Казуистика толпы

Энтузиазма на картинах больше,  чем в зале. Фото автора

Министр культуры Владимир Мединский на открытии выставки сообщил: недели три назад ответственный секретарь Патриаршего совета по культуре архимандрит Тихон (Шевкунов) сказал ему, что под выставку-форум «Православная Русь. Россия – Моя история. 1914–1945» хотя и  выделен Манеж целиком, нижний этаж останется свободным. Таковы обстоятельства появления проекта «Романтический реализм. Советская живопись 1925–1945», в организаторах которого значатся Минкультуры и РОСИЗО, а в составе – около 80 работ из разных музеев. В спринтерском режиме готовили все это директор Третьяковской галереи Зельфира Трегулова, театральный режиссер и продюсер Эдуард Бояков и главный художник «Первого канала» Дмитрий Ликин. Для пущей наглядности народного единства вход на выставку сделан свободным.

Реализму здесь придумали звучащую неуместно-нейтрально применительно к выбранному периоду определние «романтический». 

Здесь много сильных работ – и отнюдь не только закоренелые соцреалисты Александр Герасимов и Исаак Бродский, но и в собственной стилистике отрабатывавшие советские сюжеты вполне прогрессивные Дейнека (в частности, его знаменитая «Оборона Петрограда») и Самохвалов, и совсем особняком стоящие Петров-Водкин (даже «После боя» у него – удивительная психологическая живопись) и Сарьян. Тут есть Корин, и в эти ряды затесался даже сохранивший с былых времен символистскую манеру письма в оде нефтепромысловому пейзажу Константин Богаевский. А все вместе выглядит странно.

Внешний контекст – это прошедшая накануне вернисажа закладка камня на месте установки памятника князю Владимиру неподалеку от Манежа, на Боровицкой площади. Сколько копий было сломано о проект изваяния, а в итоге Владимира с Воробьевых гор перенесли поближе к Кремлю (3 ноября полиция не дала провести одиночный пикет сотруднику Музея архитектуры Валентину Карелину), наперекор вопросам перспективы, исторического ландшафта и еще не получив от ЮНЕСКО одобрение на возведение монумента, поскольку эта территория относится к охранной зоне Кремля и входит в список ЮНЕСКО. Ближе к Манежу: если на патриотическую православную выставку приехал Владимир Путин, то на «Романтический реализм» – Владимир Мединский. Исходя из обстоятельств создания – свободная половина Манежа, оба проекта, пускай и совсем по-разному сделанные, то ли дополняют друг друга, то ли нет, но все ж таки точкой пересечения имеют хронологию. Но, стоп, показ живописи стартует не 1914-м, а лишь 1925-м. Значительный пласт приветствовавшего революцию авангарда, который, как и прочие инакомыслящие, в 1932-м будет отменен соцреализмом, оказался за кормой. Здесь, однако, промелькнет бывший бубнововалетец Петр Кончаловский, но уже совсем другого периода и далеко не самой удачной работой: в 1940–1941 годах Алексей Толстой в гостях у художника, на фоне сруба избы и сам как фон для обильного ужина (так скучно иссыхали прежние красочные игры авангарда с натюрмортами).

Московской биеннале современного искусства Манеж в этот раз обещали, но не дали. Советское искусство пришлось ко двору. К гадалке не ходи, главному у чиновников критерию успешной работы – высокой посещаемости – выставка будет соответствовать: у нас любят широкие жесты к празднествам – так вот вам свободный вход. За первые сутки работы, рапортовал об успехах пресс-центр проекта, сюда пришли больше 6 тыс. человек. Но вот еще не дающий покоя вопрос: хорошо ли, что картины, названные министром культуры шедеврами, охраняет, как и весь Манеж, ЧОП? Совсем недавно обсуждали проблемы с охраной музеев, и в частности в связи с нападением Дмитрия Энтео сотоварищи как раз на манежную выставку и произведения Вадима Сидура.

Начало здешнего реализма – погружение в имперский стиль: импровизированные «пилоны», красный палас. «Пилоны» эти не дают издалека рассматривать монументальнейший «II Конгресс Коминтерна» Исаака Бродского, написанный, по словам Зельфиры Трегуловой, с оглядкой на «Торжественное заседание Государственного совета…» Репина (учителя Бродского). «Создание мифа», «Образ вождя», «Красная армия», «Поэтизация труда», «Ввысь!», «Новый человек, новое тело», «Праздники, встречи», «На Восток!», «Территория счастья» (где не без иронии соседствуют лиризм написанного Дейнекой спящего ребенка с пышным букетом васильков, чуть поменьше младенца, – и идеологически выдержанное пластовское полотно «Едут на выборы»). Затем – «Архитектурная утопия», «Герои», «Великая война» – названия выставочных разделов походят на заголовки краткого путеводителя, выгодными тематическими картинками представляющего жизнь СССР. А о чем в итоге эта выставка – туманно, двойственно, как ее название. Слова из пресс-релиза про показ, который «пытается… разрушить клише об отсутствии художественных достоинств у этих полотен», звучат кокетством. То, что у мастеров советского времени была хорошо поставлена рука, то, что они знали традиции классической живописи (которые порой трагикомически преломлялись в их опусах), известно. Как и то, что тем не менее в последние годы живопись соцреализма в России пытаются «реабилитировать». Но вопрос-то не в живописных качествах, а в том, что они обслуживали.

Понятно, что «Старатели, пишущие творцу Великой конституции» Василия Яковлева – лишь, как тут пишут, «кавер-версия», даже не тень репинского «Письма запорожцев турецкому султану», и оттого кажутся эхом еще более комически-глуховатым. А, например, «Демонстрация на Проспекте 25 октября» Бродского, даже если ухватиться за взятую свысока панораму и композиционно в ней пытаться расслышать эхо Монмартра Писсарро или бульвара Капуцинок Моне, – все же совсем и совсем не они. Понятно, что Ленин, здесь это тоже показано, постепенно стал памятником, на смену которому пришел Сталин, понятно, что идеологическая функция искусства набирала обороты. Непонятно, о чем еще хочет сказать выставка и кому? Что пресловутая «романтизация» из названия показа шла помимо страшной Истории, которая ненавязчиво прописана в текстах к разделам?

А зачем, к примеру, тут при обилии дейнековских спортсменок оказалась выходящая за хронологические рамки картина с физкультурницами «В Севастополе» 1953 года? Это – про конец сталинской эпохи или что? Или вот если в главе «Герои» есть сделанный Кончаловским портрет Алексея Толстого, отчего не привезти портрет Мейерхольда, написанный в 1938-м, за год до ареста, за два до расстрела? А если есть «Ленин на трибуне» прославившегося портретами вождей Александра Герасимова, думается, было бы любопытно показать, как отвлекался он от официоза, для себя живописуя, например, женщин в бане – вот уж романтический реализм. 

Хотелось больше внутренних ходов, хотя понятно, что экспозиция «датская», времени на подготовку было в обрез и что отчасти мешает воспринимать ее тот самый внешний контекст, в котором выставка не повинна, оказавшись скорее в заложниках. Будь этот реализм показан в «профильных» залах Третьяковки – делаешь шаг и видишь время шире, – она тоже воспринималась бы по-другому.