Свобода как гаджет

Аналитический центр Юрия Левады добавил несколько новых штрихов к портрету российского общества, узнав его отношение к критике власти и цензуре на телевидении.

Выяснилось, что за три года доля россиян, считающих свободную критику власти полезной для страны, увеличилась на 13% (66% в 2007 году, 79% в 2010 году). Вместе с тем увеличилась и доля тех, кто не считает возможной критику без «последствий для критикующего» (45% против 29% в 2007 году). Другими словами, в обществе растет запрос на участие в управлении страной и одновременно прогрессируют неуверенность, страх.

Это самоощущение полусвободного общества, общества-подростка, стремящегося к самостоятельности и боящегося ее. По всей видимости, мяч сейчас на стороне власти, которая может консервировать это самоощущение, а может ослабить хватку.

Вопрос о цензуре на телевидении при таком запросе на самостоятельность мог бы показаться формальностью. Но формальностью он не стал. За последние шесть лет доля россиян, считающих, что политическая цензура на ТВ существует, увеличилась на 4% (63% против 59%). При этом странным образом 59% граждан (почти две трети) полагают, что такая цензура «определенно нужна» или «скорее нужна».

Одно и то же общество желает критиковать власть и хочет политической цензуры на телевидении. Это безусловный парадокс, даже оксюморон, ведь критика власти и цензура – несовместимые типы коммуникации. Критика основана на объективной информации. Цензура же сводится к тому, что власть правит, тем самым фактически создавая информацию, на основе которой общество, по идее, должно ее, власть, критиковать.

Как это объяснить? Вполне возможно, что люди, опрашиваемые социологами, не до конца понимают, что такое политическая цензура. Они пропускают определение «политическая», слышат лишь слово «цензура» и полагают, быть может, что речь идет об ограничении нецензурной лексики, секса и насилия на экране. В этом недопонимании (если таковое имеет место) мало забавного; оно означает, что демократические свободы не усвоены ни на уровне словаря, ни на уровне ценностей. В противном случае цензура как термин и как практика вызывает рефлекторное отторжение.

Впрочем, куда более вероятным видится несколько иной вариант: демократические свободы не воспроизводятся на ментальном уровне как логическая система. Как система они должны влиять, к примеру, на представление общества об идеальной власти. Опросы Левада-Центра рисуют власть, ограниченную не социально-политическими механизмами, а собственной волей и совестью. То есть идеальная власть в представлении россиян – это правящая элита, наделенная значительными полномочиями (например, правом на цензуру), но способная на добровольное самоограничение ради всеобщего блага.

В принципе такое понимание власти соответствует логике развития политической системы в России на протяжении столетий: любая, пусть даже частичная демократизация становилась возможной лишь в результате самоограничения элиты, будь то самодержец или партия.

Право влиять на власть в России воспринимается вовсе не в ценностном контексте, не как некий фундаментальный механизм общественно-политической игры. Это что-то вроде хорошего, удобного приспособления, гаджета для мобильного телефона. Вещь хорошая. Полезная. Нужная. С ней – хорошо и удобно. Но и без нее, что называется, жить можно.

Социологам из Левада-Центра стоило бы задать тем же респондентам еще один – фундаментальный – вопрос: считают ли они себя свободными людьми? Большинство при всем своем страхе, неуверенности, причудливом понимании свободы наверняка ответило бы утвердительно.