Дарья Курдюкова В Центре Жоржа Помпиду 14 сентября откроется выставка «Коллекция! Современное искусство в СССР и России 1950–2000 годов: Уникальный дар музею». Курируют показ директор Мультимедиа Арт Музея Ольга Свиблова и Николя Люччи-Гутников из Центра Помпиду. 250 произведений отечественных классиков, среди которых работы Ильи Кабакова, Эрика Булатова, Андрея Монастырского, Гриши Брускина, Игоря Макаревича и Елены Елагиной, Олега Кулика, потом будут переданы этому французскому музею. Часть – самими художниками или их наследниками, что-то коллекционерами, а 123 произведения выкуплены соорганизатором проекта – Фондом Владимира Потанина. О том, как Центр Помпиду будет работать с этой коллекцией дальше, его директор Бернар БЛИСТЕН рассказал корреспонденту «НГ» Дарье КУРДЮКОВОЙ.
– У Центра Помпиду очень хорошее собрание русского авангарда, и, в частности, вы храните переданные наследниками коллекции работ Ларионова и Гончаровой и парижский период Кандинского. С тем, что касается неофициального искусства, дела обстоят хуже, хотя такие работы у вас тоже есть, в том числе знаковая инсталляция Ильи Кабакова «Человек, улетевший в космос...». В нынешней выставке интереснее всего то, что потом вещи останутся у вас. Чья это была идея?
– Этот проект родился из нашей с Ольгой Свибловой дружбы. Мы много работали вместе (в частности, над московской выставкой о «Флюксусе». – «НГ»), и я всегда восхищался ее связью с Францией. И вот однажды она сказала: «А что, если мы покажем срез искусства от нонконформистов до сегодняшнего дня?». Чуть более года Ольга и Николя работали над этим проектом: ходили по мастерским, к семьям художников и к коллекционерам, которые нам помогали. Начиная с Фонда Владимира Потанина и продолжая Фондом Игоря Цуканова, Владимиром и Екатериной Семенихиными и Тамазом и Иветой Манашеровыми. Собралась группа друзей, которая хотела сказать, что в Центре Помпиду самая прекрасная коллекция модернизма и должно быть замечательное собрание современного искусства.
– Но если смотреть из России, где государство практически не поддерживает современное искусство, хотя музеи были бы рады получить такой дар, какой передадут вам, думаешь, что, возможно, меценаты и художники решили, что пусть лучше эти произведения будут во французском музее.
– По-моему, вы не справедливы относительно вашей страны. Мне 60 лет, и я видел, какие изменения происходили у вас за последние 20 лет, как обновлялись музеи, как коллекционеры начали создавать фонды, видел становление рынка искусства. Переход от соц-арта и концептуализма к эпохе перестройки изменил интеллектуальный контекст. Думаю, что художники, их семьи и коллекционеры, участвовавшие в подготовке грядущей выставки, хотели рассказать эту историю. И на престижной площадке Центра Помпиду показать, что на 1960-х в СССР ничего не остановилось, просто это было альтернативное, андеграундное развитие. Ведь, к примеру, поразительный художник-концептуалист Андрей Монастырский, которого можно сопоставить и с Джоном Кейджем, и с «Флюксусом», ввел перформативное измерение в искусство, чтобы сопротивляться застою, «заморозкам». Мы постарались артикулировать это через произведения, документы, архивы. И в основе показа лежит идея осознания истории.
– После выставки вы включите российских художников в постоянную экспозицию? Как планируете их показывать?
– Разумеется, включим. И я совсем не хочу представлять коллекцию в национальной манере. Все эти произведения в нашей постоянной экспозиции потом будут интегрированы в общий интеллектуальный обмен. Дмитрий Пригов, например, с его визуальной поэзий дал дорогу концептуализму в изобразительном искусстве. Комар и Меламид живут сейчас в Штатах, другие художники оказались во Франции или в Германии, и это тоже показывает движение идей.
– Для вас важны ротации постоянной экспозиции?
– Музей – это место, где вы допрашиваете историю. В нашей коллекции 120 тысяч работ, а выставить можно 5%. Я не верю в хронологический принцип экспонирования, но считаю, что нужно показывать исторические отрезки, позволяющие установить между произведениями диалог. Например, Блез Сандрар был близок к Соне Делоне, и вместе они создали «Прозу о транссибирском экспрессе...» (Делоне иллюстрировала эту книгу. – «НГ»). Вместе приблизились к Шагалу. И так же нужно рассказывать о второй половине XX века. Я считаю, что музей – это место культурного воспитания, и здесь нужно показывать сложность мысли. Мне хочется представить это искусство, взяв два маршрута, два ритма: движение идей, а в залах рядом – самих личностей. К российской коллекции мы издадим большую книгу, куда напишут знаменитые историки искусства вроде Бориса Гройса – чтобы в изложении избежать простой линейности. Ведь ситуация конца прошлого века – не просто Москва и Петербург, и мы старались быть внимательными к художникам, работавшим в Украине и в других центрах. Конечно, такое собрание сложно режиссировать, ведь вы сталкиваетесь с редуцированием хронологического спектра, поскольку в искусстве есть дисхрония. Думаю, музей должен создаваться вокруг того, что я бы назвал моментами интенсивности. Как, например, эпоха перестройки в СССР и время вокруг нее с появлением сквотов, зарубежных коллекционеров...
– Сценография помогает это режиссировать?
– Для меня сценографию во многом осуществляют сами произведения. Часто художники работают с пространством и с масштабом, близким к реальному. И многие создавали работы как настоящие сценарии. Нужно это воссоздать или активировать. Любая выставка – политический акт, я это точно знаю.
– С какой периодичностью вы меняете работы в постоянной экспозиции?
– Часть коллекции состоит из шедевров XX века, и она постоянна. Но 7 тысяч произведений в год мы одалживаем, у музеев всего мира, – и для постоянной экспозиции, и для временных. А ротации производим каждые шесть месяцев по тематическому принципу. Я знаю этот музей с 1984-го и, когда стал директором, предложил такой подход. Например, мы делали экспозицию вокруг интеллектуалов – Сандрар, Аполлинер, Жорж Батай, Бретон, – которые были друзьями художников. А через месяц откроем 20 залов, которые назовем политикой искусства. Речь пойдет, например, об Альфреде Жарри и критике Польши, о русском авангарде вокруг «Рабочего клуба» Родченко, об итальянском фашизме и архитекторе Адальберто Либера и т.д. И у нас ведь хранится много архивов, которые можно выставить, – этюды, переписка. Я обожаю это. Вот в чем штука: как соединить простое со сложным?
– Как вы сейчас пополняете коллекцию? Я читала, что вы расстраивались, например, из-за отсутствия Джеффа Кунса в собрании. Его работы появились у вас?
– Нет, слишком поздно. Но, возможно, однажды появятся дарители, которые смогут нам передать его работы. Во французском налоговом законодательстве есть система, позволяющая оплатить долги государству произведениями искусства, и, если, например, человек умер, это может сделать его семья. Ежегодно собрание пополняется тысячами работ. Но сейчас все труднее купить вещи первой половины XX столетия. Однако мы работаем и над второй половиной прошлого века. Хотя я не люблю слово «глобализация», но по всему миру тогда много чего происходило, что в музее можно для себя открыть. К примеру, мы готовим выставку о влиянии французских сюрреалистов на египетских интеллектуалов. Они стремились разбудить буржуазный Египет эпохи Фарука и создали политическую динамику благодаря движению «Искусство свободы». Нельзя смотреть на вещи только эстетически, важно, какие новые идеи оказались ими генерированы. Я не против созерцания, но считаю, что одновременно можно активировать критические и политические размышления. В смысле грядущей выставки «Коллекция!» – о ситуации в вашей стране в конце советской эпохи и вплоть до нулевых годов. Думаю, это очень важно.
