Когнитивный диссонанс и этническая преступность

Беспорядки и прорыв националистической повестки дня в публичное пространство породили ряд контринициатив сомнительной эффективности. Речь прежде всего об инициативах в области информации. В питерском ГУВД предлагают привлекать к ответственности людей, предупреждающих о беспорядках в Интернете, а в Общественной палате требуют исключить упоминания об этнической принадлежности преступников из милицейских сводок.

В обществе XXI века кризисный менеджмент, основанный на сокращении производства информации, ущербен. Власть, а точнее – среда, принимающая решения в России, явно недооценивает потенциал самоорганизации общества, в том числе и самоорганизации информационной. Человек не просто потребляет данные. Он привык к тому, что каждому типу информации присуща определенная структура (логическая, ролевая) и обнаруживающиеся в ней лакуны потребитель или группа потребителей заполняют сами.

Другими словами, запрос на данные об этнической принадлежности преступников или данные о горячих точках в городе существует, и если общество не получает эти сведения из официальных или традиционных источников, оно найдет их самостоятельно. Ксенофобия – самый доступный паттерн, посредством которого такой поиск организуется.

Власть должна производить информацию, а не ограничивать ее. Она должна производить сообщения, которые общество могло бы однозначно декодировать и рассматривать сквозь призму некой общей рациональности, консенсусных представлений о «должном» и «недолжном». Такие представления в российском обществе существуют: преступления должны расследоваться, преступники должны наказываться и т.д.

Если это условие выполняется, отделить поверхностный, стихийный национализм от идейной ксенофобии и расизма становится гораздо проще. У идейных радикалов сужается пространство интерпретации данных, их аргументы лишаются фундамента, а актуальность их языка подвергается пересмотру.

Рецепт выглядит довольно просто, но в отличие от рецептов власти он основывается на восприятии общества как организма, во-первых, реального и, во-вторых, сложного. Люди, принимающие решения в России, чаще полагаются на собственные, довольно поверхностные и клишированные представления об обществе и теряются, сталкиваясь с реальностью, не вмещающейся в простейшие схемы. Условно говоря, сталкиваясь с образованным националистом из хорошей семьи, а не с парнем с рабочих окраин, которому «промыли мозги». Мышление власти буквально беременно когнитивным диссонансом.

Гипертрофированная государственность приводит (а в России – во многом уже привела) к тому, что уже не структура власти является проекцией общества, а, напротив, власть проецирует себя на общество. Сначала предполагается, что социум будет видеть себя таким, каким изобретает его власть. Затем сама власть оказывается во власти собственного изобретения и в кризисной ситуации работает не с обществом как таковым, а с его образом, довольно примитивным и совершенно не адекватным действительности.

Эффективное управление любым социальным кризисом становится невозможным, потому что менеджер не понимает главного – мотивов поведения. Пытаясь анализировать их, он неизбежно придет к реликтовым, анахроничным, а то и просто выдуманным клише. Воспроизводство этих клише в политических лозунгах и декларациях, возможно, встретит сиюминутное одобрение, так как общество перестает понимать себя вместе с властью, начинает мыслить инертно. Но решить фундаментальные проблемы таким образом невозможно.

Хорошие решения очень часто просты, но хорошими их делают вкус и способность к сложным размышлениям. Этот вкус присущ, в частности, тем, о чьих «бороденках» недавно упомянул российский премьер-министр.