирован к сложности, характерной для российского социума. Он не пытается вычленять эту сложность. Как следствие, у политического класса атрофируется вкус к самокритике, а пассивность общества, отсутствие интеллектуального сопротивления среды заставляет политиков верить в то, что их образ социума равен самому социуму.
Интеллектуально пассивная среда склонна к стихийным проявлениям своей внутренней озабоченности, будь то акции протеста шахтеров, торговцев японскими машинами, безработных жителей моногорода или националистически настроенной молодежи. Однако знак равенства, поставленный между обществом и его искусственным, упрощенным образом, приводит к тому, что стихийный протест крайне редко интерпретируется верно, адекватно категориям, реально присутствующим в общественном сознании. Если общество не вписывается в примитивные рамки понимания, виноваты не рамки – виновато общество.
Система интерпретации, оценки социальной реальности российскими политиками, вне зависимости от «лагеря», подчас является настолько хрупкой, что, казалось бы, любое событие может и должно становиться агентом ее, системы, трансформации. Этого не происходит, и выборы в такой ситуации рискуют превратиться в состязание неадекватностей. В состязание образов несуществующего общества.
Дарья Гармоненко 
Иван Родин 
