Зарыть, чтобы вспомнить

Наташа Успенская. «Ангел, черт и арбуз» Фото автора

Открывая выставку перед Новым годом, кураторы Виктория Попова и Юля Юсма не подводят никаких итогов, а вспоминают, где собака зарыта. В том смысле, что порой корнями все уходит в детство, а «взрослея, человек многое теряет, заменяет фантазию знанием, а свободу мышления – социальными навыками». В проекте «Собака кость зарыла» 11 художников влезают в свою «шкуру» многолетней давности, чего и публике желают. Предваряется все это цитатой из «Старосветских помещиков» о страшном «таинственном зове».

Наверное, видео – первое, что приходит в голову, когда хочешь визуализировать воспоминание. Флешбэки в кино и все такое. Вопрос в том, что из этого видео можно еще вытянуть. Театральная художница Валентина Останькович вплетает его в виде пластилинового мультфильма в инсталляцию «38,5», чтобы погрузить вошедшего в ощущения болезненного жара. У самой нее он в детстве ассоциировался с горячим пластилином и с шерстью – теперь комната с пятачком, освещенным тусклой лампочкой над «взъерошенной» кроватью, из темноты открывает окна на холодную улицу, а здесь, на свету, который тоже начинает казаться жарким в бежево-серых тонах инсталляции, что походит на выцветшую фотографию, – шерстяное одеяло скомкано на покрытой пластилином кровати, и к ней придвинут телевизор с пластилиновым мультфильмом. Липкая вязкость пластилина заполняет все, переползает «ряской» на стул и на стены.

Это ощущение времени и пространства, которое прямо здесь и сейчас сворачивается, сжимается, теснит и давит героя, напоминает строчки булгаковской «Белой гвардии»: «Только тот, кто сам был побежден, знает, как выглядит это слово! Оно похоже на вечер в доме, в котором испортилось электрическое освещение. Оно похоже на комнату, в которой по обоям ползет зеленая плесень, полная болезненной жизни». В «38,5» все не так трагично, но сгустившееся, «заторможенное» время передано здорово.

А вот Дмитрий Кавко в видео «Улица Мира. 102 минуты», наоборот, стремится к повествованию избыточному, монтируя фрагменты фильмов и документальной хроники, рекламных роликов, мультфильмов и телеинтервью с выбранным героем, мешая прошедшее с будущим, детство со старостью, нафантазированное со случившимся, горящую школу в компьютерной графике с пожилым господином у микрофона. Но роднит Останькович с Кавко то, что оба художника, «отталкиваясь» от картинки на экране, переворачивают ее смысл: в их работах видеокартинка – фрагмент замысла, меняющий значение по мере проживания проекта как целого.

Если рассматривать искусство как содержание формы, то кураторы и собирают разные формы и варианты воплощения воспоминаний. Детские рисунки – еще один «напрашивающийся» формат, Виктория Кошелева ведет диалог из 2016-го с собой образца 1993 года (серия «Прячься в том месте, которого нет на карте»), Иван Горшков совмещает детские чертежи с поделками вроде «Ловушки для мух». А Протей Темен в своей узнаваемой манере рисует тушью скорее уже оммаж собственному детству, получая заковыристую «схему» с ответвлениями – списками профессий и хобби родственников, как он пишет, «чтобы выяснить: заканчиваются ли где-то они и начинаюсь ли где-то я» (серия «Я иллюзия»).

Вообще в основном все-таки участники показывают не детские работы, а размышления о той поре, претворенные с помощью их взрослых, сегодняшних профессиональных навыков. В этом соприкосновении, надо думать, фокус выставки. Тогда Александр Бирюлин не без улыбки со стороны смотрит на навязываемые в детстве воспитателями и вообще взрослыми нормы в серии «Перекрестись и отворотись». На нескольких холстах готовый разреветься ребенок постепенно, будто кадр за кадром, отворачивается от нас (становится в угол?), причем работы эти прислонены к стене и написаны так, что походят на стенды из общественных учреждений. И тогда Наташа Успенская делает небольшие боксы с иллюстрирующими мир детской мифологии мини-инсталляциями («Ангел, черт и арбуз»): показывая, к примеру, как арбузная косточка может прорасти в носу.

Самое любопытное, пожалуй, случается в обобщениях детского опыта, когда из них появляется что-то новое. В «температурной» работе Валентины Останькович или во «Взрыве в яйце» Миши Лейкина из группы МишМаш. Из его объяснения следует рассказ о жарком лете, о доме, который мальчик будто бы поднял пальцами, о цыплятах, которых нес отец, и дальше время растягивается на зиму, перекидываясь на птенцов. А рядом из яйца поднимается клуб ватного дыма – не столько иллюстрация, сколько новый, пусть и очень простой образ.