«Человек огениаливает то, что усваивает»

В Санкт-Петербурге скончался композитор Олег Каравайчук – одна из самых загадочных фигур в музыкальной среде прошлого и настоящего века. Композитор, после которого не осталось почти ни одной партитуры. Пианист, который играл лежа или сидя – но с наволочкой на голове. Его музыкальный мир, если в него погрузиться, завораживал: музыку свою Каравайчук создавал здесь и сейчас, он импровизировал, и даже если для своих импровизаций брал известную тему, то «присваивал» ее себе, слушатель понимал – это уже не Прокофьев (Бетховен, Рахманинов…).

Что в его жизни было легендой, а что правдой, наверное, мы уже не узнаем.

«Я легко играю, я виртуоз — сверх, а непринужденность игры принимается людьми за высшую артистичность. Но я абсолютно безартистичен! Поэтому я надеваю на себя наволочку, чтобы внешний артистизм не соединяли с моей музыкой. Если у меня при этом будет открытое лицо, они мою мелодию по-другому воспримут. А мне важно, чтобы человек воспринимал не артиста, с гениальным артистизмом играющего гениально артистическую музыку, а чистые ноты».

«А моя игра — она нерукотворная. Я сочиняю в железной форме, совершенно о ней не думая, — значит, за меня работают какие-то очень точные вещи. Я сам дивлюсь, как это получается. И Рихтер когда-то удивлялся. Он меня заставлял играть очень долго, говорил, что меня можно с постели снять или из гроба вытащить, все равно хуже я не заиграю. Я когда-то импровизировал в гостинице “Европейская”, в 23-м номере, а Рихтер лучшие места запомнил — у него прекрасная память была — и где-то повторил. Я обалдел. Меня тогда в консерватории поносили, что я ломаю форму. А я не ломаю, наоборот, я ее восстанавливаю. Но она другая. Не разумная. Компьютер, сволочь, научился и все сделает по уму. А у нас все делается не по уму. И поэтому компьютер для музыки непригоден. Особенно для классики. Для модерна он подходит, потому что это сделано по уму. И для авангардной музыки. Потому что это продуманная система, когда руководящей делается техника. А человек сочиняет не думанием — он огениаливает то, что усваивает».

Пропуск в его музыкальный мир, впрочем, получила немногие – легендарный затворник, он изредка выступал в неочевидных местах - Эрмитаже, в музее-квартире художника Бродского, в Петропавловской крепости. Не так давно приезжал в Москву. А вот узнать его было легко – берет, очки и свитер, этому наряду Каравайчук был верен долгие годы.

Маленького Олега ждала судьба вундеркинда. С самого раннего детства он сочинял музыку. Рассказывают, что в детстве он написал сонату «Во имя Сталина» и сам лично играл ее для вождя народов, за что Сталин одарил его белым роялем (по другой версии – это спасло отца Каравайчука от репрессий). Диплома Ленинградской консерватории юноша не получил: отказался выступать перед тарификационной комиссией, потому что собравшиеся ему просто не понравились.

Музыку к своему первому фильму он написал почти 60 лет назад – картина называлась «Алеша Птицын вырабатывает характер». Потом были «Два капитана» по легендарному роману Каверина. Потом – еще 200 фильмов и сотрудничество с лучшими режиссерами – от Фридриха Эрмлера и Иосифа Хейфица до Ильи Авербаха (образ безумного композитора из «Голоса» любовно списан с Каравайчука) и Киры Муратовой.

Администраторов Каравайчук нередко ставил в тупиковую ситуацию. Перед записью музыки к фильмам у него возникали весьма экстравагантные требования. Однажды, записывая музыку к картине «Ксения, любимая жена Федора», в перечень ударных инструментов композитор включил два килограмма парной говядины. Оркестранты уже привыкли к его странностям, и ударник, заглядывая в ноты, деловито шлепал куском говядины по деревянной доске. Всем было интересно — Каравайчук добивался неожиданных звучаний и звуковых эффектов самыми необыкновенными способами. Работать с ним было тяжело, но режиссеры шли на компромиссы – его музыка могла поставить знак вопроса, многоточие, а могла и, наоборот, «досказать» невысказанное.

«Человек огениаливает то, что усваивает», - сказал Каравайчук. О себе.