Дарья Курдюкова
Вадим Сидур «наблюдает» происходящее. Фото автора
Выставка, временно занявшая в Музее Вадима Сидура место прежней постоянной экспозиции, для многих стала своеобразной памятной вехой – почти год назад работы художника громили в Манеже православные активисты из «Божьей воли» (см. «НГ» от 16.08.15). Впрочем, в готовившем выставку Музейно-выставочном объединении «Манеж», куда входит и Музей Сидура, новый показ считают вехой иного рода – точкой отсчета мировых гастролей, в которые экспозицию отправят уже ближайшей осенью. Начнутся они в Страсбурге.
Вадима Сидура, одного из самых значительных отечественных послевоенных скульпторов, нет уже 30 лет. Человека, которого художником сделала война. В 19 лет он, будучи командиром пулеметного взвода на 3-м Украинском фронте, получил тяжелейшее лицевое ранение и едва не погиб. Оправившись, пошел в Сталинабадское медучилище, но уже через год, в 1945-м, уехал в Москву и стал студентом Московского высшего художественно-промышленного училища (бывшей Строгановки), учился на скульптора-монументалиста. «Я – цветок юный, советский/ Убит был пулей немецкой./ «Вот и конец», – успел подумать./ Не вспомнил ни маму,/ Ни папу./ Просто сполз/ В жидкую грязь/ На дно окопа./ И тихо умер». – известные его слова.
«Война и мир» – не такая уж масштабная, как можно было бы думать, выставка. Около 40 работ из собрания МВО «Манеж» и коллекции Татьяны Жогличевой выглядят довольно камерным, впрочем, как сама музейная площадка, показом-триптихом, где скульптура, керамика и гравюры распределены меж трех разделов – «Мир», «Война», «Покаяние и искупление». Собственно, «Война и мир» – это небольшая бронза 1965-го, вроде бы женская фигурка, но ее грудь и лоно – пустые чаши, сама она – застывшая стела. Скульптура двусторонняя, и другое «лицо» ее – мужское, у той фигурки имеются краники, а вместо лица – противогаз. Герои – одно целое, но неизбежностью войны лица их вечно смотрят в разные стороны – сама пластика лаконично, тихо и просто говорит, что встреча их невозможна, тут – трагическая несоединимость, казалось бы, единого целого. Понятно, почему работа «отвечает» за «Войну». Возможно, этим разделом стоило бы начать показ, военная тема, мотив противостояния насилию насквозь прошли, «прошили» творчество Сидура. Но начали все-таки с «Мира». И, как и в упомянутом только что произведении, он порой оказывается другой гранью войны: пластически алюминиевые скульптурки из цикла 1964–1965-го «Праздник», с выпивохами, с дракой – «родственники», хотя вроде бы и несколько повеселевшие, угловатых, условных, но трагических людей «Войны и мира». К такому стилю скульптор пришел в конце 1950-х – начале 1960-х.
До того была иная стилистика, сейчас ранние произведения 1950-х вместе со зрелыми работами из тех многих-многих, что в экспозицию не вошли (наследие Сидура исчисляется более чем 500 скульптурами и более чем 2000 графических вещей), поместили на интерактивных панелях. «Листаешь» – проплывают «Русский танец» девушки с платочком, напоминающей фарфоровые декоративные статуэтки, или ироничное «Танго» с грудастой дамой, все – реалистические скульптуры 1950-х, и вдруг – «Девушка из консерватории» 1981-го, превратившаяся в абрис, в силуэт. Заставляющая вспомнить джакометтиевскую «Женщину-ложку».
Стало уже общим местом сравнивать Вадима Сидура и с Генри Муром, и с Бранкузи, и с Эрнстом Неизвестным. Это так, и обобщенность, и геометризацию, и деформацию, и изъятие формы (читай – трагическое изъятие плоти) можно с ними сравнить. А сидуровскую скульптуру «После экспериментов» с «прорывающейся» между двух лиц-масок рукой с растопыренными, как в судороге, пальцами можно сопоставить с «Атомным взрывом» Неизвестного, там пятерня «разрывает» два профиля. Да, у всех этих художников есть искренность, которая достигается условностью. Притом Сидур всегда узнаваем своим почерком. И даже несмотря на то, что он некоторое время был участником объединения ЛеСС (Владимир Лемпорт, Вадим Сидур и Николай Силис), в истории искусства он все-таки остался сам по себе. Его трагическое мироощущение ищет простоты, даже порой грубоватой, и немногословности. Он показывает оставленные войной, жизнью знаки. Не только в скульптуре, но и когда, например, в серии линогравюр «101» делает работу «Мое со мной». На листе изображены ладони, держащие два лица, опять-таки две маски, одна бородатая частично перекрывает другую, без бороды, – и в этом, вероятно, можно узнать самого художника, после военной травмы отрастившего бороду. К слову, серия «101» - та самая, работы из которой пострадали в прошлом году на манежной выставке «Скульптуры, которых мы не видим». Напомним, Дмитрий Цорионов (Энтео) в итоге отделался лишь административным арестом на 10 суток, а дело другой активистки, Людмилы Есипенко, Тверской суд вернул в прокуратуру, как сообщается, вследствие нарушений при составлении обвинительного акта. Саму Есипенко оставили под домашним арестом.
Сидуровские вещи настолько экспрессивны, что вряд ли что-то может помешать им «говорить». И все же недоумеваешь, отчего большинство его скульптур показывают на «постаментах», слишком сильно походящих на черные офисные столы (архитектурой выставки занимался Петр Толпин)? Работам Сидура нужно максимально деликатное, нейтральное окружение. А о чем говорят эти столы – что тут выставили какой-то сувенир на столе в некоей корпорации?.. Это настолько же неадекватное скульптурам решение, насколько, напротив, уместными выглядят большие, но именно нейтральные панели-листы (железные), в которые, как в паспарту, помещены линогравюры и декоративные керамические блюда (цветные, с юмором сделанные, только «Инвалиды. Свидание на скамейке» вновь отправляют Сидура к военным переживаниям). И небрежностью кажется, что, например, возле оставшейся от музейной постоянной экспозиции скульптуры «Треблинка» никак не обозначено, что в виде памятника она существует в Берлине. Отчего не сказать, раз его скульптуры стоят по всему миру? По пути к Музею Сидура его работа тоже есть. Правда, как и музей, памятник «Оставшимся без погребения» появился тут после смерти художника.
