В интервью журналу The New Times Юрий Лужков заявил, что его уход в политику означает «работу над тем, чтобы у нас появились законы демократического общества». «У нас сегодня общество имеет законы не демократические», – добавил бывший мэр Москвы. Для человека, 18 лет бессменно руководившего столицей и вытесненного из системы власти в России, слова о «нехватке демократии» неожиданны, но вполне естественны.
С одной стороны, он – отчасти из-за чувства несправедливости, а отчасти по инерции, в силу привычки – пытается удержаться в границах политического поля. Вариантов на этом поле у него немного, де-факто единственной альтернативой нахождению в системе становится воспроизводство языка так называемой внесистемной оппозиции: «демократия», «свободные выборы», «конкуренция». Зачастую это вызывает недоверие и скепсис у тех, кто выпал из системы власти раньше. Например, Борис Немцов не верит в новое «демократическое» обличье Лужкова.
С другой стороны, стресс, вызванный вытеснением, приводит к осознанию или припоминанию одного из ключевых принципов демократии. А именно: демократия – это система, в которой пребывание вне власти не равносильно политической смерти. Это система, в которой проигрыш (как на выборах, так и в борьбе внутри элиты) является естественным и оставляет шанс отыграться.
Республиканцы в США или лейбористы в Великобритании уходят в оппозицию, чтобы через четыре года (восемь, двенадцать лет?) вернуться во власть. Жертва конфликта внутри правящей элиты получает шанс, либо становясь частью элиты-конкурента, имеющей те же возможности для борьбы за власть, либо инвестируя свой политический вес в реконфигурацию самого «поля игры», создавая новую элиту. Утрата доверия лидера в демократической системе не ведет к маргинализации политических игроков и означает лишь потенциальное дробление «поля», временное усиление или ослабление той или иной группы.
Иными словами, политик, оказывающийся по разным причинам вне системы власти, ценит демократию (или начинает ценить демократию, если прежде он никогда не задумывался о ней как механизме) за то, что в ней конфликты и перемещения вовне и вовнутрь власти образуют modus vivendi, политическую рутину, а не трагические казусы. Он ценит спокойствие поражения. Это спокойствие раскрепощает его. Оно гарантирует ему самостоятельность мышления и действия даже в рамках партийной дисциплины.
Демократическая система в России остается отсталой не только из-за недоразвитости институтов, но и из-за специфики ментальности политических игроков. Демократия как процесс представляет ценность лишь за пределами правящей элиты. Власть не ценит процесс, через последовательность поражений и побед ведущий, нота бене, к оздоровлению и обновлению элит. Она пытается завершить процесс, поставить точку в предложении. Зачищая политическое поле, она не опасается конкретных оппозиционных фигур – ей ментально чужда сама возможность поражения. На зачищенном поле для лузеров нет перспектив и нет гарантий.
Любую конкурирующую элиту, реально существующую или формирующуюся, такая власть будет воспринимать как собственный аналог с точки зрения мышления, ценностей и практик. Тот, кто сегодня выступает за «комфорт поражения», завтра, придя к власти, в свою очередь, станет добиваться маргинализации конкурента. Тот, кто вчера был у власти, завтра будет выступать за «комфорт поражения», то есть за возможность вернуться. В этом круговороте (в чем-то парадоксальном) демократические принципы становятся частью дискурса, свойственного определенной политической нише, а не системе в целом.
Сейчас в этой нише, похоже, оказался Юрий Лужков.
Дарья Гармоненко 
Анастасия Башкатова 