Елизавета Авдошина  |
| Гувернантка великих княжон – единственная, кто не попадет под «обаяние» Тартюфа-Распутина. Фото с официального сайта театра |
В нынешнем сезоне многие театры заявили или уже представили свои премьеры, так или иначе связанные с революцией 1917 года. Электротеатр «Станиславский» не стал исключением, что в некоторой степени удивительно, и в канун столетия революционных событий выпустил спектакль по комедии французского классика, по воле режиссера ставшей трагедией царствования последнего русского царя.
В «Тартюфе» Филиппа Григорьяна дом Оргона превращается в резиденцию Романовых, а пригретый у царского двора святоша не кем иным, как Григорием Распутиным. Время действия переносится не один раз – режиссер, вкрапляя и приметы нашего времени, пытается найти ответ на вопрос, в какой момент Россия полетела под откос и почему до сих пор так и «летит». В сущности, ответы так и не приходят, но вопросы представлены настолько выпукло и устрашающе – угасающая красота конца империи завораживает, что моралите мольеровского «Тартюфа» вместе с осколками исторической памяти оставляет сквозную рану.
«Тартюф» в Электротеатре – спектакль-обманка. Во-первых, раскроем карты – зрителей ждет квест еще до начала спектакля. Несмотря на то что постановку играют на классических подмостках и зрителям предложено быть молчаливым свидетелем мистического преступления века, есть одно условие игры – нужно сесть с той стороны открытого помоста, цвета которой был выдан браслет. И тут открывается визуальная перспектива, в которой не только персонажи не видят истинную суть друг друга, а лишь отражения собственных чаяний, но и зрительный зал видит себя, будто в зеркале. И если уж пришлось сесть с одной стороны, пусть это будет зеленый цвет, цвет царского дома, то вблизи тайны черного подпола Тартюфа весь первый акт уже не увидишь. В этом сценическом ребусе – метафора параллельных миров, где одно и то же явление – нутро Тартюфа, здесь символа хтонических сил, – все видят абсолютно по-разному. Во-вторых, первую часть спектакля (до уничтожения Дома) режиссер выстраивает как блестящую монолитную историческую реконструкцию. С кинематографической подлинностью усаживает царскую семью за обеденный резной стол с накрахмаленной скатертью, тщательно прорабатывает каждую поэтическую строфу мольеровского стиха, отчего чеканное слово классицизма перестает быть тяжелым бременем и для зрителя, и, кажется, даже для актеров, словно купающихся в переливах рифмы. Из второго же акта, разоблачающего и стремительного в отличие от несколько затянутого первого, Григорьян конструирует тотальную инсталляцию в стиле «грязного» и контрастного гранжа. Эта часть спектакля, хоть и задумана в противовес первой хаотичной, явно труднее переваривает наложение исторической ретроспективы («Манифеста об отречения», неразбериху Первой мировой) на фабулу «Тартюфа».
Ассоциация с царской семьей Романовых в спектакле буквальна: актеры подобраны до фотографического сходства. Юрий Дуванов (Оргон) – с мягким интеллигентным лицом Николая II. Субтильный Евгений Капустин (Дамис) в матроске и с бутафорской сабелькой – юный царевич Алексей. Эффектная Ирина Гринева (Эльмира) – императрица Александра Федоровна. Роль Марианы роздана четырем актрисам по числу великих княжон. Елена Морозова, как и всегда, играет пограничного персонажа, ее Дорина здесь – русская гувернантка, в которой женская хитрость сочетается с мужской выдержкой. Она единственная, кто не попадает в омут обмана Тартюфа. И у Григорьяна она похожа на вещую Кассандру, знающую каждый шаг наперед. Главный же образ Тартюфа–Распутина (в одном из составов его ярко и сочно играет актер Лера Горин) становится в спектакле настоящим аттракционом. Из грязного в отрепьях старца-лешего, по северному «окающего», в парике и гриме, достойных первых постановок МХАТа, он превращается в лоснящегося черного попа со сластолюбивыми наклонностями, который утаскивает в свое подземелье (еще недавно туда выбрасывали объедки со стола) императрицу для оргии. Именно этот эпизод, данный на сцене в видеозаписи, как будто документальной, и является началом конца. Все погружается во мрак – прежний мир в одночасье рушится. Когда Тартюф получает все – имущество, женщин, власть, – его уже не узнать. Это золотое пугало-трансвестит, разряженное в пух и прах (художник по костюмам в своем любимом американском стиле – Галя Солодовникова), он уже не льет свои медовые речи, а молча брыкает позолоченными ножками, с удовольствием глядя, как императора пришедшие на смену капельдинерам во дворце следователи ВЧК в застенках допрашивают и унижают. Один из них (пристава играет Азамат Нигманов) олицетворяет, по-видимому, Среднюю Азию, заполоняющую сегодня бывшую империю, – он берет и переворачивает на голову бывшему же императору свой «доширак» от судебного обеда. Тот так и застывает с этой натуральной лапшой на голове памятником слепого простодушия, пока на него любуется преображенный Тартюф – карикатура на нашу расфуфыренную распухшую Церковь. В своем уме здесь остаются только силы интервенции – дамы, отдаленно напоминающие европейских министерш (госпожа Пернель – Татьяна Майст и офицер – Людмила Розанова). Итог неутешительный – посрамленному пустоголовству России в спектакле противопоставлена трезвость и дипломатия непоколебимой Европы, которая в очередной раз пытается вытащить неразумного соседа из собственноручно вырытой ямы.
