Возвышенное и земное. "Богема" в театре "Новая опера"

Поэт и его муза. Фото Светланы Мельниковой предоставлено пресс-службой театра

Театр «Новая опера» представил премьеру «Богемы» Пуччини: одну их самых популярных в мире опер о любви режиссер Георгий Исаакян и художник Хартмут Шоргхофер поставили как спектакль о творчестве.  

Стук каблучков по мостовой, звон трамвая, журчание голосов – звуки улицы начинают этот спектакль, и виды – обычная жизнь города в полдень. Город этот – Париж, город романтиков, город влюбленных, город мечты. Город, где больше всего хочется, чтобы время остановилось. Авторы спектакля его и останавливают: стрелки башенных часов, что показывают время горожанам, всегда показывают начало четвертого. Застыло оно, кажется, и для обитателей мансарды: верят ли они, свидетели фашизма, что когда-нибудь наступят иные времена, времена сытые и успешные? Смеют ли мечтать? 

О да. Им, художникам, молодым и дерзким, только это и остается: погрузиться в иллюзию. Ее – такую желанную и недостижимую – олицетворяет Мими, или ее двойник. В мансарду, как и полагается по либретто, стучится изнеможенная, бледная девушка, но Рудольф видит совершенно другой образ. В этом – милом, уютном, теплом – существует певица Ирина Лунгу, «сюжетная» ж героиня появится пунктиром в третьем действии – и в финале она будет умирать на руках Рудольфа, в то время как ее душа (Лунгу) уходит в иной мир. Произойдет это через 30 лет после начала истории (время действия обозначено в титрах) и означает скорее всего момент окончательной утраты того, что согревало все эти годы. Сегодня бывшие голодранцы – успешные и респектабельные люди, элита, высший свет, они добились всего, что когда-то представляли в самых смелых мечтах. Но как раз расставание с этой мечтой, а возможно, и с молодостью – пусть голодной, но такой прекрасной (недаром на вечеринке по случаю открытия выставки Марселя они с иронией «вспоминают» те самые времена) – они и оплакивают. А возможно, и свое будущее – будет ли выход из кризиса, получится ли творить без музы?     

Сценография поддерживает эту идею: герои словно спускаются с небес на землю. «Окно в Париж» в первой картине вмещает циферблат часов, во второй становится нижней точкой в центре Эйфелевой башни: посетители кафе словно подняли головы вверх и видят, как сходятся фермы в одной точке, а зеваки, что поднимаются на смотровую площадку, наблюдают за коллизиями любовного треугольника внизу. Чудесная атмосфера рождественского города, с пешеходами, спешащими и успеть купить подарки, и поглазеть на красавчиков из военного духового оркестра или выпить бокальчик вина, веселящимися детьми и даже летящим по небу Сантой так украшает! В третьей картине – это опасная воронка лестницы, оступись – и затянет, в четвертой – небеса, рай или их иллюзия?.. 

Георгий Исаакян говорит об оперной условности: «В традиционном спектакле некоторые вещи выглядят глуповато… герои, мечущиеся между бесконечной мебелью… и при этом кричащие «чем бы нам растопить», но сам попадает в ловушку собственных слов. Не менее глупо выглядят герои, которые только что распили десяток бутылок «Вдовы Клико», но при этом должны продать сережки и единственное пальто (!), чтобы купить муфту (и что самое смешное, покупают!) умирающей Мими. Текст противоречит картинке, увы. Другой, довольно досадный элемент спектакля – костюмы Мими: трудно их описать, чтобы не обидеть красивую женщину, Ирине Лунгу они совершенно не идут (наверное, и будущих исполнительниц этой партии не украсят).   

Что касается музыкальной работы, то она практически безупречна: состав солистов, где приглашена только одна звезда (Лунгу), и сольные партии, и особенно сложные многоголосные ансамбли, как в финале первого действия, исполняет отлично. Театр – редкое сегодня явление! – может гордиться своей труппой. Андрей Дунаев (он пел Ленского в той самой постановке «Евгения Онегина» в Большом театре и его сравнивали с Лемешевым) после нескольких лет работы за границей вернулся на столичную сцену в статусе солиста «Новой оперы». В отличной форме певец: его Рудольф, быть может, не такой меланхоличный, как традиционно трактуют эту роль, и голос слишком напорист. Но такой эффект, возможно, сложился в результате ансамбля с оркестром – и дирижер Фабио Мастранжело порой забывает, что опера принадлежит все-таки веку XIX, и исполняет ее словно одну из экспрессионистических партитур Рихарда Штрауса, несколько преувеличивая динамические «вилки» на коротких временных отрезках. Ирина Лунгу, напротив, старается сохранить и хрупкость, и нежность в голосе, ее виртуозность, особенно на пианиссимо, завораживает. 

Василий Ладюк (показ «Богемы» 6 декабря проходил в рамках его фестиваля «ОПЕРА live»), как всегда, демонстрирует высокий класс мастерства вокального и артистического: дуэты с Мюзеттой (Екатерина Миронычева) иногда отвлекают внимание зрителя от главной пары или дополняют ее – как пример любви настоящей против иллюзии.