Шекспир без нафталина

Внимание зрителя сосредоточено на актерах, и видеопроекция усиливает впечатление. Фото с официального сайта фестиваля

В Москве проходит XIII Международный Чеховский фестиваль. Традиционный участник европейского смотра в России – театр Деклана Доннеллана «Чик бай Джаул». Постановки ирландца, снискавшего славу знатока Шекспира, российский зритель видел не раз – в разные годы привозили и «Бурю», и «Двенадцатую ночь», а для Театра Пушкина, где в эти дни выступает британская труппа, режиссер ставил «Меру за меру».

За позднюю пьесу Шекспира Доннеллан уже брался, причем в России. В Малом драматическом театре Льва Додина в Санкт-Петербурге до сих пор идет постановка 1997 года, где меланхоличная трагикомедия о вине и возмездии, утрате и обретении с мифологическими корнями была проникнута русским колоритом. Праздник стрижки овец был нашим рабоче-крестьянским разгульем, а великородная семья древних времен одевалась в мундиры начала прошлого века, века угасающей монархии. Режиссер смотрел на эту сказку и ее принцев, принцесс, королей и королев как бы со стороны, как на музей, «музейности» добавлял и аристократизм петербургской труппы. Со своей молодой (по большей части) и демократичной (часть актеров – афроамериканцы) труппой Доннеллан теперь создает спектакль, абсолютно противоположный. В драйвовой постановке явно кипят личные воспоминания о юности хипповых 70-х: с мечтой о спасительном уходе к земле, природе, естественности, отказом от комфорта хищной и несвободной цивилизации в пользу новой дикой жизни.

За «Зимнюю сказку» мало кто берется, потому что она во многом повторяет вершинные трагедии английского Барда. Король Леонт, как Отелло, захлебываясь от ревности, обвиняет свою благодетельную жену в измене, и боги в наказание лишают его счастья. Юный наследник престола умирает и вслед за ним королева, а ее новый плод, прекрасный младенец, по воле богохульного ревнивца теряется на чужой земле. Спустя годы безоглядная любовь новых Ромео и Джульетты – Утраты и Флоризеля – возвращает судьбу в прежнее русло. Дочь обретает отца, а безутешному вдовцу за пережитое раскаяние чудесным образом возвращается любовь его жизни. И Время, что говорит здесь от лица хора, единственное лекарство. Насквозь аллегоричный текст с идеальной вселенной, где фальшивый и релятивистский в своей сути закон бессилен над добродетелью, а истинное чувство всегда сильнее социальных предрассудков.

Как обычно у Доннеллана, внимание зрителя приковано к актеру, и этому ничего не должно мешать. Постоянный соавтор художник Ник Ормерод ставит на сцену лишь прямоугольный короб, он будет склепом, кораблем, пастушеским прибежищем. Действие перенесено в наши дни. Но что для англичан значит осовременить Шекспира? Не только ведь одеть в такую же одежду, чтобы ничем не отличаться от зрителя по ту сторону рампы. Доннеллан высекает Шекспира до универсалий. В первой сцене мы видим счастливую семью: муж, беременная жена, старший ребенок, но присутствие потенциального соперника начинает мутить разум. Белокурый Орландо Джеймс, словно сошедший с киноэкрана, благородный, без пятнышка на совести, пышущий любовью к жизни герой, начинает судорожно конструировать порочную связь, ставя «любовников» в особые позы, соединяя их руки и взгляды.

Безоблачное небо ослепительного счастья затягивается грозовыми тучами – это все происходит на эмоциональном уровне у зрителей, в то время как король витиевато и пылко доказывает своим вельможам, что он – обладатель рогов. И когда он падает, сломленный, и плачет навзрыд, как ребенок, сценическая реальность выпадает из пазов, выливаясь в неигровую правду. По залу проходит холодок. Вообще зал на этом спектакле сидит не шелохнувшись – режиссер цепко управляет эмоциями, выстраивая движение перипетий математически. За тем, как герои идут, словно на ощупь, от внезапного «помутнения» рассудка к нравственному просветлению, – следишь, как за ловко закрученным сюжетом детектива.

Еще по поводу «осовременивания». На удивление простые приемы, навязшие в зубах в российском театре, на ура проходят у британцев. Когда действие с печальной Сицилии перемещается в жизнерадостную Богемию, где потерянная принцесса живет, не зная трагической предыстории семьи, мы увидим национальный праздник стрижки овец как олдскульную сельскую вечеринку. В ней живо звучит карнавальное начало, так свойственное Шекспиру («Сон в летнюю ночь» и др. пьесы). А античное узнавание для героев (кто кому брат-сват) иронично переведено в жанр бойкого телешоу. Его ведет музыкант и заводила, разбитной парень Воришка (Райан Дональдсон), между гитарными переборами по-настоящему включающий зал в общение, кокетничая с партером и поддевая галерку за их дешевые билеты.

Никакой натяжки в этом не чувствуешь. Может быть, потому, что для Доннеллана, который пишет в своей книге «Актер и мишень», что «замечательным кажется вечная необходимость всех человеческих сообществ наблюдать вымышленное, разыгранное представление чего бы то ни было в той или иной форме, от телевизионных мыльных опер до обрядов заполярных племен», – это не формальный прием, а некая философия эклектики, где найдены разновременные, но идентичные формы, но нет четкого деления на высокое и низкое и все жанры сосуществуют для передачи эмоциональной жизни.

В финале, когда утраты позади и долгожданный катарсис достигнут, как в сказке королева-мать из бездыханной статуи, памятника самой себе, – Натали Рэдмол-Квирк долго сидит на пьедестале неподвижно под приглушенными светом софтов, как богоматерь в костеле, – превращается вспять в живую женщину. И все склоняются перед ней, как перед источником жизни и залогом благополучия. Но актеры не договаривают последних фраз и режиссер оставляет тишину и чувство вновь обретенной безмятежности за минуту до затемнения слитым с горькой мыслью о том, что сказка – это красивая несбывшаяся мечта. Об этом знает Время.